Возвысившись над столом он в привычной манере лектора кашлянул, прочищая горло, и великолепным басом на не менее великолепном английском двинул речь.

– Друзья мои! Судьба моряка – почти все время быть далеко от своего родного дома. Он постоянно в пути, в борьбе с ветрами, штормами и может быть даже с айсбергами, которые вы мне, друзья мои обещали показать, – капитан и старпом дружно закивали под испытующим взглядом Гартмана, – жизнь ученого большей частью проходит в кабинетной тиши, в окружении книг, рукописей и таких же скучных людей, как он сам.

Надеюсь, в последней фразе профессор упомянул не меня, а кого-то из своих коллег по кафедре минералогии.

– Но тем не менее судьба свела нас всех здесь, на этом судне, которое упрямо рассекая волны идет от одного, чужого для нас берега к другому, такому же чужому. Друзья! – профессор поднял рюмку выше, – я хочу выпить за тот берег, который каждый из нас считает своим родным. У каждого это свой берег, но все мы любим его всем своим сердцем. Выпьем за Родину!

Голландцы были в восторге от произнесенного тоста. Все дружно чокнулись.

– Вы настоящий патриот, Юрий Иоси-фафи-вич, – с трудом складывая буквы в слова провозгласил я.

– Лэхаим, – почему-то ответил мне мой научный руководитель и с легкостью опрокинул в рот очередную рюмку уже ненавистного мне Абсолюта.

Я задумался.

– Послушайте, Юрий Иаофиси… профессор, мы ведь сейчас с вами пили за одно и тоже? У нас же с вами одна Родина? – водка придала мне смелости.

Профессор доброжелательно посмотрел на меня умными карими глазами в которых я не заметил и следа опьянения.

– Эдуард… Вениаминович, если не ошибаюсь?

Я согласно икнул.

– Я думаю, у нас с вами одна Родина, вы это со временем поймете, – профессор ласково похлопал меня рукой по спине, и я понял, что испытывает несчастное насекомое в момент удара мухобойкой.

Содержимое переполненного желудка настойчиво искало выход наружу. Причем оно рвалось выйти тем же путем, что и вошло.

– Ein moment! ( Минуточку!) – почему-то перешел я на немецкий, вяло пошатываясь побрел в сторону выхода. Голова соображала уже плохо, но ноги уверенно вели меня в направлении того, что на флоте называют гальюн, а нормальные люди сортир. Кстати, раз уж мы с вами вместе добрались до сортира, то, считаю, самое время познакомиться поближе.

Как вы уже догадались, зовут меня Эдуард Вениаминович. Точнее это мое имя отчество, а зовут все меня обычно Эдик, а на корабле Эдик превратился в Эдди. Мне нравится. Гораздо лучше, чем Эдичка, так в детстве звала меня мама. Долгое время я не возражал, пока мне в руки не попалась потертая книжка с замечательным названием «Это я – Эдичка». Во всяком случае я так думал, пока не открыл книгу. Что я могу о ней сказать без мата? А вот знаете, ничего. Однако, у этой книжки есть одно неоспоримое достоинство – она была написана много лет назад, а у нас издана хотя и значительно позже, но все равно, еще до моего рождения. И никому уже не интересны ни эта книженция, ни ее сумасшедший автор.

Я выбросил эту книгу в мусорное ведро, потом немного подумал, достал ее и отправился на задний двор нашего дома, где и сжег сей шедевр творческой мысли, опорочивший такое прекрасное имя. Имя Эдичка. Когда страницы начали темнеть и скручиваться в языках пламени, мне стало легче. Я даже подумал о том, какое наслаждение получил бы, если бы смог сжечь не только книжку, но и ее автора. У меня даже промелькнула мысль позвонить папе и попросить его об этом небольшом одолжении, но все же человеколюбие и мой природный гуманизм победили во мне зарождающегося маньяка. Папе звонить я не стал, а вот маме запретил меня звать Эдичкой категорически. В объяснения я вдаваться не стал, мама так и осталась в обиженном недоумении, ибо она такой книги не читала. Мама вообще у меня не была любительницей книг, от них ее сразу тянуло в сон, так что она предпочитала сериалы.

Но думаю, вам это не так интересно, как узнать, а кто же такой у меня папа, что ему можно вот так запросто позвонить и пару часов спустя два дюжих охранника притащат маленького извивающегося человечка с уже разбитыми очками и лицом, и примотают его к столбу, возле которого уже предусмотрительно припасено сено и непонятно откуда взявшиеся сухие ветки. Ху из мистер …?

Я думаю, что фамилию отца называть не стоит. Он не любит, когда о нем говорят и тем более пишут, поскольку человек о природы скромный и застенчивый. Кто поумнее, те догадаются, а кто не догадался, тот, как говорится, сам дурак.

В детстве отец, как говорят был еще более скромен и застенчив, чем сейчас. Это объяснялось не только интеллигентностью моих бабушки с дедушкой, которые по странному совпадению приходились ему родителями, но и физической хилостью. Плохо быть мелким очкариком, когда ты живешь на окраине Питера. Хотя мне почему-то кажется, что плохо быть хилым очкариком на любой окраине. А какие сорок лет назад делали оправы! Я видел старые детские фотографии отца. В те времена слова очкарик и урод были синонимами.

Я тоже ношу очки. Они очень нравятся мне, очень нравятся моей девушке Насте. И другой моей девушке, Рите, они тоже очень нравятся. Рите не нравится Настя. А вот Настя про Риту никогда ничего плохого не говорила, но это только потому, что она про нее не знает. Они сексуальные. Я говорю про очки. Всем девушкам очень нравится выражение моего лица в тот момент, когда я снимаю эти стеклышки в изящной оправе с носа чтобы поцеловаться. Девушки говорят, в это мгновение мое лицо становится настолько по-детски наивным и невинным, что они незамедлительно испытывают сексуальное возбуждение, словно им удалось совратить ангела. Хотя я конечно еще тот ангелочек…

Но вернемся к очкам. У меня их несколько пар. Они совершенно разные по стилю. Есть в строгой золотой оправе, их я одеваю под костюм, вернее даже под галстук. Когда я ношу костюм без галстука, то выбираю широкую серебристую оправу от Версаче. Очень стильно, рекомендую. Вы можете глянуть фотки в моем инстаграмме. Ну и конечно же у меня есть несколько пар самозатемняющихся очков в спортивной оправе. Если не обратить внимание на толщину линз, то можно подумать, что это обычные солнцезащитные очки от Фенди или Прада. Кстати, именно линзы-хамелеоны впервые сподвигли меня, тогда еще подростка к размышлению о глупости и стадности человеческого поведения. Вот вы, к примеру, близорукостью не страдаете? Замечательно, очки значит не носите. А солнцезащитные у вас есть? Прелестно! Но одеваете вы их конечно только в погожие летние денечки. А как на счет зимы? Ну почему никто зимой не носит солнцезащитные очки? Чудеса интеллекта проявляют любители горных лыж. Они, зная о том, что ультрафиолет отражается от снежных склонов, все время щеголяют в затемненных стеклышках. Но, спускаясь с покоренных трасс, они оставляют в горах не только свое сердце, но и кусочек мозга и сливаются с серой массой глупо щурящихся людишек, радующихся свежевыпавшему ночью снегу и неожиданному солнышку днем. А как мы радуемся приходу весны. Чуваки, в марте даже елки выгорают на солнце! Подумайте, что творится с сетчаткой глаза. Поверьте очкарику со стажем, берегите глаза, носите солнцезащитные очки круглый год.

И вновь о тщедушном мальчишке, которые рос среди продуваемых ветрами питерских новостроек, через которые ему надо было тащиться полчаса пешком утром в школу и днем столько же обратно. Но если по утрам маленького Веню на улице встречали лишь темень, сырость и холодный ветер, что было весьма противно, но с чем оставалось только смириться, то на пути домой порой попадались и другие препятствия. О встрече с ними без всяких слов говорили испачканная одежда, потерянная шапка, а то и треснувшая линза очков. Случалось подобное не так уж и часто, но оставляло о себе след в восприимчивой детской памяти надолго, а может быть даже и навсегда. В конце концов, когда Вениамину исполнилось двенадцать лет, мама согласилась с его настоятельными требованиями и отвела мальчика на просмотр в секцию вольной борьбы. Да, представьте себе, бывают такие дети, которые в двенадцать лет еще не курят, не пьют пиво и даже не целовались с девчонками. Более того, все свои действия, хоть немного отклоняющиеся от заранее утвержденного маршрута дом-школа-кружок английского они в обязательном порядке согласовывают с мамой и папой. Это то, что называется, домашние дети. Смешное выражение, верно? Можно подумать, что те, кто в двенадцать уже пьют, курят и целуются непременно бездомные. Они тоже домашние. Вот только дома у всех бывают разные. И родители тоже.