Коляй брал зелинку за зелинкой, каждую вострил на чурбаке с двух сторон. Потом стал заделывать дыры в заборе.

Мать вынесла ему холодной свекольной паренки. В Северном – там бабы больше хлебный квас варили, а вот на Красной Горке – свекольную паренку. Можно сказать, Коляй на ней и вырос – военные-то годы, каждый помнит, голодные были.

– Веселый ты стал, справный! – порадовалась за сына старуха. – Наладил жизнь-то?

– Все нормально, мам, – улыбнулся Коляй.

– И то хорошо. Гошка, Дуняша как?

– К тебе завтра собирались.

– Ну и ладно. С Дусей помирились?

– Живем, дышим.

– Эх, Дуська, Дуська, знала б, с каким золотом живет, сама серебром бы стала.

– Э, мам, ты чего… Дуська – баба с норовом, да и я не простак.

– Ох, не простак! – хрипловато, будто мелко закашляла, рассмеялась старуха. – Да живи ты с ней, живи, детей подымай, а только как хомут надевать будут – шею-то особо не подставляй.

– Ей-богу, не пойму, чего бабы не поделят друг с другом?

– Коляй присел на крыльцо, заглянул матери в глаза, полез в карман за куревом.

– Да что ты! – старуха махнула иссохшей, в ветвях сухожилий рукой. – Живите сто лет. А на сто первый меня похоронить не забудьте!

Коляй рассмеялся.

– Отчего это старый человек – умный, а молодой – глупый! – удивлялся он.

– Оттого что старый человек – старый, а молодой – молодой, – ответила мать.

Тут они рассмеялись вдвоем, хорошо рассмеялись, по-доброму.

Когда мать кормила его ужином – терпкий холодец с горчицей да круто заваренный чай, куда брошен брусничный лист, – Коляй и закинул удочку:

– Слушай, мам, давно хотел спросить у тебя…

– Ну-ну, ответ-то позже вопроса летит.

– Все какое-то золото нам приписывают…

– Ох, да глупости! – отмахнулась старуха.

– Нет, постой, – Коляй и есть перестал, – я, когда маленький был, тоже про золото слышал. Отец с тобой говорил.

– Золото-то золоту рознь. Это когда было? Когда рак на горе еще не свистел.

– Значит, было золото-то? – удивился Коляй.

– У кого – было, а у нас – не было.

– Не пойму, – пожал плечами Коляй.

– Чего тут понимать – не было у нас с отцом никакого золота. В годы-то, когда ты еще не родился, отца из-за этого золота чуть пулей не порешили. Подавай демидовское золото, и все тут!

– Где его взять-то, если нет? – подыграл Коляй матери.

– В том и дело. Слышали звон, да не знают, где он.

– А в чем звон-то?

– Да в том, Коляй ты мой глупенький, что золото было у деда нашего, твоего прадеда, Прокопия Прокопиевича Комарова.

– Вот так да! – воскликнул Коляй. – Было все-таки?

– А как не быть-то, – сказала мать. – У него и золото водилось, и многое чего другое тоже. Он же золотоискатель у нас первый считался…

– Так-так…

– Чего «так-так»? Пришли однажды из-за Азов-горы лихие люди, деду голову проломили, дом-пятистенок спалили, золото да другое богатство – с собой, а там и были таковы. Весь и звон-то.

– Интересно, – покрутил головой Коляй. – И ведь никогда мне не рассказывала.

– Не спрашивал – и не рассказывала. Да и золото – грех о нем говорить. Деньги людей портят, душу растлевают.

– Выходит, я правнук золотоискателя?

– Выходит, так.

– Надо же! – Коляй присвистнул. – А у меня никакой его жилы. Ну, не ворожит меня золото, и все тут. Вот же гадство!

– В чем и счастье твое.

– Да, история… Ох, прадед! Ох, сукин сын! Дела творил – а нам теперь аукается.

– Крутой старик был. Крутой, – покачивала головой на тонкой морщинистой шее старуха, будто соглашалась с сыном.

– А бумаги какие остались?

– Зачем тебе? – насторожилась мать.

– Да геологи интересуются. Шахты будут обновлять, прииски. Может, что пригодится.

– Бумаги какие были – те огнем в трубу вылетели. Когда отца стращали, тогда и бумаги сгорели. Полный сундук был – вместе с сундуком все огнем изошло.

– Точно, мам?

– Ну, ты еще спрашиваешь.

– Кабы меня на век назад воротить, интересная штука – кем бы я был, а? – почесал лоб Коляй.

– Да дурачком бы и был, – простецки разрешила вопрос старуха.

– Ты что, мать?

– А чего? Дурачок-то – он первый человек на Руси. Иные все на нет исходят, а на нас земля держится.

Пили они чай до поздних сумерек, до вечерней звезды. Хорошо им было вдвоем, нам бы там посидеть…

А дальше потекла у Коляя жизнь прежняя, налаженная. Утром чуть свет – на работу, вечером – домой. Работа всегда была ему в радость; она лечила его, иной раз вознося душу на такую высоту, что Коляй стыдился этого. Усталый, опустошенный, возвращался домой, ужинал, а потом до ночи возился по хозяйству. Верным помощником отца был Гошик, Дуняшка помогала ему с меньшей охотой.

Баню, как и прежде, Коляй топил теперь сам. Таскал из Чусовой воду, заливал в кадки, нагревал котел, распаривал веники, скреб пол от грязи и копоти, выветривал лишнюю влагу…

Борова к ноябрьским решили заколоть, а Стешу оставить. Пудик – другой боров должен был еще нагулять, поэтому отруби Коляй покруче замешивал с картошкой; толок в ведре все это так, что боров не замечал, как и ел. И все время был голодный…

Стешу Коляй жалел, ухаживал за ней особенно нежно. Не было дня, чтоб он не убрал у нее, не подстелил свежей соломы, не подмыл бы у нее вымя.

Как-то раз Коляй заметил, что куры стали нестись хуже. Разгадал загадку только тогда, когда за сараем в крытом ящике нашел камень-гальку, цветом и формой напоминающую яйцо. В этот-то ящик и неслись куры. Не стал Коляй следить, кто таким способом приваживал кур (и без того знал – Маруся, конечно), гальку выбросил, а ящик убрал в сарай.

Частенько Дуся с Марусей задумывали теперь новые наряды, и Коляй не скупился, давал на наряды деньги. А что ему деньги? Деньги – рабские оковы для миллионера, а для рабочего человека они необходимость. Будет счастлива Дуся – будет и Коляй счастлив, и Дуняшка, и Гошик…

Гошик – молодец, не отходил от отца ни на шаг. Дуняшка – та нет, последнее время сторонилась отца.

Однажды Дуся сказала Коляю:

– В магазине демисезонные пальто выбросили. Как раз мой размер.

– Да? Ну, что ж… – ответил Коляй.

– Сто рублей есть, – продолжала Дуся. – Дай еще двести.

– Двести? Да у меня нет, – признался Коляй.

– Ну да – нет! – не поверила Дуся. – Опять жаться стал?

– Честное слово, нет, – поклялся Коляй.

– Тогда у матери возьми. У нее денег много.

– Откуда?

– Ладно зубы заговаривать… А о золоте забыл?

– Да ты что, Дусь, всерьез?

– А чего тогда милиционеры шастали… геологи разные… начальство? Дыма без огня не бывает.

– Я же тебе объяснил…

– Знаем ваши объяснения! На золоте живут, а щи деревянной ложкой из худой кастрюли хлебают. Куркули!

Коляй потемнел лицом, стиснул зубы, желваки заиграли на скулах.

– Не скрипи зубами-то, не скрипи! Не страшно! – все более высоким и визгливым голосом стала кричать Дуся.

Чтоб не разругаться и чтоб не случилось новой беды, Коляй развернулся и хлопнул дверью.

И пошел к матери. Денег у старухи Татьяны не было, но двести рублей она дала. Из заветных трехсот рублей выделила, которые отложила давно на черный день, на смерть свою и похороны.

Коляй принес деньги домой, швырнул на стол:

– На, подавись!

– Вот так-то лучше… – усмехнулась с презрением Дуся.

Утром с Дуняшкой случилась истерика. Коляй собрался на работу, есть не стал, хмурый, молчаливый, хотел было уже выйти из дома, как Дуняшка подскочила к нему и начала отчаянно колотить его острыми кулаками в грудь:

– Ненавижу! Ненавижу!..

– Что, что такое?.. – бормотал опешивший Коляй, невольно оседая на стул.

– Почему ты терпишь, почему?! Она издевается над тобой, а ты… ты…

– Что ты, успокойся… – Коляй пытался обнять Дуняшку, но она не давалась, с отчаянием била ему в грудь кулаками, повторяя:

– Ненавижу, ненавижу!..