Литмир - Электронная Библиотека
A
A

И всё же, как бы Леннар ни старался отрицать тех чувств, что овладевали им, с каждым днём они становились всё сильней.

К середине сентября Кадан проник в его сердце так глубоко, что, проснувшись утром и ещё не вспомнив первые слова молитвы, Леннар уже думал о нём.

До завтрака Леннар с трудом удерживал себя, чтобы не навестить оруженосца и не отдать ему распоряжения — а если всё-таки не удавалось удержаться, то затем, улучив немного свободного времени, таился в сумраке между корпусов командорства и наблюдал, как Кадан, следуя его приказам, прилежно полирует оружие или начищает коня.

Один только вид шотландца, сосредоточенно натиравшего промасленным лоскутом клинок, зачаровывал его. Леннар мог бы смотреть вечно на то, как пальцы Кадана скользят над лезвием меча. В такие минуты молодой шотландец не часто опускал взгляд на них — а по большей части смотрел на проплывавшую над крепостными стенами линию облаков. Но Леннару казалось, что взгляд его устремлён дальше, за горизонт.

Если оставалось время, после обеда они занимались мечом.

Кадан не был создан для того, чтобы управляться с оружием, и явно толком не держал его в руках никогда.

Рыцарский доспех был для него слишком тяжёл, копьё тем более оказывалось неуклюжим в его руках, и хотя Леннар понимал, что это пройдёт, и стоит его хрупкому спутнику потренироваться год, как мышцы его нальются силой и станут буграми выпирать из-под туники — но отчего-то этого не хотел.

Кадан привлекал его точно таким, каким Леннар его нашёл. Хрупкой тенью, сущностью жаркого летнего ветра, языком пламени, лишённым плоти. И эта неуловимость его натуры порождала странные чувства в его душе.

В сознании Леннара Кадана было как бы два — причём ни один из них не выполнял обязанности слуги.

Первый Кадан являлся ему во сне. Там, в туманном сумраке несбыточных видений, Леннар жёстко насаживал его на себя, стискивал в объятьях до хруста в костях, впивался поцелуями в сладкие губы, которых ему не дано было коснуться наяву. Кадан из снов наполнял всё его существо, превращаясь в огонь, охватывавший Леннара — огонь костров, на которых сжигают еретиков. И хотя пламя терзало его тело, Леннар не смог бы описать то, какой сладкой была эта боль. Соединиться с Каданом, сгореть в нём стало его безумной, неправедной мечтой.

Другой Кадан посещал его мысли днём. Он становился лёгким, как ветерок — и уловить его, коснуться пальцами Леннар не мог.

Таинственным духом он витал над ним, и что бы Леннар ни делал, ему казалось, что Кадан смотрит на него. Или, скорее, ему хотелось, чтобы Кадан смотрел.

И потому, какое поручение ни получал бы Леннар от командора — отправиться ли в разъезд или в город за мукой — Кадана он неизменно брал с собой.

Одно ощущение близости тела юноши, его присутствия за спиной наполняло Леннара небывалой силой и уверенностью в себе. Он с трудом удерживал улыбку, которая рвалась высветиться на его губах, но так не подобала брату во Храме — такому, как он.

Если до этого лета Леннар ощущал себя обломком — ощущение отверженности и одиночества не покидали его, потому как мир, в котором он родился, был слишком стар для него: не было здесь ни героических подвигов, ни справедливых войн — то теперь Леннар обрёл ту целостность, которую всегда искал. И в сердце его потихоньку разгорался тёплый огонёк.

Кадан же потихоньку приходил в уныние.

Чувства его входили в ту фазу, из которой обычно нет выхода у влюблённого невзаимно. Взгляд его по-прежнему стремился к Леннару, но теперь уже просто соприкосновение пальцев становилось для него мечтой. О большем Кадан и помыслить не мог. Поцелуи были забыты, и только во сне губы его всё ещё соприкасались с губами Леннара — а затем Кадан просыпался в холодном поту, понимая, что десятки других оруженосцев, старых и молодых, благородных, но часто и рождённых в крестьянских домах, спят сейчас по обе руки от него.

Выбор, который он сделал, превращался в кошмар — и не потому, что в обители храмовников жилось так уж тяжело.

Обеды оказались куда сытнее, чем пугал его Леннар, а во время долгих заутренней и обеден можно было отдохнуть и побыть наедине с собой, вспоминая строки почти забытых ныне баллад или достраивая в мыслях сны, в которых Леннар его обнимал.

Жизнь в командорстве, правда, оказалась довольно скучна — но не это мучило Кадана более всего, а то, что именно его вступление в Орден непреодолимой стеной отгородило Леннара от него.

Жизнь его оказалась расписана по часам — и встречи с Леннаром тоже проходили по часам, вклиниваясь между мессами, рутинными делами и едой.

Два часа в день, когда Леннар занимался с ним, нечастые поездки в город или в лес, в которых, как правило, они всё равно не оставались вдвоём, и долгие ночи, которые каждый из них проводил сам по себе в одиночестве среди чужих, почти незнакомых людей.

Кадан не стремился завести здесь друзей, только Леннар интересовал его.

Он всё отчётливее понимал, что здесь, в стенах старинного замка, башни которого, как теперь мог различить Кадан, уже стали осыпаться песком, ему уготована участь молчаливого обожателя — и не более того.

Мысли о том, чтобы отказаться от служения, всё равно ни разу не посещали его — потому что отказаться от Леннара он не смог бы, что бы ни произошло. Но Кадан не переставал думать о том, что Леннар сейчас так же далёк от него, как это было и два месяца назад.

— Я люблю тебя… — всё чаще шептал он вместо молитвы, и слёзы наворачивались на глаза. Но Леннар не мог ответить ему, потому что не слышал этих слов — да и, видимо, не хотел их замечать.

Когда лето уже закончилось, но осень ещё не вступила в свои права, череду одинаковых дней разорвал эпизод, который Кадан затем так и не смог забыть.

Утро, вопреки обыкновению, было солнечным и тёплым, так что блики света не переставали играть на лезвии клинка, который чистил Кадан с самого завтрака.

20
{"b":"643327","o":1}