Он запустил на принтер распечатку одной копии сенсационной выборки и тут же уничтожил файл. Оставалось решить, куда спрятать обнаруженное. Хорошо бы в сейф к Флоровскому. Но тот еще в семь заходил попрощаться. Вот она, великая сила случайности. Полез искать чистые листы бумаги. А окажись они на столе?

Астахов услышал звук открывающегося на пустом этаже лифта, быстро сунул векселя в запасной карман пиджака, поскольку времени дотянуться до лежащего на углу стола портфеля не было.

— Ба! Фининспектор! Все бдите? — В кабинет быстро вошел низкорослый человек, радушная улыбка которого производила впечатление несколько тягостное, глаза за толстыми линзами очков едва угадывались.

— Извините! Меня тут на сегодня в ваш кабинет определили. — Астахов сделал движение подняться.

— Да какие меж нами счеты. Пользуйтесь. — Петраков удержал Астахова в кресле. — Тем паче теперь это и не очень мой кабинет. На днях освобожу. Снимают меня, если слышали.

— Слышал, — поколебавшись, признался Астахов.

— Вот такие дела. Работаешь, знаете, работаешь. Не жалеешь себя.

Он прервался, сообразив, что «не жалеешь себя» перед налоговиком, который перед этим выпотрошил твое исподнее, — это перебор. Конечно, не совсем все выпотрошил — о списке запрашиваемых документов ему ежедневно докладывала главбух. Но и упирать на собственную филантропию не приходится. И хоть не рассчитывал застать въедливого налоговика в своем кабинете, да еще так поздно, момент договориться выглядел подходящим.

— А вы, слышал, вроде тоже закончили? Актиком, должно, быть скоро удивите?

— Ну, акт еще составить надо.

— Понимаю, понимаю. Все свести, обсчитать. Определить, что на кого подвесить. — И, заметив некоторое смущение налоговика, Петраков радостно потер ладоши. — На меня-то много, поди, накопали?

Неудовлетворенный движением плеча, расстроился:

— Потому что работал много. Кто работает, тот всегда рискует. Согласны?.. Согласны. По глазам вижу. Да и как может быть иное? Другое дело — за риск и плата должна быть рисковая. Вот взять вашу, будем говорить, профессию… Вы позволите?

Астахов наконец поднялся и, воспользовавшись этим, Петраков незаметно перебрался в освободившееся кресло у стола.

— Профессия-то у вас непростая. Тут и знания нужны, и сила воли. Я про соблазны всякие. Есть ведь?

— Есть. — Астахов сконфуженно огладил несуществующий животик. — Я вот сладкое люблю.

— Сладкое. — Петраков хохотнул. — Ну, скажете. Хотя по большому счету все мы, мужики, сластены. И ничего в этом, к слову, зазорного. Жизнь! Было бы здоровье да мани на сладости. Вам, простите, сколько платят?

— Немного.

— То-то что. А ведь задумывались — соответственно ли психоневрологическим, так сказать, затратам? Будем говорить прямо.

— А будем? — При последнем слове Астахов несколько оживился. Но ненадолго.

Петраков вновь хохотнул:

— И так знаю: не по уму платят. Ведь какое усердие вы незаурядное выказали, чтобы всю нашу хозяйственную деятельность, так сказать, поднять. То вскрыли, о чем и сам подзабыл… А что думаете? Слежу. И с уважением. И ведь понимаю дальнейшее. Я о выводах.

— А чего с выводами? Обсчитаю. Да и заключу.

— О! Хитрите. — Александр Борисович аж пальчиком потряс. — Тут ведь главное — угол зрения. Есть операция. Есть результат. А есть оценка результата.

— Ну. Это уже не к ревизору.

— Ой и лукавый! Как раз к вам. Ведь тут как подать. Как подадите, так и сжуют. Улавливаете?

— Тонкий вы человек, Александр Борисович. Слушаю, слушаю, каждое слово вроде понятно, а вот общий смысл не могу уловить. Вы со мной как-нибудь попроще. Сделайте скидку на возраст.

— Работа моя тонкая… была. По краю ходил, чтобы институт тащить. Операции финансовые неоднозначно расценены могут быть… Понимаете? Да понимаете. Иначе б не работали. Потому и важно, как результат подать. А чтобы правильно подать, необходимо мои разъяснения получить.

— Да, конечно. Как только акт будет готов, я попрошу вас, как и других, дать необходимые письменные…

— Нет, нет, нет! Именно что не после и именно что не письменные. Ведь согласитесь, я ту подоплеку знаю, что, может, и ваш взгляд на предмет, так сказать, описания переменит. Вот в чем штука! А тогда и описание само несколько иначе может повернуться… То есть фактец, он есть. А вот с чем его, простите за каламбурец, съесть, это-то и требует объяснений. А уж последующие, будем говорить, читатели, да мы ли с вами не знаем? Вашу трактовку тиражировать дальше и будут. Как некую, знаете, заданность.

— Вы, Александр Борисович, что-то мне предложить хотите?

— Уж сразу и предложить. — Петраков засмущался. — Просто разговор у нас такой добрый вышел. О мотивации.

— О мотивации?

— Хочется, знаете, чтобы люди друг друга понимали. А того паче — себя. Предположим, нашли вы в моих действиях нарушения.

— Если совсем начистоту, нарушения — это мягко сказано. — Разговор продолжался с полчаса и за это время не продвинулся, так что Астахов начал испытывать раздражение. К тому же, разговаривая, Петраков периодически приоткрывал ящик стола, и Астахов уже почти не сомневался, что в кабинет поздно вечером он вернулся именно за теми самыми бумагами, что жгли внутренний карман астаховского пиджака.

— Да, правы! Был поверхностен. Налоговый кодекс так и не удосужился в текучке беспрерывной проштудировать, — повинился Петраков.

— Да что налоговый? Пора бы уж и уголовный проштудировать, — не удержался Астахов и тут же перехватил рысий взгляд из-под толстых линз.

— Ну, уж на это-то время тратить! Когда дело подойдет, сами и статью подберут, сами и огласят. Но вот огласят ли? — тут он поднял палец, призывая собеседника быть внимательным. — Я как раз о том же — о мотивации.

— О вашей?

— Можно и о моей. Но это сейчас неконструктивно: когда начинал разгребать здесь, одна была. А теперь…

— Другая.

— Увы! И вашу хочу переменить.

— У меня-то просто. Выявить и максимально объективно описать.

— Хо-хо! — Петраков аж в ладошки похлопал. — Вот как! А я, простите, ученый и в категориях этих точненько разбираюсь. То, о чем вы сейчас, — цель. А если по мотивации… Вы вот, простите, немолодой, не очень, наверное, здоровый человек. Только без обид, ладно?

Астахов согласно кивнул, прекрасно понимая, к чему ведет, непрестанно петляя, разговор финансовый директор.

— Зарплата ваша, будем говорить деликатно, наверняка никудышная. Накоплений тоже негусто. Иначе б не горбатились здесь сутками. А впереди, извините, старость. И вот тут-то как раз к слову о мотивации. Перспектив — никаких. Ну, простите за грубость, замочите вы меня. Подавите, так сказать, принципиальностью. Так?

С удовольствием огорошившего фокусника он присмотрелся к Астахову, который в свою очередь пытался сообразить, до какой степени информирован собеседник. Знает ли он главное: чьи интересы на самом деле представляет «налоговый инспектор».

— Ну, положим, — буркнул он.

— А вот и черта, извините, с два! На самом деле это всего лишь цена вопроса. И информацию, что вы холите, ваш же начальник и сольет. А не он, так его начальник. Потому что, во-первых, вертикаль ваша гнилая, и вы о том знаете. А во-вторых и в-главных, все решит интерпретация. Вот вы, к примеру, аренду нашу неделями прочесывали. В кредитах, векселях рылись.

Астахов вздрогнул, но, по счастью, увлеченный собственными словесными оборотами, Петраков этого не заметил.

— Накопали. Знаю, что по аренде, например, на наличку вышли. И уж, должно быть, в мечтах меня арестованным за взяточничество видите. Так?.. Ан опять же не так. Потому что мои объяснения выслушать не соизволили. А я вам, если спросите, подтвержу: да, брал наличными. Только вы полагаете, что в свой карман, а я вам покажу десяток статей в бюджете, которые иначе, как имея наличку, закрыть невозможно. И задокументировать тоже. То есть нарушение-то останется, куда уж? А мотивация иная. И статьи вашей уголовной как не было.