До сих пор Толстой, как всякий русский писатель XIX века, конечно, сознавал, что его литературная родословная начинается от Пушкина. Тем не менее он был художником «аналитической» эпохи, не представлявшим себе творчества без развернутых картин душевной жизни человека, придирчиво-доскональных «погружений» в мысли и чувства своих персонажей. «Повести Пушкина голы как-то», – однажды заметил он еще молодым человеком. Вечное желание «вторгаться в мир», искусно «расщеплять» его анализом и заново выстраивать «из самого себя» порой уводило Толстого очень далеко от пушкинской традиции высокого созерцания жизни в поэтическом слове. Но именно теперь, в период «пошатнувшихся основ», Пушкин оказался той самой опорой, которую искал художник, стал для него лучшим, эталонным выражением его собственных творческих устремлений. «Он как будто разрешил все мои сомнения», – признавался Толстой.
Заново открывая Пушкина, он словно возвращался к неомраченной природе своего таланта. Отсюда – радость обновления, душевный подъем, испытанные писателем в первые же недели начатого труда. «Войну и мир» он не считал романом, он говорил – «книга». Точно так же позднее он затруднялся определить жанровую природу «Воскресения». Создавая «Анну Каренину», Толстой знал, что работает в традиционном жанре: пишет роман, и это обстоятельство нисколько ему не мешало, скорее, наоборот, странным образом придавало сил. Всегда избегавший литературных образцов, на этот раз, по его собственному признанию, он «оттолкнулся» прямо от пушкинского текста. Среди прозаических сочинений Пушкина писателя особенно поразил отрывок «Гости съезжались на дачу…». «Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, – рассказывал Толстой, – задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман…»
Сюжетная связь между пушкинским отрывком и романом Толстого на самом деле не так уж велика. Что нашел здесь писатель? Рассказ о молодой замужней женщине из высшего общества, которая пренебрегает светскими приличиями (сегодня, да и во времена Толстого, сказали бы: эмансипированная женщина), о свете, который за это наказывает ее клеветой. Тут шла речь о непонятных свету отношениях Зинаиды Вольской (так звали героиню) и молодого человека Минского… На страницах «Анны Карениной» лишь однажды слышится явная перекличка с Пушкиным: в начале второй части романа Анна и ее поклонник Алексей Вронский долго и увлеченно беседуют в стороне от гостей на вечере у княгини Бетси Тверской («Это становится неприлично», – замечает одна из присутствующих дам). Но характер Вольской, обстоятельства ее судьбы до замужества, особое освещение, которое дал Пушкин сценам из жизни избранного общества – все это, как молния, зажгло творческое воображение Толстого. Много раз на протяжении романа он будет подчеркивать в облике Карениной «сдержанную оживленность, которая играла в ее лице и порхала между блестящими глазами и чуть заметной улыбкой». «Лицо ее, изменчивое как облако», – говорил Пушкин о своей героине.
Есть какая-то неуловимая чудесная логика в том, что богатое и многозначное, но далеко не самое известное среди произведений Пушкина вызвало к жизни одно из наиболее ярких явлений русской литературы, словно и было написано в предвидении художника иных времен. Отрывок «Гости съезжались на дачу…» упал как раз на ту почву, где он мог дать неожиданно обильные всходы, упал именно тогда, когда почва эта оказалась готова к его восприятию.
Впечатление, произведенное на Толстого «незаметным» пушкинским шедевром, конечно, было неотделимо от размышлений писателя о судьбе современного ему национального мира. Явное и скрытое неблагополучие русской жизни, впрочем, и сам постоянно переживая болезни своего времени, Толстой улавливал как мало кто другой. В 1860-е годы, работая над «Войной и миром», он вовсе не бежал от сегодняшнего дня, но хотел противопоставить его угрозам ясные, устойчивые ценности Отечественной войны с Наполеоном (другое дело, что и тут писатель видел все по-своему, как человек переломной эпохи). Задуманный в 1870-е годы роман о России во времена петровских преобразований тоже внутренне увязывался Толстым с теми переменами, которые совершались вокруг. Но уже в «Войне и мире» события национального значения и частная жизнь отдельного человека имели для него равный масштаб. Скажем, на страницах книги о прошлом были вполне сопоставимы катастрофа русской армии под Аустерлицем и «падение» Наташи Ростовой, задумавшей бежать из дома по наущению безнравственного Анатоля Курагина. Точно так же русская победа 1812 года и торжество семейного начала в жизни героев представляли тут нечто одинаково значительное. Образ женщины-эмансипе, неверной жены соединял в себе, по мысли Толстого, все тревожные веяния времени, был не менее «говорящим», чем историческая картина далекой смутной поры.
Разрушение семьи стало во второй половине XIX века частым, слишком частым явлением русской жизни. Этот недуг поразил всю «нервную систему» общества – его образованные сословия. Развод начал восприниматься в избранной среде как дело привычное. Одним из тех, кто создал новую семью с разведенной женой, был троюродный брат Толстого, прекрасный поэт и драматург, человек света, Алексей Константинович Толстой (до этого он и Софья Андреевна Миллер много лет жили вне брака). На поверхностный взгляд в его жизни все устроилось благополучно. Тем не менее нередко сокровенные человеческие отношения оборачивались настоящими катастрофами.
В России былых времен самоубийство воспринималось как невообразимо жуткое, исключительное событие (самоубийцы не узрят Царства Небесного – знал каждый русский человек). Теперь о подобных случаях, вызванных самыми разными причинами, все чаще можно было прочесть в газетах. Один из них был известен Толстому не понаслышке. В нескольких верстах от Ясной Поляны находилось имение помещика-вдовца А. Н. Бибикова. Его экономка, Анна Степановна Пирогова, несколько лет состояла с ним в сожительстве. После того как Бибиков объявил ей, что разрывает их отношения (он решил жениться на гувернантке своего сына), Пирогова 4 января 1872 года бросилась под поезд на расположенной поблизости станции Ясенки. Хорошо знавший Бибикова и Пирогову Толстой, очевидно из жгучего писательского интереса к незнакомым обстоятельствам жизни и смерти, ездил в Ясенки и видел там останки самоубийцы. «Впечатление было ужасное и запало ему глубоко», – рассказывала об этом жена писателя Софья Андреевна.
События и лица, задуманные Толстым вслед за чтением отрывка «Гости съезжались на дачу…», прежде всего – главная героиня будущего романа, какой увидел ее писатель, имели для него вполне эпохальное значение. «Пушкинский луч» только высветил особенно ярко и необходимый Толстому предмет, и единственно возможные способы его изображения. Еще в период изучения «петровских материалов» Толстой восклицал: «Но что за эпоха для художника. На что ни взглянешь, все задача, загадка, разгадка которой только возможна поэзией». Теперь он говорил о другой, современной ему, «трудной» эпохе, всматриваясь в нее «сквозь магический кристалл» поэтического образа.
Сжатая сила и глубина пушкинской прозы настолько захватили его, что сам он решил на этот раз писать, не задерживаясь на психологических подробностях, емко и кратко. Чем иначе объяснить тот факт, что уже две недели спустя после начала работы новый роман казался ему близким к завершению? Действительно, «ядро» будущего произведения в основном определилось именно тогда. И опять нельзя не удивляться: сюжетная основа «Войны и мира» вынашивалась годами, судьбы героев «Воскресения» тоже очень долго были неясны писателю, а «несущий» сюжет «Анны Карениной» сложился почти мгновенно.
Это была история супружеской измены, которая заканчивалась полным нравственным крушением и самоубийством неверной жены под колесами поезда (железной дороге вообще предстояло сыграть на страницах произведения «роковую», символическую роль).
Тем не менее первоначально обозначенный круг событий и лиц оказался тесным для Толстого, постепенно круг этот не только «выравнивался», но и многократно увеличивался в размерах. Все-таки Толстому требовалось раскрыть внутренний мир своих героев обстоятельно и широко (так, как он любил и умел это делать), показать каждого из них в переплетении живых человеческих интересов и отношений. Да и впечатления современной жизни, кажется, сами просились на страницы новой книги.
