Михаил Орлов

НОЧЬ В СТЕПИ

В погоне за бандой атамана Грицько отряд Гузеева был измотан до предела. Кони и красноармейцы валились с ног, и даже затворы у винтовок перестали клацать. Были случаи засыпания бойцов на скаку, и вследствие этого их выход из строя.

У станицы Лозовской бандиты вновь ускользнули.

"Хватит, - подумал комиссар Поддубенский. - Угробим отряд, надо отдыху". И осадил жеребца.

- Дезертирствуешь?! - приблизился к комиссару командир отряда, бывший харьковский слесарь Гузеев с серым лицом и сумасшедшими глазами.

Их окружили угрюмые красноармейцы, ожидая, чем кончится инцидент.

- Не кричи, Гузеев, - сказал комиссар. - Ты как будто думаешь, что вся сила Красной Армии в ногах. А это не так. Дитенком ты, должно быть, слушал старушечьи сказки?..

Лицо Гузеева еще больше застлало сумраком, на нем выступили щербины, и видно было, что командир наливается бешенством.

- Я сказок не слушал сроду, - сказал Гузеев. Конь под ним подрагивал и опускал голову понюхать травы. - Я всю жизнь работал. Я бы подох с голоду, если бы слушал сказки. Ты, комиссар, должен знать партийную соль.

Поддубенский обвел глазами запыленных, отрешенно сидящих в седлах кавалеристов и решительно ослабил подпругу.

- Я знаю, в чем соль партийной установки. Но я знаю также, что скачет быстрее коня. Мысль обгоняет самого лихого скакуна, товарищ Гузеев. И нам с тобой надо думать, а не гнать бойцов вслепую за врагом. А враг, может быть, смеется над нами, отдыхая и объедаясь вишнями. Спрячь свою пушку, не цель в меня. Бойцам и коням нужен отдых. Когда они отдохнут, мы созовем на совет сознательных красноармейцев и решим, как быть дальше.

Гузеев вложил наган в кобуру.

- Ладно, - сказал он. - Всем отдыхать. Выставить часовых. Менять через каждый час. - И соскочил на землю, едва удержавшись на закостеневших, согнутых в коленях ногах.

Так велика была усталость бойцов, что они засыпали, еще не коснувшись щекой степной вечерней земли. Валились, как убитые, и дышали тихо, как дети, не хватало их даже на храп.

Тронув за плечо нервного Гузеева, Поддубенский ласково сказал ему:

- Спи, командир! Я разбужу тебя, как придет срок.

Стало смеркаться. В степи трещала саранча, певуче скрипели сверчки, вскрикивали перепела. Земля дышала крутыми испарениями, пылью, соком спелых трав, подавленных конями. От нее шли тепло и нега всей первобытности жизни.

Поддубенский сидел на земле, скрестив ноги, смотрел на смутную линию горизонта. Он не был в совершенном бодрствовании, но и, несомненно, не спал. Ум блуждал на последней грани напряжения и, казалось, мог переждать вечность.

Кони с хрустом отщипывали молодую траву, позвякивали стременами, фыркали и дрожанием кожи отгоняли мух-кровососов.

С неба перед самым Поддубенским бесшумно опустилась штуковина, похожая на аэростат без гондолы. Она раскрылась пополам, как разрезанный кавун, из нее вышел человек, одетый, словно воздушный гимнаст в цирке, в серебристое трико, плотно обтягивающее тело. Он нерешительно постоял, прислушиваясь к тихой ночи, и, не найдя повода для тревоги, шагнул вперед.

- Стой, - жестко сказал ему комиссар, - Руки вверх, белая сволочь!

Человек из аэростата недоуменно повернулся на голос и произнес что-то на незнакомом языке.

- А-а, - выругался комиссар. - Ты из Антанты? Не повезло тебе, иуда буржуйская. Руки вверх, говорю!

Человек нехотя поднял руки и при этом странно металлическим голосом произнес теперь уже по-русски, но как бы с латышским акцентом:

- Вы ошибаетесь. Я не Антанта, И не белая сволочь. Я даже не знаю, что это такое. Я не здешний.

- Я тоже не здешний, - сказал комиссар, вдруг понимая, что если шпион кинется на него, он не успеет даже вскрикнуть, дремота сковала его изможденное тело, пальцы не слушались. А этот гимнаст, видно, здоров и ловок. Оставалось надеяться на испуг.

- Стреляю без предупреждения.

- Я не враг, - сказал гимнаст, показывая голые руки. - Я ничего не понимаю; что происходит?

Поддубенский с трудом сохранял сознание, и ему казалось, что он управляет собой. Однако, очнувшись от секундного забытья, он увидел, что гимнаст поддерживает его за плечи, с участием заглядывая в лицо. Наган валялся рядом в траве, незнакомец не обращал на него внимания.

- Что с вами?

- Ничего, - ответил Поддубенский, злясь на свою сонливость.

- Я могу вам помочь?

- Спасибо, - усмехнулся комиссар. - Помог волк барашку. В последний раз спрашиваю, кто такой? Какой партии? За кого воюешь?

- Разве обязательно нужно воевать? - засмеялся гимнаст. - Мы привыкли жить в мире. У нас везде мир. А у вас везде война. Я облетел всю Землю, и везде грязь, кровь, нищета и смерть, У вас нет цивилизации. Вы еще не доросли до нее.

- Кто ты?

- Я оттуда, - незнакомец махнул рукой в небо.

Поддубенский почуял холод между лопатками, ему показалось, что он бредит, разговаривает сам с собой, может быть, у него начался тиф.

- Наша земля там... Видите, похоже на ковш?

- Большая Медведица?

- Это по-вашему. А по-нашему... впрочем, это неважно.

- Неважно... - отозвался, как эхо, Поддубенский, все еще сомневаясь, что этот человек, если его можно так назвать, действительно не враг и что он родился не на Земле, а где-то далеко во тьме.

- А зачем сюда? - спросил Поддубенский.

- Я ученый. Это моя работа.

- Значит, у вас все уже кончилось?

- Что кончилось?

- Ну, революция, гражданская, У вас теперь социализм? Или уже коммунизм?

Гимнаст покачал головой.

- У нас нет таких слов,

- А бедные и богатые? Есть? Пролетариат и буржуазия?

- Мы таких вещей не понимаем. У каждого есть своя работа, и он ее делает. За это ему дают дом, жену, пищу.

Комиссар усмехнулся.

- А кто же это все дает?

Гимнаст задумался.

- Кто? Начальник.

- У него есть дом, жена, пища?

- Еще бы! - засмеялся, но на этот раз не очень весело, гимнаст. - У него не один дом, и не одна жена, И вдоволь всякой пищи, которой я никогда не видел и не знаю ее вкуса.

- Ну вот, - удовлетворенно сказал комиссар. - А говоришь, нет таких слов, Твой начальник и есть натуральный буржуй. А ты вроде нашего умственного пролетария или трудящейся интеллигенции. Грабят тебя твои начальники. Тебя и всех ваших. Турнули бы их к чертям.

- Как турнули?..

- Отсталая нация, - сказал комиссар, - Турнули бы, как мы! И царя, и временное правительство, и всю иерархию. Теперь мы сами начальников ставим, кто по-нашему мыслит. Да вот белая сволочь с Антантой от дела отрывают. Не могут стерпеть такого оборота. Да разве народ повернешь? Народ будущее увидел и борется за него до последней капли крови. Воюем который год и устали, но уже не за горами победа. Корнилова смяли, Юденича, Петлюру взашей! Последние банды вылавливаем. Однако опять ускользнул проклятый Грицько. А у вас в голове темнота. Вам еще до нашей нации расти.

- Куда нам, - с иронией сказал гимнаст, но Поддубенский этой иронии не понял или не захотел понять. Он вдруг подумал о своем и неожиданно бодрым голосом, близко наклоняясь к незнакомцу, спросил:

- Слушай, а мне на твоем аэростате можно подняться? Или двоих не потянет?

- Потянет,

- Возьмешь меня? Страсть полетать хочется! А я в долгу не останусь, будь уверен!

Получив согласие, комиссар поднялся и пошел проверить посты. Но, как он и ожидал, часовые спали с открытыми глазами. Поддубенский понял, что если их сейчас разбудить, надо отдавать всех под трибунал и судить по всей строгости военного времени. Однако ночь была тихая, беды никакой отряду не приключилось, и комиссар вернулся к аэростату, подумав, что винить здесь некого.

Короткая летняя ночь была на исходе. Близилось утро. Воздух уже потерял непроницаемость, в нем проступила перспектива.