– Честно говоря, все вышло глупейшим образом. Для обеих сторон.
– Соглашусь. Но заметьте, начали все американцы.
– В самом деле? А это что, было нашей затеей – выменивать осужденного террориста?
Малоун хотел дать ей понять, на какой стороне баррикады находится.
Лицо Элизабет Макгир несколько смягчилось.
– Со Стефани Нелл мы близкие друзья. Она сказала, вы в свое время были ее лучшим агентом.
– Я ей приплачиваю, чтобы она распространяла этот миф.
– И меня, и ее все произошедшее, честно признаться, шокировало. Особенно насчет Иэна Данна. Подвергать этого мальчика, фактически еще ребенка, такой опасности было недопустимо. И этому нет оправдания.
– И тем не менее вы своего добились, – подвел логический итог Малоун. – Террорист отправляется домой, а Великобритания отжимает все концессии, которые ей обещала Ливия.
– Так уж устроен мир. Соединенные Штаты совершают подобные сделки каждый день. Так что не надо ханжества. Мы делаем то, что должны. В соответствующих пределах, – оговорилась она.
Очевидно, очерченные маркером контуры таких пределов простирались достаточно далеко, ну да не будем спорить.
Элизабет Макгир жестом указала на дальний конец зала и провела Малоуна туда.
– Встречу именно в Хэтфилд-хаус я выбрала из-за этого портрета.
Коттон уже обратил внимание на тот холст, висящий по центру стены: по обе стороны открытые арочные проходы, а по бокам два небольших портрета, Ричарда III и Генриха VI. Внизу стоял резной дубовый сундук с серебристо-золотистыми прожилками в благородном старом дереве.
– «Портрет с радугой», – представила Макгир, как обычно объявляют перед началом музыкальное или литературное произведение.
Малоуну вспомнилось упоминание о нем в заметках Фэрроу Керри и в хрониках Роберта Сесила.
– Здесь уйма аллюзий, – сказала Макгир.
Малоун слушал, а она разъясняла.
Корсаж платья Елизаветы был выткан весенними цветами – фиалками, примулами и жимолостью, – что символизировало молодость, свежесть и пору цветения. На оранжевой мантии расшиты глаза и уши, намекающие на то, что государыня видит и слышит решительно всё. Левый рукав ее платья украшала змея, в своей пасти придерживающая сердце – символ того, что страсти королевы подчинены ее разуму. Над змеей – армиллярная сфера[160], тоже символ мудрости.
– А название портрету дает радуга, которую королева держит в правой руке.
Было заметно, что радуга в сравнении с нарядом несколько блеклая.
– В выборе своих портретов Елизавета всегда была разборчива. Однако этот был закончен уже после ее смерти, так что художник имел свободу действий.
Полотно, надо сказать, впечатляло.
– Последнее действо в правление Елизаветы I имело место как раз в этом зале, – сказала Элизабет Макгир. – В тысяча шестьсот втором году она почтила Роберта Сесила визитом. То было пышное празднество, с банкетом и представлением. Славный финал долгому царствованию. Три месяца спустя королева скончалась. Что и говорить, великая женщина.
От Малоуна не укрылось логическое ударение: даже не «великая», а именно «женщина».
Выделялась и фраза на латыни, как будто с умыслом помещенная в левой части портрета. Non sine sole iris.
Знание латыни, как и нескольких других языков, крепилось у Малоуна на уровне эйдетической памяти.
«Нет радуги без солнца».
Он указал на те слова.
– Историки много философствовали о значении этого девиза, – сказала Макгир. – Видимо, Елизавета была солнцем, одно лишь присутствие которого дарует королевству мир, а радуге – цвет.
– Что-то радуга совсем уж бледненькая… Почти бесцветная.
– Именно. Кое-кто утверждал, что полотно содержит некий ниспровергающий подтекст. Радуга не светится из-за того, что солнца как такового нет. И величие королевы якобы ложное. – Элизабет Макгир сделала паузу. – Вы, наверное, считаете, что это недалеко от истины?
– Есть ведь и другое значение, – заметил Малоун. – Если фразу взять и переиначить. Так сказать, перефразировать. «Нет радуги без солнца». По-латински «sole». На английском произносится как «sun». Но ведь можно и как «son», то есть «сын». И тогда смысл звучит уже по-иному: «Нет радуги без него». То есть речь идет о мужчине, а не о женщине.
– Совершенно верно. Я ознакомилась с переводом хроники. Сесил относился к самозванцу с большим пиететом. Представляю, как он, уже отягченный годами, подолгу стоял на этом самом месте и смотрел на этот образ.
– Да, образ… – рассеянно кивнул Малоун. И помолчав, спросил: – Так что теперь?
– Хороший вопрос. Он донимает меня начиная с прошлой ночи. К сожалению, Томас Мэтьюз не выжил, чтобы помочь мне с выводами. А потому я вынуждена спрашивать у вас. Вы не можете сказать, что же с ним все-таки случилось?
На эту удочку Малоун попадаться не собирался.
– Он работал в рисковом бизнесе. А в нем всякое бывает.
– Разумеется, будь у нас такая возможность, мы бы вас всех подробно опросили. И, кто знает, может, узнали бы что-нибудь весьма существенное.
Частью паритетной сделки было: никто никого ни о чем не спрашивает.
Малоун пожал плечами:
– Это просто останется загадкой. Как и смерть тех двоих американских агентов.
– Ага. И троих наших.
Браво. Не глупа, совсем не глупа. Понимает, что Мэтьюза на тот свет спровадил или он, или Кэтлин Ричардс. А что-либо предпринять руки коротки.
И Малоун пояснил следующим образом:
– Моего сына подвергли серьезнейшей опасности. И Иэна Данна тоже, как вы сами изволили заметить. Это их-то – мальчишек, которые ко всем этим перипетиям не имели, не имеют и, дай-то бог, не будут иметь никакого отношения. Ну а те, кто заходит в своих игрищах чересчур далеко, должны за это как-то платить.
– Мы со Стефани сошлись на том, что обе стороны действительно зашли слишком далеко. Семь смертей – более чем достаточно, чтобы мы все усвоили урок.
Малоун согласился.
Элизабет Макгир легким взмахом указала на то, что он держал под локтевым сгибом, – хронику Роберта Сесила. Стефани сказала ее захватить: в сделку входил возврат этой рукописи.
Взяв ветхую книжицу, Макгир задумчиво полистала тайнописные страницы и подняла глаза на Малоуна.
– Вы, кажется, спрашивали, что теперь?
В ее взгляде что-то мелькнуло. Сделав шаг к камину, она бросила книжицу прямо в огонь. Та мгновенно вспыхнула; секунда-другая, и сгусток сероватого дыма бесследно втянулся в дымоход. Исчезновение хроники длилось не дольше полуминуты.
– Я вижу, к истории здесь отношение весьма небрежное, – усмехнулся Малоун.
– Наоборот, очень даже бережное. Иначе перечеркнутой оказалась бы именно история и связанный с нею ущерб. Елизавета I была ненастоящей, а значит, все содеянное в ее правление можно было бы оспорить; более того, аннулировать. Во всяком случае, поставить под подозрение. Да, прошло четыреста лет. Но ведь вы юрист, мистер Малоун, и вам знакомы принципы реальной собственности. Преемственность правового титула священна. Елизавета захватила ирландскую землю и не скупилась в раздаче этих земель британским протестантам. И вот теперь все эти наследственные права можно было бы оспорить. А то и обнулить.
– А вы, британцы, всегда гордитесь верховенством закона.
– Представьте себе, да. Что делает такой сценарий еще более пугающим.
– Значит, если б Антрим не был предателем и не расшифровал ту хронику, выдача заключенного могла бы и не состояться?
Макгир посмотрела оценивающим взглядом:
– Ответ на это мы никогда не узнаем.
Но все было понятно без слов.
– Есть здесь и другой аспект, – сказала она. – Елизавета, и именно она, была целиком ответственна за то, что на престол после нее взошел Яков I. Если б не самозванец, этого бы никогда не произошло. В своем завещании Генрих конкретно указывал, что эта ветвь семейства должна быть навеки отсечена от наследования трона. И сомнительно, что настоящая Елизавета – та, в которую бы выросла отроковица Элизабет, – так прямолинейно пошла бы наперекор воле своего отца. Самозванец же был достаточно коварен. Наследников от собственной плоти и крови у него не было, и в наследники себе он выбрал человека, которого его дед категорически отвергал. Быть может, он поступил так в угоду своей матери, которой были ненавистны и Генрих, и все Тюдоры. Так что, как видите, мистер Малоун, история имеет для нас большое значение. Можно сказать, наиважнейшее. Она и есть истинная причина всему тому, что произошло.
