Поэтому постоянно пытается отвлечь меня, скрасить поездку шутками-прибаутками-подколками. Не знаю, легче ли мне от этого. Наверное, все-таки лучше пусть Он говорит. Слушать равномерное, еле слышное гудение двигателя, думаю, будет совсем невыносимо.
Взаимный чмок, после чего Он заводит машину. Та приглушенно взрыкивает, словно дикий зверь, недовольный тем, что его разбудили.
– Быстро ты. На этот раз любовник не задержал?
Сначала эти шуточки про мифического любовника раздражали. Потом я привыкла. Женщины и не к такому привыкают – к пьянкам по выходным, к вечно колючей бороде, к липким рукам, несвежим носкам, запаху изо рта… Даже к реальным любовницам привыкают. В интернете почитаешь истории счастливых жен и поражаешься нашей способности любить не за, а несмотря на. Так что мой муж со своими вечными туповатыми приколами еще солнышко ясное.
– На этот раз он был быстр, как смерть от тяжелой формы дизентерии.
Он усмехается.
– Наверно, это обидно погибнуть от поноса. Я его знаю?
– Конечно. Сосед снизу. Он приходил вместе со своей таксой. Она создавала звуковой фон, тявкая при каждой фрикции.
– С учетом скорости процесса, это должно было напоминать очередь из гавкучего пулемета.
Лениво перебрехиваемся, пока автомобиль набирает скорость…
Замолкаю.
Пристегиваюсь.
Берусь за ручку на дверце…
Мне так легче, хотя знаю, что в случае чего это не поможет…
Когда Он выбирал новую машину, я умоляла взять ту, что соответствует максимальным критериям безопасности. Он не стал спорить, выбрал автомобиль, который набрал максимальное количество баллов за всю историю краш-тестов. Но я все равно нервничаю. Особенно когда Он начинает разгоняться. Любит скорость. Иной раз думаю, что лучше б он пил по выходным.
– Не гони, прошу.
Он отпускает педаль. По корпусу машины проходит легкая нервная дрожь – как у тигра, который хотел прыгнуть, но его тормознул окрик дрессировщика. Хотя, наверно, это не автомобиль вздрогнул, а я, когда Он повернулся ко мне.
Он у меня очень красивый, особенно когда сердится. Люблю его светлые волосы, зачесанные назад, крупные руки, перевитые венами, которые скорее подошли бы солдату, чем бизнесмену, и стальные глаза викинга, в которых сейчас плещется сложная смесь эмоций – раздражение от нереализованного желания рваться вперед и сочувствие к той, кого Он, надеюсь, еще любит…
Машина останавливается у обочины. Он смотрит на меня, проводит рукой по волосам. Вижу, как усилием воли он душит свой гнев. Сейчас в его взгляде только нежность напополам с грустью.
– Зая, ну сколько можно. Уже много времени прошло. Позволь и этим ранам зажить.
Закусываю губу, отворачиваюсь, чтобы не расплакаться.
Он прав.
Тело зажило. Благодаря классным хирургам даже шрамов не осталось. Но то тело. Ему проще. Не знаю, почему я отказываюсь, когда Он предлагает обратиться к психотерапевтам. Может, не верю в то, что можно отшлифовать рубцы на душе, вырезать из памяти воспоминания. А может, они нужны мне зачем-то…
Ту аварию я помню в деталях…
Это была наша старая машина с многотысячным пробегом, купленная с рук. Тогда Он говорил «раньше делали лучше, чем сейчас» – обычная позиция тех, кто не в состоянии купить новое, и потому приобретает подержанные вещи. Но какая разница – новая ли, старая ли, – если Он радовался ей как ребенок. И гонял так, что дух захватывало.
В тот день, когда мы узнали, что у нас будет ребенок, Его радости не было предела. Мы летели по трассе из больницы, где нам сказали – да, это не задержка. Это то, чего вы так ждали. Он хохотал, бил ладонями по рулю. «Я буду отцом, слышишь, Зая?! Мы станем родителями! Нас будет много! Помнишь, как у африканских людоедов, которые не умели считать больше, чем до двух? Два, а всё, что больше, – много!»
Он говорил, кричал, смеялся не умолкая. Все мужчины переживают этот момент по-разному. И я радовалась тому, как Он эмоционально на него реагирует. Может поэтому, чтобы не портить ему радость, не сказала ехать потише. Поэтому я не виню за случившееся одного Его. Виноваты мы оба. И тот урод, водитель фуры, что не пропустил нас, слегка повернув руль, хотя мы были в своем праве. Но знаю – если б мы ехали медленнее, Он бы наверняка успел среагировать.
Потом врачи говорили, что мы еще легко отделались. У Него перелом нескольких ребер. А у меня…
Какая разница, что случилось с моим телом? Оно выжило и сейчас полностью здорово.
А вот нашего ребенка больше нет…
Он умер во мне, не родившись, и вместе с ним умерла я. Ненадолго. Остановилось сердце. Потом, правда, запустилось вновь, словно заглохший двигатель плохого автомобиля, купленного с рук. Может, поэтому я порой чувствую себя зомби, который очень хочет казаться живым, но у него это плохо получается. Хотя я очень стараюсь.
Механически провожу пальцем по щеке, смахивая несуществующую слезу. Порой мне кажется, что я пла́чу, но слез нет. Странное ощущение. В такие моменты душа словно живет отдельно от тела своей непонятной жизнью. Например, она плачет, я чувствую слезы, но их нет, словно кто-то невидимый вытер их раньше меня. Наверно, так люди начинают сходить с ума.
Но нет, это не мой вариант убежать в безумие от реальной жизни. Я сильнее, чем кажется, во всяком случае, я очень стараюсь убедить себя в этом. Делаю над собой усилие, поворачиваюсь к нему, улыбаюсь:
– Всё нормально, милый. Не беспокойся, я не испорчу нам вечер.
– Я беспокоюсь о тебе.
В Его голосе искренность.
Сейчас Он на какое-то мгновение точно забыл о своей работе, статусе, деньгах. Из-за его брони – дорогой костюм, брендовый галстук, ухоженное лицо – сейчас смотрит на меня мой Он. Тот, из прежней жизни, в которой мы любили друг друга до безумия. Он словно поднял забрало шлема, и сейчас я вижу, что мой принц остался моим, пусть даже порой Он это тщательно скрывает, ибо не по статусу принцам любить Золушек.
Что ж, я не подведу его и приложу все усилия, чтобы стать для него принцессой. Единственной и желанной. И, возможно, тогда вернется к нам обоим ускользающее от нас обжигающее чувство… А может, мне просто кажется, что оно сходит на нет? Может, это как раз тот случай, который мужчины называют женскими заморочками?
– А я беспокоюсь о нашем вечере. Со мной все нормально, поехали уже.
– Отлично!
Похоже, нас обоих, что называется, отпустило. Я увидела в Его глазах то, что хотела увидеть. И Он понял, что с его неуравновешенной супругой всё в порядке. В такие моменты после не случившихся скандалов людям свойственно испытывать прилив нежности друг к другу. Так же, как после случившихся, закончившихся примирением. Поэтому остаток пути мы болтаем ни о чем, купаясь в нашей взаимной нежности, словно в теплом бассейне.
Машина останавливается. Мы приехали. Стеклянную дверь услужливо открывает крупный мужчина представительного вида в костюме свободного покроя, под которым одинаково удобно прятать и намечающееся брюшко, и кобуру с пистолетом.
Тут же у входа нас встречает миловидная девушка, улыбкой, жестами, прической и точеной фигуркой напоминающая заводную куклу, работающую в жестко заданном режиме. Она ведет нас через зал, больше напоминающий музей, чем вестибюль ресторана.
Кажется, все эти мраморные колонны, античные статуи в нишах, резные панели на стенах, высокие сводчатые потолки со свешивающимися с них роскошными люстрами в совокупности называются стилем Ренессанс. Он дошел до нас с тех далеких времен, когда люди, загнанные в жесткие рамки эпохой средневековья, наконец получили свободу творчества… и, на мой взгляд, несколько переборщили с тягой к показной роскоши. Но Ему нравится это сочетание тяжеловесного мрамора, изобилия золотой отделки и витающей вокруг ауры исключительности, невидимым барьером отделяющей тех, кто внутри, от тех, кто снаружи. Пока что мне очень неуютно бывать в подобных местах. Но я привыкну. Надеюсь, что привыкну…
Мы входим в обеденный зал.
Взгляд сразу цепляется за белый рояль, стоящий посредине и окруженный круглыми столами, накрытыми белоснежными скатертями. За роялем сидит молодой парень, увлеченно работая пальцами по клавишам. Слева от него девушка негромко подыгрывает на саксофоне. Справа коротко стриженная дама с микрофоном что-то тихо поет по-итальянски. И все это великолепие словно накрыто сверху куполообразным потолком, разрисованным под небо с золотыми амурами и утяжеленным массивной золотой люстрой, которая если упадет вниз, то непременно похоронит под собой и музыкантов, и всех, кто находится сейчас в зале. Почему-то у меня сразу возникает ассоциация с круглой крышкой, которой накрывают горячие блюда перед подачей. Наверно, так же неуютно, как я сейчас, ощущало бы себя жарко́е под этой крышкой, если бы умело чувствовать.
