Ходит, заглядывает в лица, ловит обрывки разговоров.

У нее даже какая-то теория насчет людей. Она делит их на пять категорий. Настоящий ребенок.

Надя рассматривает сидящих напротив парня и девушку, которая курит, выпуская дым, словно тяжело дышащая больная. Еще дальше обедает старик и газету читает.

К ним подплывает официантка - Гаргантюа, пол под ней трещит, и швы ее платья трещат, и воздух с шумом раздвигается.

- Посмотри на парня, - кивает Надя на соседний столик. - Он картавит.

- Откуда ты знаешь?

- А подойди к нему, попроси прикурить.

Я подошел. В самом деле картавит.

"Меломан" беспрерывно прокручивает свои три мелодии. Одна из них очень грустная.

Мне приятно сидеть здесь с Надей. Мне легко с ней, нравится смотреть на нее. Я испытываю к ней необъяснимую нежность и думаю: слава богу, что это не любовь.

- Я собираюсь завтра к Гусеву. Помнишь, мы с тобой встретили его однажды?

- Чудеса смотреть? - спрашивает Надя.

- Хочу серьезно поговорить. Может, он возьмет меня на работу. Кем угодно согласен, хоть уборщицей.

Пойдешь со мной?

- Если не помешаю. Я бы с удовольствием.

Выходим мы тоже под музыку "Меломана". Я подаю Наде пальто. То ли я не умею этого делать, то ли она не привыкла, чтобы ей помогали, только долго у нас ничего не получается. Она сует руку куда-то ьыше рукава. Даже покраснела от смущения. И я, чувствую, краснею, а это со мной редко случается, у меня капилляры глубоко спрятаны.