Новорожденные оставались в приюте год или два, пока их постепенно готовили к разлуке с матерью, день ото дня давая все меньше времени побыть вместе. О том, что они больше не увидятся, матери сообщали лишь накануне. Усыновлять детей разрешалось только католикам, причем с них требовали обязательство воспитывать ребенка в духе церкви и не разглашать его происхождение. Денежные пожертвования в фонд Попечительского общества Святого Сердца, отвечавшего за такие приюты, сдержанно приветствовались. Впоследствии детям разрешалось сообщить об усыновлении при одном условии: приемные родители давали обещание говорить детям, что настоящие мама с папой умерли. Большинство настоящих матерей это вполне устраивало — это давало им надежду, что со временем об их позоре забудут. Было не обязательно, чтобы все знали, что они отдали ребенка на сторону.

Мишнер хорошо помнил, как однажды спустя годы он посетил тот приют, где родился. Серое здание из известняка, спрятавшееся в лесистой долине в местечке Киннегад недалеко от побережья Ирландского моря. Он прошел по заброшенному помещению, пытаясь представить себе убитую горем мать, которая тайком крадется в приют накануне расставания со своим ребенком, пытаясь собрать все мужество для прощания с ним и не понимая, как Бог и церковь допускают такие мучения. Неужели это такой страшный грех? Если да, то разве грех отца ребенка менее тяжел? Почему же вся вина выпадает на ее долю? И вся боль тоже.

Он стоял у окна на втором этаже и смотрел на растущее во дворе тутовое дерево. Тишину нарушал лишь обжигающий ветер, звучавший в пустых комнатах и напоминающий голоса детей, когда-то томившихся здесь. Он представил себе пронизывающий насквозь ужас, охватывавший женщину, когда та бросала последний взгляд на своего ребенка, которого уносили в салон автомобиля. Среди этих женщин была его мать. Он никогда не увидит ее, не узнает, какая она была. Его мать. И то немногое, что он знал о себе, он знал лишь благодаря ненадежной памяти одной из монахинь.

Таким образом Ирландию покинули более двух тысяч детей. Как сложились их судьбы — кто знает? Светловолосого зеленоглазого мальчика ждал город Саваннан в далеком штате Джорджия. Его приемный отец был адвокатом, а приемная мать целиком посвятила себя новому сыну. Он вырос на побережье Атлантики в зажиточной среде. Колин прекрасно окончил школу и стал священником и юристом — к огромной радости своих приемных родителей. Затем отправился в Европу, где обрел покровительство одинокого епископа, полюбившего его как родного сына. Теперь он служил этому епископу, уже ставшему Папой, главой церкви.

Он очень любил своих приемных родителей. Они сдержали слово и всегда говорили ему, что его настоящие папа и мама погибли. Мать поведала ему правду только на смертном одре. Это было признание святой женщины своему сыну, священнику, которое и он сам, и Господь, конечно, могли ей простить.

«Я все эти годы думала о ней, Колин. Как она переживала, когда мы увозили тебя. Все уверяли меня, что это лучший выход. И я сама пыталась убедить себя в этом. Но я до сих пор о ней думаю».

Она уже задыхалась и не находила слов.

«Мы так хотели ребенка. А епископ сказал, что без нас тебе придется очень плохо. Ты никому не будешь нужен. Но я все равно думаю о ней. Я хочу попросить у нее прощения. Хочу сказать ей, что хорошо воспитала тебя. Любила тебя, как настоящая мать. Может быть, она простила бы нас».

Но просить прощения было не за что. Виновато общество. Виновата церковь. А не дочь фермера из Джорджии, которой не суждено было родить собственного ребенка. Она не сделала ничего предосудительного, и он часто просил Господа упокоить ее душу с миром.

Теперь он редко думал об этом, но посещение приюта всколыхнуло воспоминания юности. Ему все еще чудился зловонный приютский запах, и, пытаясь избавиться от него, Мишнер опустил стекло и вдыхал холодный осенний воздух.

Эти дети никогда не окажутся в Америке, никогда не обретут любящих родителей. Их мир ограничен неприступной серой стеной, решетками на окнах здания, в котором нет света и почти не работает отопление. Там они и умрут, одинокие и никому не нужные, кроме нескольких монахинь и одного старого священника.

Глава XVI

Румыния, Бухарест

10 ноября, пятница

17.00

Мишнер предпочел остановиться в скромной небольшой гостинице около очаровательного парка, подальше от площади Революции и оживленных студенческих кварталов. Номера здесь были маленькими и аккуратными, с мебелью в стиле ар деко, совершенно не подходящей к остальной обстановке. В его номере оказалась раковина и даже работающий кран с горячей водой, но душ и туалет были общего пользования и находились в коридоре.

Пристроившись у окна, он доедал печенье, запивая его диетической колой, поскольку до ужина было еще далеко. Где-то неподалеку уличные куранты пробили пять часов.

Конверт, врученный ему Климентом, лежал на кровати. Мишнер прекрасно знал, что от него требуется. Теперь, когда отец Тибор прочел письмо, его требовалось уничтожить, не знакомясь с его содержанием. Климент полностью полагался на него, и пока Мишнер ни разу не подводил своего наставника, хотя свою связь с Катериной он всегда считал изменой. Ведь он нарушил свои обеты, не подчинился правилам церкви и оскорбил Господа. Такое нельзя простить. Но Климент рассудил иначе.

«Ты думаешь, что только ты не устоял перед искушением?»

«Это не оправдывает меня».

«Колин, прощение — это показатель веры. Ты согрешил и должен покаяться. Но это не означает загубить всю свою жизнь. Да и такой ли это большой грех?»

Мишнер до сих пор помнил, с каким изумлением он посмотрел тогда на архиепископа Кёльнского. Что он такое говорит?

«Ты сам считал, что поступаешь неправильно? Твое сердце так сказало?»

Ответом на оба вопроса и тогда и сейчас было «нет». Ведь он любил Катерину! От этого никуда не деться. Она появилась в его жизни тогда, когда он, сразу после смерти матери, пытался разгадать тайну своего прошлого. Она поехала с ним в этот центр деторождения в Киннегад. Потом они гуляли по скалистому берегу и смотрели на Ирландское море. Она держала его за руку и говорила, что его приемные родители очень любили его, и что ему повезло, и что жизнь свела его с такими потрясающими людьми. И она была права. Но он не мог перестать думать о своей настоящей матери. Насколько сильным должно быть давление общества, чтобы заставлять женщин жертвовать собственными детьми ради эфемерного благополучия? Зачем это все?

Он допил колу и снова взглянул на конверт. Его самому старому и близкому другу, человеку, которого он знал полжизни, грозила опасность.

Он решился. Пора действовать.

Взяв решительно конверт, он вытащил голубой бумажный лист. Текст был написан собственноручно Климентом — по-немецки.

«Отец Тибор!

Мне известно, какое задание Вы исполнили для святейшего и преподобного Иоанна XXIII. Ваше первое письмо сильно встревожило меня. „Почему церковь лжет?“ — спрашивали Вы. Тогда я действительно не понял Вас. Но после Вашего второго письма я начал осознавать, какой непростой выбор стоит перед Вами. Я много раз просматривал запись о третьем откровении, присланную Вами в первом письме, и перечитывал Ваш перевод. Почему Вы утаили это свидетельство? Даже когда Иоанн Павел II обнародовал третье откровение, Вы продолжали молчать. Если это правда, почему же Вы молчали раньше? Кто-то назвал бы Вас шарлатаном, но я знаю, что это не так. Почему? Не могу объяснить. Я просто верю Вам.

Я посылаю к Вам своего секретаря. Ему можно доверять. Вы можете рассказать отцу Мишнеру все, что сочтете нужным. Он передаст Ваши слова только мне. Если у Вас нет ответа, скажите ему это. Я смогу понять Ваше недовольство церковью. Я во многом разделяю Ваши взгляды. Но, как Вам известно, все не так просто. Пожалуйста, верните это письмо вместе с конвертом отцу Мишнеру. Заранее благодарю Вас за все, что Вы сделаете.