– Слава, за что ты меня агитируешь? – недоумевал Турецкий. – Может, мне тоже созвать журналистов, рассказать, как и с кем я Ирке изменял, объяснить, что у нас в Генпрокуратуре это обычное явление и Замятин просто решил не отрываться от коллектива?

– Давай действуй, – кивнул Грязнов. – Может, он тебе спасибо скажет. Суть в том, Саша, что ты стоишь на совершенно неправильной позиции и думаешь, или делаешь вид, что думаешь, что все нормально. Вот и этой своей пресс-конференцией и расследованием своим ты собираешься Замятина защищать, выгораживать, а его топтать надо грязными сапогами. Он сидит себе тихонечко в своей норке и ждет, когда такие, как ты, его отмажут, а ты рад стараться.

– Слава… – попытался возразить Турецкий, но Грязнов не позволил.

– Так, может, еще кто-то надеялся, что генпрокурор в России не последний урод, а теперь уже никто не надеется. Все уже всё поняли: дерьмовым компроматом его можно принудить к чему угодно. Потребуют от него отставки – пожалуйста, дерьма сколько угодно, просто не востребовано пока. А он ждет. Как бы не ошибиться, не рассердить кого-нибудь.

– Ну ладно, – смирился Турецкий. – То, что Замятин трус и где-то в чем-то подлец, ты мне доказал, хотя доказывать, собственно, и не требовалось. Конечно, хорошо бы было, если б генпрокурор у нас оказался эдакий былинный богатырь Арнольд Шварценеггер или, еще лучше, герой типа короля Артура – сильный, смелый, умный, справедливый и патологически честный. Но таких наверх не пускают. Я тебе сказал, что люблю его? Уважаю? Готов за него жопу рвать на немецкий крест?

– Не сказал, – согласился Грязнов, – хотя…

– Подожди! – прервал Турецкий. – Он что, лично меня попросил, в приватной беседе, раскопать, кто и зачем это кино снял? Нет. Идет официальное расследование, санкционированное президентом, и я просто делаю свою работу, никого не пытаясь выгораживать или, наоборот, топить. Да, я его не люблю, но порнуху про него компилировать – это тоже не метод. Как же, голую задницу его вся страна увидела! Да ты же сам только что говорил: голая задница во весь экран еще не повод кричать о продажности. Тем более задница в окружении обыкновенных шлюх, а не каких-то там криминальных или мафиозных задниц. Чтобы заявлять о продажности, нужен более веский повод, и у меня лично его нет.

Грязнов поднялся и, опершись руками о стол, навис над Турецким:

– А у меня есть!

– Серьезно? – Турецкий тоже поднялся и тоже оперся о стол.

– Серьезно. Ты работал по делу Русского резервного банка?

– Нет.

– Вот.

– Что «вот»? – Турецкий махнул рукой, сел и достал сигареты. – В Генпрокуратуре не один я работаю…

– Не в том дело. – Грязнов резво сделал круг по кабинету и снова навис над приятелем. – Таких, как ты, к этому расследованию вообще не подпускали!

– Отчего это?

– Оттого, что такие, как ты, могли бы что-нибудь откопать и рот им потом заткнуть одной премией или звездочкой на погон было бы затруднительно. Тут работали люди мягкие, податливые, с пониманием. Пластилиновые вороны. И наработали…

– У тебя если банк, значит, обязательно супостаты. Может, там и нечего было откапывать?

– Откапывать действительно было уже нечего, все и без них откопали и принесли им на блюдечке с голубой каемочкой, пользуйтесь. Нашим ведомством все было отработано. Лично замминистра МВД Рощин курировал, хочешь с ним побеседовать, могу устроить. ГУБЭП планомерно всю финансовую деятельность этих Русских резервистов изучил, и выяснилось, что Русские резервы лежат в основном на Кипре. И совсем они уже не общерусские, а принадлежат конкретным россиянам братьям Оласаевым, как раз руководителям этого вот банка. Эти же Оласаевы обули Промимпорт, Росоружие, накосили «лимонов» двести пятьдесят. Баксов, разумеется. И ладно бы никто об этом не догадывался, но доказательства же были! Но вместо того чтобы отдыхать на нарах, наши герои живут себе припеваючи. А почему? Потому что Замятин лично дал указание это дело замять. В результате статьи изменили на совершенно плевые, Оласаевы превратились в «руководителей, допустивших должностную халатность», и обвинение так и не было никому предъявлено. А ты говоришь, повода нет считать Замятина продажным уродом.

– А Рощин этот твой на кого работает? – как бы невзначай поинтересовался Турецкий, но Грязнова вопрос почему-то взбесил:

– Ни на кого он не работает!

– Это вряд ли, – хмыкнул Турецкий. – С чего это вдруг заместителю министра МВД пришло в голову лично заняться каким-то там Резервным банком? Они ему кредит не дали на постройку дачи или проценты по срочному вкладу не выплатили?

– Ну, возможно, – нехотя уступил Грязнов, – без Сосновского и здесь не обошлось…

– Вот, а говоришь, ни на кого не работает. Слава, это большая и не наша война. Сосновский грызется с Оласаевыми, у него связей больше, он их топит, они огрызаются. Тогда он пытается топить Замятина… А может, все и не так, но разве в этом дело?!

– А в чем?

– В данном конкретном случае с порнухой Замятин – жертва, и он имеет право…

– Замечательно! – Грязнов надулся и уставился в окно. – Беги защищай своего бедного, несчастного, беззащитного, обнажившегося и облажавшегося шефа…

– Иди на фиг, Слава. Ты сегодня невменяем.

– Сам иди на фиг! – рявкнул Грязнов.

– Ну и пожалуйста. – Турецкий вышел, не стесняясь грохнув дверью.

Бред какой-то! Взрослый мужик, а завелся как вздорная баба. А про Лидочку в результате так и не поговорили. Ну и фиг с ним, сами как-нибудь разберемся.

Инара. 1971

Как все– таки глупо устроена жизнь…

Казалось бы, все есть: и красота, и талант, и деньги, и квартира, только счастья почему-то нет. Не в этом же суслике счастье?

Инара натянула одеяло до подбородка. Холодно. Не май месяц, как любят говорить на Урале. Не май – июнь, а все равно холодно.

Потревоженный Володя заворочался, что-то пробормотал и снова засопел, свернувшись калачиком.

Неужели вот это и есть судьба? Выйти замуж за такого вот комсомольца, спортсмена, активиста и, наверное, хорошего в общем деятеля, нарожать ему детей, штопать носки, жарить котлеты, пережевывать сплетни по телефону с такими же женами таких же в общем хороших и правильных мужей… Съездить раз в жизни в Болгарию на Золотые пески, а годам к пятидесяти растолстеть и дорасти до третьей леди области.

– Уф! – Володя сел, растирая лицо ладонями. – Который час?

– Пять.

– Утра или вечера?

– Вечера.

– Ну я еще три минуточки посплю… – И упал, засопел.

И так каждый раз. До того ему нужно выпить «для настроения», а на самом деле для храбрости, после – поспать, для восстановления сил. Одни и те же «солнышко», «лапочка», надрывные вздохи в самое ухо и скоропостижный финал.

И почему он? Пай-мальчик, тихоня, отличник и маменькин сынок, почему не Сергей, не Мурад? Тоже судьба? Фортуна? «Не боится повернуться задом, потому что подлостей не ждет». Это Сергей написал, все еще строчит стихи и в своей школе милиции первый и признанный поэт. «Нам везенья от нее не надо. Мы большой выносливый народ».

Народу, может быть, и не надо, а вот людям без него плохо.

Не появился принц, о котором мечталось в шестнадцать. Ни на белом коне, ни на белом «мерседесе» не приехал.

Все по– прежнему. Ничего за четыре года не изменилось, та же влюбленная троица: Володя, Сережа, Мурад, только замуж до сих пор лишь Сергей зовет.

А за Мурада, пожалуй, пошла бы. Рисковый стал Мурад, наглый, наверное, тем и интересен. Отец его по мелочам ворует, сидит на своем складе готовой продукции и тащит оттуда матценности. То ящик, то вагон. Посадят его рано или поздно. И Мурад выучится, займет заботливо приготовленное папой место и тоже станет воровать, и его тоже посадят. Но скорее поздно, чем рано, потому что он умный и наглый, а за наглость у нас уважают.

Бред, казалось бы, чушь полнейшая. Жизнь с вором, нет, даже не с вором – с расхитителем, но зато жизнь. Риск, страх, хоть какие-то чувства, эмоции, страсти. А с этим вот сусликом натуральное болото. Тягучее, зыбкое, бескрайнее болото.