Вы выбрали свет и ложь. Я – правду и тьму.

Человек одинок. Друзья приходят и уходят, не оставляя адресов. Друзья взрослеют. Женщины стареют. Любовь растворяется в сумерках, как день. Так же прекрасно, так же неизбежно.

Одиночество постоянно, счастье сиюминутно. Любить – значит делать больно себе, быть любимым – значит делать больно другим.

Я несчастлив, я не вижу причин длить это несчастье еще сорок лет. Я надеюсь, что в ваших жизнях есть что-то, чего нет в моей – не только же страх заставляет вас так упрямо цепляться за них?

Не только же страх?

Я желаю вам счастья.

А тем, для кого счастья нет, хочу передать привет и напомнить: право выбирать – это то, что делает нас людьми».

Первые комментаторы, конечно, советовали срочно звонить на линию помощи. Кто-то даже скидывал свои номера. Кто-то шутил, что это очередное привлечение внимания – хотя за шутки на форуме наказывали. Но потом вдруг появилось сообщение, каких на этом форуме отродясь не бывало. Комментатор деликатно выражал уважение автору и просил незваных спасателей не навязывать свои услуги. Таких в сообществе не любили и быстро банили, но маргинал был настолько деликатен и рассудителен, что выглядел разумнее возмущенных оппонентов. Комментатор подписывался иероглифом Бэй – «Север». Фэй читала жаркую переписку, представляя на месте хладнокровного защитника самоубийц взрослого мужчину, но постепенно стала сомневаться – Бэй так мягко обходила колкости, так изящно манипулировала аргументами, ни следа мужской резкости. Завязалась дискуссия, и многие приняли сторону Бэй. А потом эта скромная ветка выросла в настоящее дерево самоубийц.

Здесь можно было говорить о своем намерении и не слышать в ответ инфантильные призывы оценить, как прекрасна жизнь. Можно было спрашивать совета о том, как не больно. О том, как быть с родными. О том, как сделать – чтобы причинить меньше вреда. Здесь можно было делать выбор.

Фэй редко писала на форуме. Стеснялась. Но ей нравилась Бэй, ее спокойный и мудрый голос. Ее старшинство. Ее знание.

Бэй говорила: мир полон страданий и зла. В завтрашнем дне света меньше. Познавшее зиму сердце умирает.

Бэй говорила: если у тебя отобрали все, помни – твоя свобода всегда при тебе. Свобода перестать ждать.

Фэйфэй не могла не признать ее правоту.

Запах ладана ложился на плечи Иосифа бархатной пыльцой, в пении церковного хора сливались звонкие молодые голоса. Смех университетских товарищей, дорога по зеленому кампусу от учебного здания номер шесть, в котором проходили пары по общей психопатологии. Сквозь распахнутые окна аудитории доносятся звуки репетиции музыкального клуба, хоралы Баха. Кто-то смеется: только в Китае студенты-медики станут распевать церковные песни. Иосиф спрашивает друзей – а вы верите в Бога? Они в ответ только смеются, кто-то утверждает, что верит в Будду. Иосиф говорит: и я нет. Я тоже нет.

– Йоши-тян? Йоши, ты заснул?

Отец Гао осторожно потрепал по плечу задремавшего прихожанина. Иосиф вздрогнул и резко выпрямился. В последние годы его проблемы с нервами заметно усугубились.

– Прости, падре. Меня усыпил хор. А твоя лекция мне понравилась.

– Это называется проповедь, Йоши-тян.

Падре сел на деревянную скамью подле Иосифа. Свет от алтаря чудесно дрожал в прохладе церковного зала и мог легко добраться до сердец самых сомневающихся прихожан на последних рядах. Задачей Гао было открыть эти сердца, и к каждому воскресенью он исправно готовился, засиживаясь до глубокой ночи. В последнее время это давалось труднее. Гао не понимал почему.

– Вижу, что утомил тебя, Йоши-тян. С непривычки трудно слушать длинные проповеди. Но ты пришел раньше – я назначил тебе к полудню.

– Зачем ты звал меня, Гао? Атмосфера не располагает к тому, чтобы открыть по банке пива и вспомнить былое. Снова хочешь поспрашивать про Чжан Лоу?

– …да, – падре неловко сцепил руки на коленях. – Я грешен, Йоши. В прошлый раз сокрыл от тебя правду. Я знаю, что у Чжан Лоу была подруга, о которой он мог упоминать на твоих сеансах. Скорее всего, именно она и подтолкнула его к роковому выбору.

– Подруга? Девушка? Дио мио, падре, после смерти невесты Чжан смотреть на других женщин не мог. Я больше чем уверен: к самоубийству его привело не только чувство вины, но и одиночество – длительная сексуальная фрустрация.

Падре инстинктивно дернулся, отодвигаясь от Иосифа. Смущение накрыло обоих, Йоши чуть позже.

– Прости, Гао, – наконец, улыбнулся он. – Я лишь хотел сказать, что вряд ли у Чжан Лоу была подружка.

– Не подружка, – падре прокашлялся, чтобы вернуть силу голосу. – Он даже не видел ее ни разу. Они познакомились в Интернете и стали много общаться. А потом он наложил на себя руки. Ее звали Бэй.

Иосиф прищурился. От запаха ладана у него кружилась голова, и в полутьме церкви лик казался особенно бледным. Падре забеспокоился.

– Ты здоров, Йоши-тян? С тебя можно святого мученика писать.

Доктор слабо улыбнулся.

– Проблемы с нервами, падре. Уже не ново. Ты, может быть, забыл, но я в школе отличался повышенной возбудимостью.

Падре не только не забыл – он помнил все даже лучше самого Иосифа. Например, тот случай в пятом классе, когда мальчик с другой параллели высмеивал розовый пенал Йоши. Маленький Иосиф, обиженный и перевозбудившийся, чуть не воткнул циркуль в глаз задире, а когда учитель растащил их, упал в обморок. Гао сидел с ним до вечера – пока не пришла мама. В седьмом классе Иосиф подружился с девочкой. Кто-то из старшеклассников в шутку поженил их, а потом задрал девочке юбку и назвал нехорошим словом. Иосиф не стал лезть в драку. Но через пару месяцев у обидчика обнаружилась фобия острых предметов – он со слезами уверял взрослых, что повсюду натыкается на предметы, угрожающие его жизни. Возможно, между этими событиями и не было связи, но Гао как-то раз заметил в рюкзаке Иосифа странную коробку с металлическим мусором, ржавыми обломками и ворохом скрепок. Гао никому не сказал.

– Я бы не стал задавать тебе глупый вопрос, но… Недавно я вновь услышал это имя. И вновь с той же мрачной тенью. Одна из моих прихожанок мучается чувством вины и думает о самоубийстве. Эта Бэй ведет с ней разговоры в Интернете.

Гао замолчал. Челка сбилась на лоб, священник машинально поправил ее.

– Думаешь, это та же самая Бэй?

– Да. И она убийца. Хоть и грешно так говорить. Но я так думаю, Йоши-тян. Чжан Лоу и Фэйфэй даже не были знакомы. Вряд ли они могли обсуждать что-то подобное. Скорее всего, Фэй наткнулась в Интернете на сайт, где обсуждаются самоубийства. Вот я и решил спросить у тебя – вдруг ты знаешь?

Йоши болезненно улыбнулся, щеки порозовели.

– Потому что я точно похож на парня, которому пора озаботиться сведением счетов с жизнью? Ты раньше не был столь прямолинеен, падре.

– Потому что ты психиатр, Йоши. Если в Интернете действительно есть сообщество, в котором людей подталкивают к самоубийству, – ты бы наверняка слышал о таком.

Иосиф задумчиво вытянулся – позвонки под черным пиджаком изгибались под углом, нарисованным церковной скамьей, колени упирались в крепкое дерево перегородки. Тень от ресниц дрожала на щеках Иосифа, раззадоренная подвижным пламенем свечей, запахом воска и ладана, всколыхнувшейся памятью.

– Во время моей стажировки в Токийском университете профессор возил нас в лес Аокигахара у подножия Фудзи. В Средневековье нищие жители префектуры оставляли там детей и стариков, и те умирали от голода или замерзали в первую ночь. С той поры лес просто кишмя кишит бесами. Столько неупокоенных душ не встретишь во всей Японии. В двадцатом веке он полюбился самоубийцам. Точно зловещий дух леса вкладывает им в руки то веревку, то нож. Там постоянно находят тела. Но в густых зарослях легко не заметить труп. Непогребенные самоубийцы превращаются в бесов и стремятся переложить свой грех на плечи других несчастных.

– К чему ты клонишь, Йоши? – перебил падре, неловко озираясь по сторонам. Даже малообразованные китайцы не осмеливались беседовать о буддийских суевериях в храме Господнем.