- Эх, девки-маковки, красные розы!..

- Убери руки! - резким голоском приказала Яринка. И оттого, что не послушался, прибавила гневно: - Вешайся на половецких!

- Так нет там таких! Поняла? Нет таких пригожих... как Марушка. - Он захохотал: - Что, схватила?!

- Иди ты ко всем чертям! - густым голосом молвила Мария. - Он еще и зубы скалит!

- Глянь, смеется! - возмутилась и Яринка, хотя и забилось сердечко от хитрой Даниловой похвалы. - Смеется!.. А самого все коты обмяукали! И вороны обкаркали! И утки обкакали! - И залилась счастливым смехом.

Сейчас девушка могла себе позволить и большее.

Парубок деревянно засмеялся, и в смехе том послышалась угроза. Но девушка не боялась его.

Дошли до Яринкиной хаты.

- Доброй ночи, Марушка! - с лукавой усмешкой в голосе сказала Яринка и ткнула в ладонь Марии белую свою рукавичку.

- Постой, - заторопился Данько, - надо Марушку проводить.

- Сама дорогу знаю.

- Нет, я сказал - надо! - И парубок, взяв под локоть Яринку, с силой потянул ее за Марией.

Девушка смолчала.

Возле Марушкиного перелаза благодарная Яринка обняла подругу и, смешно выпятив губы, поцеловалась с ней.

- А со мной? - подкатился Данько.

- Целуйся со своим Рябком! А то с половецкими перестарками! Ишь чего захотела овечка - ленточки!

Мария пошла к хате не оглядываясь.

Данько с нежно-яростной силой вцепился в руку Яринки, прижался к ее боку.

- Вот теперь ты уже не выкрутишься! Поняла?

У притихшей Яринки сердечко вырывалось из груди.

- Говорили дядько Степан - выглядывать будут, - сказала она на всякий случай.

- "Не боится казак Савва ни грому, ни тучи, ладно в кобзу играет, до Савихи идучи!.." - хрипловато запел Данько.

Затем, завораживая ее ястребиными глазами, крадучись просунул руку между пуговицами ее кожушка. И когда, зажатая железной хваткой, Яринка затрепыхалась, зашипела (кричать стыдилась), было уже поздно - пальцы его упруго сжимались.

- Пус-с-сти-и! - хриплым шепотом умоляла Яринка.

- Цыц, пакостная! - так же шепотом успокаивал Данила девушку.

- Я ма-аме скажу-у! Зараза! Котосмал! Гадкий! Противный!

- Вот так, так! Говорила, балакала, рассказывала, аж плакала!..

Обессиленная своим сопротивлением, какой-то непонятной горячей силой, что проникала в нее от руки Данилы, девушка увяла и только бесслезно всхлипывала.

- Ну, вот так бы и давно! Дурная! Все девки любят! Одна ты... ну, лягушонок, да и только!.. - И, порывисто наклонив ей голову, впился губами в ее холодные, влажные, немного выпяченные уста. И еще раз, и еще...

После этого девушка совсем перестала сопротивляться. Все тело ее словно одеревенело и было полно непонятного тревожного ожидания. Ожидания чуда или большой беды. И она уже не чувствовала рядом с собою парубка сила, что лилась из его руки, растворила ее в нем.

Ей вдруг стало страшно, и она забормотала, обращаясь скорее к себе, чем к нему:

- А пошел бы ты в Половцы! Там те девки... Те девки!.. Не тронь меня... противный... - И зажмурилась от чувства блаженного огня, что растапливал ее невесомое тело.

- Глупышка! Не бойся! Не трону. Я к тебе сватов зашлю!.. Вот только скажу отцу...

- Гадкий, противный...

Безболезненный огонь охватил ее всю, и она истекла куда-то в голубой простор, как растаявший весною снег. Но кулак ее машинально молотил Данилу по спине.

- Отстань. Все равно гадкий!..

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой Иван Иванович поступается моральными

принципами ради будущих родственников и во имя знаменитого

трубочиста

Порядочная по размерам кладовая, что служила для хранения всяческого хлама: клееные-переклееные карты, венские стулья без ножек, сломанные парты, целая куча травы для веников, все нужное и ненужное, что я заботливо сохранял до худших времен, - все может случиться на этом свете! - эта кладовка стала пристанищем для моих будущих родственников свахи Нины Витольдовны и длинноногой невестушки Кати.

Ядзя не оставила своей работы в школе, и потому я велел ей вынести все в сарай - уже до лучших времен, когда все это богатство пойдет на топливо. Приказал еще выскрести пол, обмазать стены. Ядзя сделала все это с большой охотой, потому что не разделяла моей приверженности к старине. Вероятно, на службе у пана ксендза она привыкла к благородному расточительству.

Позвал я Остапа Гринчишина, который славился своим непревзойденным умением чистить сажу и даже класть печи.

Правда, все они после него страшно дымили, но Остап разбивал своих критиков такими соображениями (обслюненная цигарка во рту): "На то она и печь... пых-пых... чтоб дымила. Огня без дыму... не бывает. Опять же от дыму... пых-пых... утепление в хате... Опять же, када не будешь топить... то и дыму не будет... А када топить будешь... пых-пых... - Здесь Гринчишин надолго задумывался, как получше высказать свою глубокую мысль. - Одним словом... мастерство усякое... магарыч любит..."

Эту мысль Остап высказал и мне.

- А сколько запросите?

- Пять рублев... Када без магарыча.

- А если с магарычом?

- Магарыч... пых-пых... он тож... Када мастер черт знает что... сам домой идет... ежли с понятием... пых-пых... под руки ведут... а када совсем с головой... и на телеге отвозят... на соломе... пых-пых...

- Ну, если со свинским... то есть с панским магарычом?

- Три рубли.

Я подсчитал в уме: две бутылки рыковки - выпьет! - один рубль шестьдесят копеек, полфунта сала - съест! - двадцать копеек, кислая капуста и синий лук в счет не идут, итак, всего - один рубль восемьдесят копеек. Есть все же выгода поставить магарыч, и, главное, печь не будет дымить. Здесь мне нужно было поступиться моральными принципами, потому что Остап со своим недюжинным умом способен был и на пакости. Одной бабке, которая без почтения отнеслась к магарычу, великий мастер тайком вмуровал в печку бутылку со ртутью, накидал в нее гвоздей, осколков стекла и едва не доконал старуху: каждый вечер начинался в хате настоящий ад - с воем и скрежетом зубовным. Бабка вынуждена была снова звать Гринчишина, и он, отослав ее к батюшке заказать молебен, сам выжил из печки того домового, на этот раз с магарычом...

Так вот, привезли глины и песку, мы со школьниками из руин бывшей воловни Бубновских набрали кирпичей, и знаменитый печник принялся за работу. Подручными его были Ядзя и в свободное время - я.

Великому каменщику нравилось также любоваться своей работой. Каждый кирпич он долго взвешивал в руке, даже поплевывал на него, как рыбак на червяка, наконец укладывал на раствор, покачивал туда-сюда, нежно пристукивал рукоятью кельмы, разглядывал кирпич в ряду, склонив голову то на одно, то на другое плечо, переминался с ноги на ногу, как старый вдовец возле дивчины, которая должна стать его второй женой, потом степенно опускался на скамью и скручивал новую цигарку.

- Будто здесь и был... Када кладешь кирпич... пых-пых... нада знать, куда класть его... Ежли мастер с головой... пых-пых... то кладет куда надо...

Когда ж, бывало, стенка обвалится, хлопнет себя по бедрам: ну, ты гляди - как не было!..

Мы с Ядзей из уважения к его мудрости стояли в это время возле него смирно, как солдаты на молитве, держа в руке по кирпичу, и ужасно переживали свою бездеятельность.

Через две недели печка с духовкой и плитой была готова. Оштукатурив ее, великий мастер с час сидел на скамье возле топки и пускал туда дым из самокрутки. Это должно было убедить нас, что тяга есть.

Из-за его "знаменитости" мы с Ядзей не решались зажечь в печке хотя бы жгут соломы.

Наконец настала торжественная минута, когда известного печника посадили за стол.

Мудрейшие мысли стал излагать мастер после третьего стакана.

- Када пьешь... нада иметь понятие... Када мастер с головой, то он знает три правды. Что можно сделать сегодня... так подожди до завтра. А то, что можно выпить завтра... так лучше выпить сегодня. А ежли горилка мешает работе... так брось ее... работу...