– Я однажды видел херувима. – Сказал Змей для поддержания беседы.

– Кого? – обомлел есаул.

– Херувима. – Твёрдо стоял Змей. – На небе, в облаках.

– Ты не ошибаешься?

– Как возможно! – светился искренностью Змей. – Что, по-вашему, я херувима не сумею отличить от кого-то другого, тем более в небе?

Полубок задумчиво почесал за ухом. Сомнительно, конечно, чтобы поганый удостоился чести лицезреть ангела. С другой стороны, кто его знает. Сам Полубок в небе не бывал. Что там происходит, ему неизвестно и, проверить слова Змея, не дано.

– А я видел живого арапа. – сказал Полубок, не желая призвать за Горынычем превосходство. – Сидел на печке, у вдовы Солохи, трескал сало, чёрный как кот. Клялся, что шахтёр, уголь добывает.

– Я – сказал лейтенант, послушав (добротная у Горыныча бражка, подменяет собой услуги толмача. На третьей кружке, проблема языкового барьера была исчерпана досуха) – Я видел учёную свинью, которая умела считать до двадцати одного.

– И что? До двадцати одного даже я умею считать.

– Сначала видел, потом кушал. – Объяснил д’Артаньян.

Есаул и Змей молчали, тугодумы. Лариса хмыкнула и молвила, улыбаясь загадочно, – А вы интересный.

– Я не только интересный, – порозовел от удовольствия лейтенант – я ещё и перспективный.

– В каком смысле?

– Двадцать лет безупречной службы при королевском дворе. Знаю всех фрейлин. А тех, которых не знаю, тех и знать нечего.

Есаул и Змей опять лейтенанта не поняли. Есаул предложил выпить за понимание и за применение этого понимания на практике, то есть за дружбу между народами.

                              Глава 2.

Утром француз проснулся в валежнике с, опухшим от укусов комаров, лицом, да и не только одним лицом. Иные, оголённые части тела пострадали не менее, а, пожалуй, что и поболее носа и щёк. Выглядели они весьма неаппетитно.

– Где это я? – Расстроился месье, размышляя о, нависших над ним, лапах ельника. Память – барышня капризная, но кто упрекнёт лейтенанта в неумении обращаться с женщинами.

Подробности вчерашней вечеринки всплывали из замутнённых глубин сознания как яркие воздушные шары, расписанные картинками непристойного содержания.

Стыдно! Ой, как стыдно!

д’Артаньян залился румянцем. Раскалённым клеймом позора обжёг совесть лейтенанта момент истины, который возымел быть с ним под воздействием неумеренных возлияний, соблазнительных девичих глаз и расспросов, вкрадчивого как инквизиция, Змея Горыныча. Д’Артаньян выложил ему всю свою подноготную. Сложные перипетии отношений с кардиналом, королевой, её фрейлинами и кучей прочих баб, чьих имён он толком и вспомнить-то не мог. « Я же им всё рассказал! – ужаснулся д’Артаньян – Всё! Всё!» Про кнут, мёд и пряники. Про яды, расклады, интриги, интрижки, дуэли, засады и жуть полуночную. Про замочные скважины, про освежающие клизмы и лечебные ванны. Про полёт Сирано Бержерака на луну и контакт с инопланетным разумом. Про тайный код, которым д’Артаньян пишет депеши в Париж.

Какой прокол! Двадцать лет беспорочной службы. Пенсия на носу. Возможно, звание капитана. Кардинал, да-да, обещал! 19 раз обещал! Неужели, в двадцатый снова сплутует?

Что делать? Порешить собутыльников по-тихому, пока спят?

Змея? Обязательно. Экое коварное чудовище! Членораздельное, для беседы и совместных безобразий приятное. Умное, циничное, тороватое, в рот палец не клади. Но, разве, это не говорит о его приверженности злу? О тёмной сущности, противополагаемой общечеловеческим ценностям? Кончать его! Кончать без сожалений!

Есаула жалко. Добрый мужик, надёжный, весёлый, честный. Но схизматик. Мы своих еретиков никогда не жалели. Почему я чужого буду оплакивать?

Почему бы и нет? Прирежу и оплачу, помолюсь за упокой души.

Девку жалко. По-настоящему. Поэтому, чтобы было жалко, но не так, чтобы очень, сначала оприходую её, на лужайке, под кустом, а, потом, израсходую, тоже под кустом. Положу в ямку, камешками завалю, никто не докопается.

Причин, утвердивших кровожадные планы француза несбыточными, было три.

Причина первая заключалась в отсутствии панталон. Обстоятельства их утраты напоминали о себе ноющей болью в ягодицах.

Причина вторая встревожила лейтенанта необычайно. Оружие! Всё оружие, вплоть до такой мало-мальски значимой железки как пилка для ногтей – исчезло. Вместе с прочим имуществом – походным баулом, седлом, упряжью и кобылой.

Куда? Как?

Куда – неизвестно. Как – необъяснимо бесследно.

Актуальный вопрос о запасной смене белья соединился узами коммуны с причиной номер два.

Третья причина шла бонусом к первым двум.

Из всех приговорённых им к смерти персон, француз обнаружил только одно, а именно, есаула.

Обнимая руками широкий пень и сложив на него голову, есаул спал в полустоячей позиции, удобной для свершения, задуманного д’Артаньяном злодейства.

Однако, спустя десять минут от пробуждения, направление мыслей француза кардинально поменялись. Он уже боялся остаться в этой пустыне один, без панталон, без лошади, без пистолета.

– Есаул, есаул! – Потрепал француз казака за плечо. – Проснись есаул, кобылу увели!

Полубок всхрапнул, нехотя поднял голову, открыл левый глаз, посмотрел. – Ты кто будешь, мил человек?

– Шарль де Батц де Кастельморо д’Артаньян, граф, к вашим услугам.

– Шарль? Де Батц? Каст умора? Кто все эти люди? Никого не помню.

– Как не помнишь? Вместе вчера пили. И позавчера, и до того, по-моему, тоже пили.

Есаул посмотрел на француза с новым интересом, долго-долго. Старался есаул, трудился, даже на пот пробило.

– А! – Воскликнул Полубок наконец. – Добрый день, братишка! А остальные где?

– Фу! – Выдохнул бравый гасконец с облегчением.

– Ты зачем, чудик, усы сбрил? – Спросил есаул, засыпая вторично – голову на пень и вперёд!

– Какие усы? – Растерялся д’Артаньян.

– Свои. – Дополнил есаул, смеживая веки.

Руки д’Артаньяна медленно поднялись к лицу. Пальцы нервно ощупали нос, верхнюю губу и участок между ними. Кожа чистая, гладкая. Усов нет. Нет усов! Совсем нет, даже намёка на прошлое великолепие. Д’Артаньян взвыл.

Отражение на дне липовой кадушки, там, где ещё что-то плескалось со вчерашнего вечера, добило лейтенанта окончательно.

Объяснить исчезновение усов чьей-то злой шуткой было нельзя. Усы не были сбриты, они, вероятно, выпали и перестали расти. Лицо гасконца вернулось к временам отроческой девственности.

Осмысление сей, постигшей его катастрофы, вызвало у д’Артаньяна провал забытья, из которого его выдернул хамский вопрос, заданный, охрипшим с похмелья, голосом.

– Слышь, француз, ты чего-хозяйство-то разметал по сторонам. Пробежит волчок, оттяпает под корешок.

– Что?

День в полном разгаре. Полубок проспался, посвежел. Солнце зависло прямо над его головой, осыпая золоченым зноем.

– «Что, что?» Ты кобылу мою не видел? А саблю с ружьём? А бабу со Змеем? Всё ясно. Змей кобылу сожрал, и мою, и твою. Ружьё и саблю спёр. Бабу.… А, может, они на пару работают? Как думаешь? Баба внимание отвлекает. Змей бедных путников обчищает. Ловко устроились! – Есаул почесал в затылке. – Пойду, осмотрюсь, следы поищу. Гульнули на славу. Хорошо, что не до смерти.

                        Глава 3.

Изыскания есаула продолжались недолго. Змей выполз из бурелома с понурой головой и жёлтыми больными глазами.

– Здрасьте! – Сказал он.

– Ты – сволочь! – Возрадовался Полубок. – Где моя кобыла? Где седло, ружьё и сабля?

– Откуда я знаю? – Удивился Змей, чумея от возмущённых воплей.

– Как «откуда»? – Кипел есаул. – Кобыла у меня была. Седло, ружьё и сабля – всё было. Теперь нет. Где?

Змей недоумённо смотрел на есаула, глухо икая.

– Давай по-хорошему. – Вдруг успокоился есаул.

– Ага! – Кивнул Змей.

– В морду хочешь?

– В морду?

– Да-да, в морду!

– Нет, в морду не хочу.

– Если в морду не хочешь, то кобылу, седло, ружьё и саблю отдай.