Я не могу уснуть. Страшно представить, что я чуть было не лишился завтрашнего счастья по собственной глупости. Нет, это даже не глупость была, это как будто странная сила подхватила меня тогда и повела за собой. У нас считалось особым шиком сбежать в «самоволку», а в тот день ко мне приехал Коля Барышев, мы с ним вместе поступали в училище, ровно год назад приехали из одного поселка, но мне повезло – я сдал экзамены хорошо, а Колька провалился на арифметике. Он не мог примириться со своим горем, часто приезжал в город, и ему, наверно, казалось, что, бывая в училище, он приобщается к жизни суворовцев. А горе его было настоящим, потому что поступить в училище можно лишь однажды в жизни: после четвертого класса; провалившись, ты навсегда лишался возможности стать суворовцем: на следующий год ты становился переростком. Я был суворовцем всего лишь год, и среди моих товарищей-«салаг», как нас называли старшеклассники, мало кто решался на «самоволку». Но с Колей Барышевым у меня сложились особые отношения: он смотрел на меня как на Бога, и потому часто я играл перед ним этакого храброго и бесшабашного вояку; этого «вояку», которому было одиннадцать лет, можно хорошо представить…
– Так дядя Ваня и не повидает тебя, – вздохнул Колька, когда мы сидели с ним в вестибюле училища.
– Приехал бы с тобой.
– Он у бабушки на ВИЗе остался… плечо у него здоровски разнылось. От осколка.
– А поехали к нему сами?
– Тебя ж не отпустят, – уныло протянул Колька. – Не воскресенье ведь.
– Подумаешь, не отпустят! Я и спрашивать никого не буду. Раз только – и в «самоволку».
– Да ты что?! – испугался Колька. – А если поймают?
– Не бойся, не поймают. Что я, в первый раз, что ли? (А сам и не думал никогда о «самоволке».) Это для меня плевое дело…
Что это было на самом деле, я ощутил только тогда, когда очутился по ту сторону училищной ограды. В «самоволку», как я заметил, всегда уходили через сад, забирались по тополю на забор и спрыгивали на землю. Обычно этим занимались старшеклассники, бегали к девчонкам на свидания. Ну, забрался на забор и я – сердце колотилось страшно громко, а как только спрыгнул на землю, почувствовал себя настоящим преступником. Все, что уже вошло в мое существо за год учебы в училище – святая вера в законы и порядки военной жизни, теперь бессознательно протестовало против моего безрассудства. Но отступать было поздно: лучше погибнуть с музыкой, чем выглядеть в глазах Кольки трусом.
Мы шли, я разговаривал с ним нарочно громко, нес для храбрости какую-то чепуху про то, как я был дневальным, стоял у тумбочки с автоматом (а нам еще и автоматы-то не показывали), вдруг в казарме появился дежурный по училищу подполковник Тресвяцкий, я ему: «Стой, кто идет?» – и автомат на него. («Ну да-а?..» – удивляется Колька.) «Дежурный по училищу подполковник Тресвяцкий, – отвечает он. – Молодец, товарищ суворовец. Благодарю за службу!» («Здорово!»– восхищается Колька.) Но это еще что, – продолжаю я, – слушай, что дальше было. (И ведь вру, вру все это Кольке.) Подполковник приказывает: «А ну-ка, товарищ суворовец, проверим вас на знания устава внутренней службы, докладывайте первый раздел!» («А чего это? – спрашивает Колька. – Здорово трудно, ага?») Ну, я как начал ему выдавать, оттараторил без запинки, так, мол, и так, а он говорит: «Ну, товарищ суворовец, удивили вы меня, буква в букву, параграф в параграф!» (Слово «параграф» я выговаривал с трудом, запинаясь, но Колька все равно верил. «Так тебе и медаль дадут! – сказал он с восхищением. – Будешь, как дядя Ваня: грудь в орденах!») Эта мысль – про ордена и медали – мне, конечно, нравится, я уж и сам начинаю верить, что скоро орденом меня наградят, вот бы здорово приехать домой, а на гимнастерке у тебя настоящий орден. Ну или хотя бы медаль… на крайний случай.
Мы наконец выбираемся из военного городка, выходим на главную улицу. Теперь даже в своей суворовской форме я не так приметен в разноцветье гражданской одежды. В трамвае мы забираемся с Колькой на заднюю площадку, где всегда полно народу, тем более теперь, перед праздником. Все куда-то спешат с набитыми сумками и авоськами, гул стоит, смех, кто-то с кем-то ругается, кто-то кого-то успокаивает, а над всеми командует слегка надтреснутый голос кондуктора: «Граждане, кто не уплатил за проезд? Граждане, имейте совесть, граждане, контролер пойдет, я не отвечаю, граждане…» Я пихаю Кольку в бок:
– Ты зачем за меня передаешь? Нам положено бесплатно.
– Ну да?..
Я улыбаюсь: все-таки чудной у меня друг Колька Барышев, все его удивляет и восхищает во мне, а мне приходится из-за этого страдать, корчить из себя героя. Ну ладно, на то я и суворовец, чтобы терпеть. Я-то знаю, в нашей суворовской жизни не все так красиво и заманчиво, как это кажется со стороны: у нас ведь есть будни, учеба, труд, но уж так повелось, все смотрят на нас как на особенных, да я и сам, по правде говоря, часто чувствую себя счастливым, удачником.
Ехали мы на ВИЗ долго: ВИЗ – это район такой в городе, где находится Верх-Исетский металлургический завод. И пока ехали, я совсем успокоился, подумал: а здорово я в «самоволку» убежал, вот узнают ребята в роте, перестанут дразнить «маменькиным сынком».
Как только объявляют нашу остановку, мы выпрыгиваем с задней площадки на асфальт. Остановка на взгорке; отсюда, как ручейки, растекаются вниз дорожки – к магазину «Одежда», к Исеть-реке, к зданию завода. И по той дорожке, которая петляет к реке, мы побежали весело и восторженно: спуск был крутой, дух захватывало! Там было пересечение нашей дорожки и асфальтированного тротуара, и вот мы бежим, и уже нельзя остановиться, а я вдруг вижу, что Колька летит прямо на нашего офицера-воспитателя майора Петрова. Внутри у меня так все и оборвалось. И не успел еще никто ничего сообразить, как Колька с налету врезался в майора, тот успел только вытянуть вперед руки, принял на себя бегущего Кольку, чуть приподнял его и спружинил удар. Все это майор сделал с легкой усмешкой, даже как будто весело, сказав: «Оп-па! Ну, даешь, боец!» – пока… не заметил вдруг меня. Не хотел бы я больше увидеть, какие у него были глаза! Обычный день, вторник, и вдруг… кого же он увидел в городе? Суворовца из своего взвода! Откуда он взялся? Почему? Мысль о том, что я сбежал в «самоволку», не сразу даже пришла ему в голову: он всегда думал обо мне хорошо, ставил меня в пример, и вот… Я бежал, всем корпусом подавшись назад, тормозил: лучше б я провалился сквозь землю, растворился бы в воздухе, чем… так я и не смог затормозить – мягко, но врезался-таки в офицера-воспитателя.
– Так… – протянул майор Петров. – Та-ак, товарищ суворовец! (Он даже по фамилии меня не назвал.) Это что же это такое… На первом году уже в самовольную отлучку отправились?! И кто?! Отличник учебы! Гордость взвода! Не ожидал…
В это время на развороте заскрипели тормоза трамвая; помню очень хорошо, этот скрип как будто спас меня: слова майора потонули в трамвайном шуме.
– Дяденька майор, дяденька майор, – залепетал Колька. – Это я… мы с дядей Ваней… мы за лекарством в город… он не виноват. Это я… я…
– Не «дяденька майор», – буркнул я, – а товарищ майор. – И отвернулся.
– Товарищ майор, товарищ майор, – лепетал Колька, – он на фронте воевал… у него ранение… он не смог сегодня, мы…
– Ничего не понимаю, – нахмурился майор. – Кто на фронте воевал?
– Дядя Ваня! Мы приехали, у него рука совсем разнылась… его под этим… как его… под этой… под Ельней контузило… Ему Володю посмотреть охота в суворовской форме… а он не может…
– А вы что молчите, товарищ суворовец? – строго спросил меня майор. – Спрятались за спину гражданского мальчика! Надо отвечать за свои поступки.
– Так ведь он ни при чем… – снова начал Колька.
Вокруг нас собирался народ, смотрели на нас с Колькой жалостливо, а на майора просительно.
– Ну-ка отойдем в сторонку! – показал майор рукой. – Разрешите, граждане. Разрешите, разрешите! – И когда мы отошли, спросил: – Ну, что там у вас за дядя Ваня такой?
