В броневагоне подсобралась кое-какая компания. Были там трое рядовых: уже знакомый Репкину каптёрщик Щётка и двое с литерами «К» и «П», а также тонкоусый младший лейтенант на букву «Р». Рядовые азартно резались в «палку», славную карточную игру бойцов-десантников, как водится, на щелчки по носу. Младший лейтенант сидел рядом, скучающе следил за игрой.

– Здоров, Радар! – крикнул ему лейтенант. – Что, на радаре всё то же?

– Известно что – помехи у нас на радаре. Изволь видеть: три активные помехи по линии полотна, одна на втором и две на третьем ярусах. Кроме того, имеем пассивные помехи – на всех ярусах. И никуда не делось, конечно, Огромное Продолговатое Пятно, вероятно, противник – прямо над нами. Движется кругами, скорость пять оборотов в минуту, очень стабильно. В общем… – Тут бронепоезд тряхнуло, в амбразуры ударило дробью каменного крошева, поднятого огненной струёй с железнодорожной насыпи; завоняло копотью. – Ага, гад, почти попал. Так что, Орудие, картина обычная. Когда ж ты его, лешего, сбивать будешь?

– Теперь уж скоро. Вот, – лейтенант дружески хлопнул по плечу сержанта Репкина, – теперь располагаем телескопом! Дрейфит пока что, ну да ничего. Как пороху нюхнёт, так, глядишь – завалим. А, братишка?

Репкин хотел было ответить что-то бодрое, в том плане, что он ничуть не дрейфит, а проявляет разумную осторожность. Но тут попало в соседний броневагон – бронепоезд скрежетно ухнул. Всех повалило на пол. Веером разлетелись карты.

– Мать твою в душу, – заругались рядовые, – такую игру пересрал, волчара.

Привычный к подобным встряскам младший лейтенант лишь снисходительно глянул, мол, что с них возьмёшь.

Со стороны пострадавшего вагона с лязгом распахнулась дверь тамбура. В клубах дыма, перепачканный с ног до головы жирной копотью, в броневагон ввалился генерал. И заорал:

– Мать вашу так и переэдак! Прохлаждаетесь, раздолбаи?! А ну, сколько вас сюда набилось?! Ага! Целых шесть боевых литер, мать вашу перетак! Почему не отражаем воздушную атаку противника?! Я к вам говорю, лейтенант!

– Невозможно обнаружить противника, товарищ генерал! Противник пускает маскировку в виде дымовой завесы!

– Мать твою так, так и ещё раз так! На борту бронепоезда имеется радар, а ты мне тут про маскировку заливаешь! Под трибунал пойдёшь у меня, мерзавец! Товарищ младший лейтенант, почему не обеспечиваем обнаружение противника?

– Противник массированно применяет все виды помех, товарищ генерал!

– Что? И ты под трибунал захотел? Аппаратура должна служить нам, а не противнику! И ей для этого предоставлены все возможности и соответствующие тактико-технические характеристики! Я тебя в рядовые, мерзавец, на óчки – все до одного языком вылижешь! Ты мне кровью срать будешь, так тебя в душу и так!

Бабах! Всех опять швырнуло на пол. Поднялся генерал несколько остывши. Хмуро оглядел подчинённых и ткнул пальцем в Репкина.

– Сержант, назначаю тебя старшим разведгруппы. Вы двое – поступаете в его распоряжение, – сообщил он литерам «К» и «П». – Приказываю: высадиться на высоте двести сорок семь, в квадрате одиннадцать бэ. Оттуда наблюдать воздушную обстановку. По возможности определить точные координаты цели и доложить лейтенанту. Ответственным за операцию и огневое прикрытие разведгруппы назначаю тебя, лейтенант. Уяснил, лейтенант?

– Так точно, товарищ генерал.

– Вопросы?

Репкин промолчал. Вопрос задал каптёрщик:

– Да как же они, эта, на двести сорок седьмую выберутся, товарищ генерал? Вокруг одни болота, и ничего кроме болот там нет. А в болотах, сами знаете, – кикиморы. Потопят их.

– Рядовой на литеру «Щ», где ваш боевой пост?

– Дело известное – в каптёрке, где ж ещё.

– В каптёрку бегом марш!

Каптёрщик рысью кинулся вон. Генерал веско уставился на литеру «П»:

– Ты кто?

– Боевой порошок, товарищ генерал! Порошок стиральный, для постирки обмундирования и помывки личного состава!

– Не то. А ты кто? – Генерал уставился на литеру «К».

– Боевая катапульта, товарищ генерал!

– Ага! Приказываю: для заброски разведгруппы на высоту воспользоваться Боевой катапультой! Заброску осуществить литере «К». Операцию начать немедленно! Бегом!

Троих десантников вместе с лейтенантом сорвало с места. В броневагоне остались генерал и младший лейтенант. Последний сосредоточенно наблюдал за экраном осциллоскопа и усиленно вращал верньеры.

– А ты чем занимаешься?

– Наблюдаю, товарищ генерал!

– Хор-р-рошо, десантник. Продолжайте наблюдение. Особое внимание уделите сектору действия разведгруппы.

Катапульта находилась в броневагоне с раздвижным потолком.

– Вот она самая, – предъявил лейтенанту боевую машину рядовой на букву «К».

– Из неё людей хоть можно послать, боец? – спросил тот.

– В положении «боезаряд» – всё, кроме людей, вплоть до ядерного фугаса. А вот когда в положении «десантное катапультирование» – тогда конечно, товарищ лейтенант.

– Что ж, мужики, будем прощаться, – повернулся к разведгруппе лейтенант. – Аптечку вам предоставить не могу. Была у нас, сержант, Аптечка, санинструктор.

– Мёртвого поднимала, – вставил Порошок и улыбнулся, вспомнив что-то приятное. – Теперь вместо неё Автомат – генеральский вагон сторожит. А в санитарном вагоне теперь Операционная. Тоже баба ничего. Но её с собой не возьмёшь…

– Ладно, мужики, берите винтовки, парашюты и… Катапульта, смотри, не промахнись.

– Так это ж катапульта, у неё прицела нет – наведение плюс-минус триста, накрывает площадь в десять квадратных…

Конечно, они угодили в болото. Перепачканные тиной, насквозь мокрые выбрались на ближайший холм. Бронепоезд отсюда казался тонкой ниточкой, над ней висело плотное дымовое образование, из которого время от времени брызгало огнём.

У Репкина от перегрузки пошла носом кровь. Он лёг на траву и зажал нос ладонью. Кровь струйками бежала между пальцев, и он принялся размазывать её по щекам. Порошок же, по-видимому, нечувствительный к перегрузкам, что-то деловито выгребал из карманов.

– Эх, так твою и так – размок! – пожаловался он. Репкин не ответил, продолжая размазывать по лицу кровь. – Порошок, говорю, размок. Я его в карманах держал, а он и размок, туды его… Полковник, чмо, весь порошок запер в тыловой вагон. Вчера его змей спалил. Я, конечно, вещмешок порошка заныкал. Старшина эту нычку не найдёт. И в карманы вот набрал. Ты чего молчишь, Телескоп?

Только тут Порошок глянул на сержанта.

– Ого! Смотри, как тебя раскровавило. Ещё и войны не было, а уже того… Я сейчас тебе грязи с болота наложу – может, полегчает.

То ли грязь помогла, то ли организм сам справился, но кровотечение прекратилось. Репкин осторожно сел. Порошок протянул ему в ладонях зеленоватой пенистой жижи.

– Давай, Телескоп, надо нам натереться до пены. Может, кикиморы тогда не учуют, потому как порошок этот, написано, от всех видов противника маскирует, когда, значит, в виде пены. А пену он держит часов пять. Вишь, размок – надо натереться, а то вытечет и всё, пиши пропало. Кикиморы полезут, как стемнеет, они света не выносят. Нам бы до луны продержаться. А как луна сядет, так другая выйдет, а там и рассвет. Тогда, значит, и двинем. До бронепоезда километров пять. Оно болото, но ничего, дойдём. Жаль, сейчас не успеем.

Они усердно взбили друг на друге пену. Пена вспухала плотным резинистым слоем, а потом осела, и оба оказались покрыты тонкой, лаково отблескивающей плёнкой.

Порошок махнул рукой, показывая на склон холма. Там они в кустарнике и залегли.

На болотах царила тишина. Только со стороны железной дороги время от времени ухало – воздушный противник методично долбил по бронепоезду. Маленькое солнце стояло неподвижно и, казалось, вовсе не собиралось уходить за горизонт.

– Ты не смотри на солнце, сержант, – заговорил Порошок. – Тут весь закат – десять минут. Скоро уже. Попали мы с тобой, сержант. Ты не сердись, ты хоть и сержант, а всё равно салабон. А я уже на бронепоезде полгода. Столько ребят в этой войне легло, а я, видишь, живой. Ты меня слушай, может, и прорвёмся.