— Второва? Так это вы и есть тихая золотиночка?

— Не понял?

— Не важно. Но насчет службы безопасности у нас с Второвым разговора не было.

— При скупке предприятия без разведки нельзя. А я и разведка, и контрразведка. Так что, если положим полторы ставки, будет в самый раз.

— А если не положим?

— То есть денег пока нет, — догадался эфэсбэшник. Что-то про себя быстро скалькулировал. — Ничего, так начнем.

— Насчет скупки — это Второв проинформировал? Вы с ним давно сотрудничаете?

— Со службой безопасности банка контактирую три года. Оказывал посильное содействие.

— Кто кому? — хмыкнул про себя Забелин. То, что ФСБ давно и небезуспешно проникала в банковские структуры, секрета не составляло.

— Хотя относительно вашей программы специальных вводных не получал. Но, я говорил, за мной пятнадцать лет в ФСБ. У вас был Второв, за вами оставляют особняк, открывают кредитование. Я умею анализировать.

— Ну-ну. А из ФСБ почему турнули?

— Так пятнадцать лет, — невозмутимо пояснил Подлесный.

Забелин выдержал нарочитую паузу, провоцируя собеседника на новые объяснения, но тот, полагая сказанного достаточным, застыл во внимательном ожидании.

— Молчите вы убедительно, — признал Забелин. — Интересно будет посмотреть, как работаете. Подождите пока здесь.

И, опережая готовый сорваться возмущенный поток слов привставшей Яны, пообещал:

— Позже договорим.

Войдя в кабинет, он едва сдержал разочарование — из-за овального стола поднялись всего трое: пятидесятипятилетний богатырского роста мужчина с высоким, увеличенным залысиной лбом — Виктор Николаевич Астахов, Андрей Дерясин и, к совсем уж полному изумлению, Жукович. Длинные волосы его сегодня были помыты и вид в светлом, в крупную клетку пиджаке свеж. За исключением Дерясина, никого из тех бесстрашных фрондеров, что ораторствовали в кабинете накануне, теперь не было. Отсутствовал и Эдик Снежко, и, судя по смущенному виду Дерясина, не случайно.

— Товарищ командир, — ощущая торжественность момента, отрапортовал Дерясин, — команда на сборном пункте собралась. Готовы к движению в походном порядке.

— Вольно. А ты что здесь? — Забелин остановился перед Жуковичем.

— Да пошел он, дипломат херов. Я ему не пацан — задницу лизать. Понимания — с гулькин член, а гонору… Я ему говорю: «Ну ты, прежде чем позориться на людях, указания свои безграмотные раздавать, закрылся бы на денек да хоть инструкцию, что ли, прочитал». А еще удивляемся, почему у нас проблемы во внешней политике.

Живо представив эту сцену, Забелин искренне посочувствовал Зиганшину.

Правда, специалистом Жукович и впрямь был приличным, да и остальных хорошо знал — играли в одной футбольной команде.

— Как вчера кредитный прошел? Баландин присутствовал?

— Сам вел. В отношении Толкачевой ограничились выговором. Я голосовал за увольнение, — как всегда по существу доложил Дерясин. — Баландин перед комитетом нас собирал. По теме «Иметь бы мне златые горы».

— А что Снежко?.. — не удержался-таки Забелин.

— Ему вчера Баландин предложил начальником кредитного управления. — И Дерясин отвел глаза.

— Не рви сердце, Андрюха! — приобнял его Жукович. — Не из-за чего. Он и на поле такой — схватит мяч и таскает. Хрен паса допросишься.

«В очередной раз прав Второв — ничего ты, Забелин, в людях не понимаешь».

— А ты-то почему надумал, Андрюша? На повышение ведь стоял.

— Так он же сказал — голосовал за увольнение, — исчерпывающе ответил за Дерясина Жукович.

— Да и потом, чего мне оставаться, когда футбольная команда, почитай, развалилась? — буркнул Дерясин. — Куда вы без защиты?

— Кстати, насчет защиты, познакомьтесь. — Забелин приоткрыл дверь и сделал приглашающий жест. — Вячеслав Иванович Подлесный. Будет обеспечивать информационную безопасность. Прошу, так сказать, любить и… Что у вас на сей раз, Олег Игоревич? Олег!

— Гражданин комитетчик. — Впившись в вошедшего дикими глазами и поигрывая скверной улыбочкой, Жукович поднялся над столом. — Уж как мы рады.

— Да не обращайте внимания. — Дерясин радушно протянул вошедшему руку, высвободил место около себя. — Это у него даже не черный юмор, а диагноз — открытая душевная язва. Когда-то за порнуху из института исключили. Вот с тех пор и числит себя мучеником прежнего режима.

— Салабон ты. — Жукович все не отводил жадных глаз от Подлесного, который в свою очередь с неменяющимся лицом, не моргая всматривался в подрагивающего от возбуждения Жуковича. — Выросли на готовеньком. Теперь все хаханьки. Так вот хочу представить — главный как раз тихарь-порнографист, виртуоз искусствоведческой экспертизы. Сколько лет, сколько зим. Ну хоть теперь-то, через пятнадцать лет, глаза в глаза, — порнография «Лолита» или нет?

— И тогда не читал, и теперь недосуг. А команды выполнять всегда был обучен. Надо было вас прихватить под любым предлогом — и прихватили.

— За что? За что надо-то?! За то, что пацаны книжки печатали? Да и не антисоветские даже. Просто неиздававшиеся — Зайцев, Платонов, Набоков, и подкалымливали? Да ты и теперь-то этих фамилий не упомнишь. И за это всей громадой навалились. Не бо-бо по земле-то после этого ходить?

— Использовалась множительная аппаратура, что было запрещено.

— Э-э, мужики, брэк! — попытался вмешаться Астахов. Ситуация становилась неуправляемой, но Забелин медлил вмешиваться, заинтригованный происходящим.

— Да вот они, ксероксы твои! На всех углах! — закричал, брызгая слюной, Жукович. — Ну, хорошо. Нас, отсидевших, исключенных, ты уж списал. Но Женька? Жека Карасев? Пацан семнадцатилетний, что из окна выбросился? Он-то по ночам не приходит?!

— Прежде всего, Жукович, у меня крепкий сон. А насчет Карасева — не я, вы друг друга при первом рыке закладывать наперегонки бросились. Диссиденты малохольные. Да не рыке даже. Так — цыкнули.

— Да пацаны были! А тут — всей махиной!

— Кто единожды сдал, всю жизнь сдавать будет.

— Да не тебе, паскуда!..

Но Подлесный уже сделал четкий поворот на девяносто градусов и оказался стоящим строго напротив Забелина.

— Я так понимаю, Алексей Павлович… В свете вновь открывшихся, так сказать, обстоятельств…

— Садитесь! И ты, Олег, сядь. — Забелин принял решение. — Словом, так: выражаясь высоким штилем, мы здесь садимся в одну лодку. Не будет в ней ни опричников, ни жертв режима. Все в одном интересе, и все равные. Один я равней. И при первой следующей склоке виновного без разборок выкину за борт.

Он заметил новый нарождающийся всплеск Жуковича.

— Впрочем, пока еще каждый волен выйти вон.

Подождал, как бы припечатывая вспыхнувшие страсти.

— Нет желающих? Тогда поплыли. Слушай диспозицию.

Наступила тишина — не отошедшие еще от важности принятого, импульсивного отчасти решения люди жаждали убедиться в его правильности.

— Каждый из вас с сегодняшнего дня сотрудник финансовой компании «Ликсон». Кто-нибудь помнит такую?

— Два года назад вы на нее для банка этот особняк откупили, — безошибочно припомнил Астахов. В этом усталом внешне, с обвисшими от постоянных приступов радикулита усами стареющем богатыре сохранялись не только удивительная память, но, что куда поразительней, — диковинная смесь мудрости много пожившего и много страдавшего человека с юношеской увлеченностью жизнью.

Романтическая смесь эта давала удивительные практические результаты — любое претендовавшее на кредит предприятие, финансовое положение которого проверял мягкий, неспешно-благожелательный «лапочка» Астахов, через короткое время, к отчаянию его хитромудрых владельцев, оказывалось непристойно-прозрачным, словно сорокалетняя молодящаяся кокетка, обнажившаяся перед совращаемым юнцом при внезапно вспыхнувшем свете.

— Наш теперь это особнячок. Банк нам его уступает, отпускает, можно сказать, в свободное плавание, — к оживленной радости сидящих, подтвердил Забелин. — Яна, — нажал он на кнопку селектора, — ты в курсе распоряжения по банку?.. Да, да. Обеспечь, чтоб завтра посторонние съехали… Теперь о главном. — Он почувствовал себя фокусником, вытаскивающим из рукава все новые сюрпризы. — Объявляю стратегическую задачу — овладение контрольным пакетом крупного московского НИИ. Получив пакет, пакуем, чистим менеджмент и перепродаем крупному инвестору. Вот такая нехитрая идейка. Прошу высказываться.