— …Избранное им имя — Петр Второй.

По огромной площади прокатилось эхо, как будто стоящие на колоннаде статуи заговорили, удивленно переспрашивая друг друга, не ослышались ли они. Какое-то мгновение толпа привыкала к имени, и лишь затем люди поняли.

Приветствия зазвучали еще громче.

Валендреа двинулся к выходу на балкон, но вдруг заметил, что его сопровождает только один кардинал. Он обернулся. Нгови не тронулся с места.

— А вы идете?

— Нет.

— Но это обязанность камерленго.

— Это позор.

Валендреа прищурил глаза:

— Я стерпел вашу дерзость в капелле. Не испытывайте мое терпение еще раз.

— А что вы мне сделаете? Заключите в тюрьму? Лишите собственности? Отнимете титул? Сейчас не Средние века.

Стоящий рядом кардинал выглядел растерянным. Это был один из его преданных сторонников, так что Валендреа было нужно продемонстрировать свою силу.

— Я накажу вас позже, Нгови.

— А Господь накажет вас.

Африканец повернулся и удалился прочь.

Но Валендреа не собирался лишать себя триумфа. Он повернулся к оставшемуся кардиналу:

— Идем, ваше преосвященство?

И вышел навстречу лучам солнца, протянув руки в сторону толпы, шумно приветствующей его.

Глава LV

Меджугорье, Босния и Герцеговина

29 ноября, среда

12.30

Мишнеру стало лучше. Зрение прояснилось, перестали болеть голова и желудок. Теперь он увидел, что лежит в квадратной палате с бледно-желтыми стенами. Тюлевые занавески на окне пропускали свет, но сквозь них ничего не было видно, тем более что оконные стекла густо закрашены.

Катерина ушла проведать Ясну. Врач ничего не рассказывал, но Мишнер надеялся, что с ней все в порядке.

Дверь открылась.

— Она жива, — сказала Катерина. — Вам обоим повезло. Отделались синяками. — Она подошла к кровати. — И есть еще новости.

Мишнер взглянул на нее, радуясь, что снова видит ее лицо.

— Валендреа стал Папой. Я видела по телевизору. Он произнес речь на площади Святого Петра и призвал церковь вернуться к истокам. И кстати, только представь себе: он выбрал себе имя Петр Второй!

— Меня все больше и больше тянет в Румынию.

Она попыталась улыбнуться.

— И стоило тебе лезть на гору?

— Ты о чем?

— Я о том, что вы там с ней вчера делали.

— Ревнуешь?

— Просто интересно.

Мишнер понял, что надо объяснить.

— Она должна была рассказать мне о десятом откровении.

— В грозу?

— Не ищи здесь логики. Я проснулся и увидел на улице ее. Она ждала меня. Мне было не по себе. Но я понял, что надо идти.

Он решил не говорить о своей галлюцинации, но он ясно помнил видение — как врезавшийся в память сон. Врач сказал, что он провел без сознания несколько часов. И значит, все, что он видел и слышал, всего лишь его реакция на все то, о чем он узнал за последние месяцы. И мерещились ему лица двух человек, имевших на него сильное влияние. А как же Дева? Вероятно, просто запомнившийся ему накануне образ в доме Ясны.

Или нет?

— Слушай, я не знаю, чего хотела Ясна. Она сказала, что, чтобы узнать откровение, я должен пойти с ней. И я пошел.

— А тебе это не показалось странным?

— В этой истории все странно.

— Она идет сюда.

— Кто?

— Ясна сейчас придет сюда. Когда я ушла, ее поднимали с постели.

Дверь открылась, и пожилая сиделка ввезла в тесную палату коляску. Ясна выглядела утомленной, ее лоб и правая рука забинтованы.

— Я хотела узнать, как вы, — тихо сказала она.

— А я как раз думал о вас.

— Я отвела вас туда по приказанию Девы. Я не хотела причинить вам вреда.

Впервые в ее голосе послышалось участие.

— Я не виню вас. Я сам решил пойти с вами.

— Мне говорили, что на кресте остался след. Черная трещина по всей длине.

— Это и есть ваш знак для неверующих? — спросила Катерина с издевкой в голосе.

— Не знаю, — тихо сказала Ясна.

— Может быть, сегодняшнее послание все объяснит?

Катерина явно не собиралась давать ей пощады. Мишнер хотел одернуть ее, но понял, что она просто сильно расстроена и срывает зло на самом беззащитном существе.

— Дева приходила в последний раз.

Мишнер изучал лицо сидящей перед ним женщины. Грустный, усталый взгляд, совсем другой, чем вчера. Больше двадцати лет она общалась с Богоматерью. Было ли это на самом деле или существовало лишь в ее воображении — для нее это значило очень много. Теперь это завершилось, и боль от утраты бледным пятном расползлась по лицу Ясны. Мишнер подумал: она как будто потеряла любимого человека — никогда больше не услышит его голос, никогда не получит от него совета или поддержки. Как было с ним, когда он остался без родителей. Или без Якоба Фолкнера.

Он вдруг почувствовал всю ее скорбь.

— Вчера на горе Дева поведала мне десятое откровение.

Мишнер вспомнил, что во время грозы слышал ее короткие фразы.

«Я вспомню. Конечно, я вспомню… Я не знаю, Дева».

— Я записала Ее слова. — Из складок одежды она достала и передала ему сложенный вчетверо лист бумаги. — Дева велела передать их вам.

— Она сказала что-то еще?

— Потом Она исчезла.

Ясна подала знак сиделке, стоящей за ее коляской.

— Мне пора в свою палату. Поправляйтесь, отец Мишнер. Я буду молиться о вас.

— А я за вас, — искренне сказал он.

Ее увезли.

— Колин, она шарлатанка, разве ты не видишь? — Голос Катерины звучал решительно.

— Кейт, я не знаю, кто она. Если шарлатанка, то очень искусная. Она сама верит в то, что говорит. И даже если она шарлатанка, теперь все позади. Видений больше не будет.

Катерина указала на лист бумаги.

— Ты прочитаешь? На этот раз Папа тебе этого не запрещает.

В самом деле. Мишнер развернул лист, но когда попытался вглядеться в строчки, у него опять заболела голова. Он передал бумагу Катерине.

— Я не могу. Прочитай вслух.

Глава LVI

Ватикан

29 ноября, среда

13.00

В аудиенц-зале Валендреа принимал поздравления от сотрудников государственного секретариата. Амбрози уже выразил желание перевести многих священников и почти всех секретарей на должности в аппарате Папы. Валендреа не стал спорить. Раз уж он поручил Амбрози удовлетворять все его нужды, то следовало дать ему возможность самому набирать себе подчиненных.

В это утро помощник почти не отходил от него, и когда Валендреа обращался к толпе, он почтительно стоял у входа на балкон. Также Амбрози следил за публикациями в СМИ, которые, судя по его отчету, в основном были положительными, особенно в том, что касалось выбранного Валендреа имени, причем все комментаторы в один голос говорили, что это будет судьбоносное правление.

Валендреа пришло в голову, что даже у Тома Кили дрогнет голос, когда он будет произносить имя Петр II. Больше в его правление священников-публицистов не будет. Все клирики будут поступать, как им скажут. Иначе они просто лишатся сана — и Кили будет первым. Валендреа уже приказал Амбрози, чтобы до конца недели этого идиота отлучили от церкви.

И это еще не все.

Будет возрождена папская тиара и назначена коронация. При его входе будут звучать фанфары. На литургии его снова будут окружать опахала и обнаженные сабли. И надо будет восстановить церемониальные носилки. Все эти обычаи отменил Павел VI — или ему вдруг изменил здравый смысл, или пришлось отдать дань своему времени, — но Валендреа вернет все на круги своя.

Прозвучали последние поздравления, и Валендреа знаком подозвал Амбрози.

— Мне надо кое-что сделать, — прошептал он. — Убери их.

Амбрози повернулся к присутствующим:

— Святой Отец голоден. Он ничего не ел с утра. А мы знаем, что у нашего Папы хороший аппетит.

В зале зазвучал смех.

— Те, кто не успел поздравить Святого Отца, смогут это сделать позже.