— Так, — видя, что тут и до ссоры недалеко, и отец уже тайком за сердце держится, а о том, что Эйомер не то что бледен — уже лицом на серый гранит пола похож, и говорить не стоит, Тэйодред решил вмешаться. — Братишка, пойдем. Все слова скажешь, какие в голову взбредут. Только за руку держись, — добавил он тихим шёпотом, — и не сейчас ссориться начинай. Я сам поговорю, пойдём, братишка.

— Я же баба, — наклонившись шепнул в ответ Эйомер. — Меня на руках носить положено. Видишь, уже и замуж выдают.

— Совсем плохо? — Тэйодред с тревогой посмотрел на Эйомера и встал. — Отец, мы устали с дороги, а тут ты с новостями. Я зайду к тебе попозже, а сейчас пойдем, отдохнём, поговорить ещё успеем.

— Говорите, — отмахнулся Конунг, дёрнув за шнурок зазвеневшего в коридоре колокольчика, на звук которого тут же прибежали слуги. — Вечером жду на совете.

— Тэйодред, братик, прости меня, — едва они направились к лестнице тихо попросил Сенешаль. — Сколько же я тебя изводил, девицей обзывал, а теперь судьба всё вернула сполна, каждую шутку и дерзость.

Ощущая, как тесно становится в груди от ярости, он оглянулся на распахнутые двери, сквозь которые щедро лились солнечные лучи. Там за порогом жизнь, свобода, так, может, сбежать пока не поздно?

— Так! — Тэйодред развернул брата к себе, произнося слова едва ли не по слогам. — Эйомер, пойдем ко мне в покои. Прошу, поверь мне, как всегда верил.

Крепко обняв брата, он уже и в самом деле готов был схватить того на руки, так боялся за младшего.

— Верю, — ответил тот, соглашаясь идти куда угодно, лишь бы подальше, лишь бы никто не слышал. — А что толку? Единый, да я в жизни не думал, что меня, Маршала, сосватают, принудят как девицу! И всё без ведома, без согласия! Хотя бы спросил… Я бы сказал тогда ему что давно решил не жениться. Не могу я. Неправильно это. Сможешь это отцу объяснить? Нет? Вот и я нет!

========== Глава 2. ==========

До самой двери покоев Тэйодред не отпускал руки Эйомера, да и когда завёл — усадил не в кресло, а на кровать, достал с полки уже запылившуюся бутыль с вином и, выбив пробку, протянул ему:

— А теперь на меня посмотри. Другую любишь, — в голосе не было даже тени вопроса. — Почему перед отцом молчал?

— Люблю? У меня нет на это права, — сделав глоток терпкого напитка, тот отставил бутылку на пол и спрятал лицо в широких ладонях. — Дорожу как надеждой, как светом, а если женюсь на другой — она угаснет. Уж лучше как сейчас. Конунг не поймёт, он всегда считал что брак должен нести пользу, что жениться нужно только на ровне, чтоб кровь Эйорла на воду не переводить. Представляешь, какой скандал был бы, если бы я выбрал в жёны дочь простого кузнеца? Если бы просто проявил интерес? Ни ей, ни мне жизни бы не было.

Схватившись за голову, Тэйодред едва ли не застонал от боли. За что им это? Да кто же вообще эту глупость придумал! Вот у эльфов не смотрели ни на кровь, ни на славу рода. И принц женился по любви, и сам Король… Сердце сжало до того, что и губы, наверняка, посинели. Но пугать Эйомера… Решит сейчас, что и брат против — так считай, потеряли. Не для того они прошли через огонь войны, чтобы отдавать смерти в мирное время родных.

— Эйомер. Послушай. Меня, — речь он снова чеканил, как приказы воинам. — Не знаю, что там отцу в голову ударило — то ли возрастное, то ли жидкое, но если ты сейчас прекратишь блажить и скажешь, что любишь другую… Слово тебе даю — Эйовин я не дал загубить браком, который не по душе, и ты на той, кого полюбил, женишься. Так что, братишка? Только давай без дури про право, про кровь и род. Любишь?

— А как иначе? Она такая… — Эйомер взглянул на брата, не до конца веря в то, что он может помочь, не взирая на уже скреплённый подписями союз, но нестерпимо желая хотя бы сейчас, хотя бы ему, самому близкому, выговориться, рассказать о том, что творится на сердце. — Светлая, добрая и поёт как жаворонок в лугах. Я её в первый раз так и встретил: решил прогуляться к реке, слышу: поёт кто-то, да так нежно что за душу взяло. Не сразу нашёл, это братья ростом удались, а она совсем кроха тогда была. Стирала бельё, потом домой пошла, я следом шёл, думал: не заметит, а она обернулась. Глаза синие-синие, как небо на закате, забавная. Девчонка совсем была, не испугалась меня. Говорит: братьев четверо, мать едва наготовить на всех успевает, вот она и помогает — то в доме убирает, то вещи чинит. Думал поначалу, что детской наивностью умиляюсь, а она росла и чувства менялись. Как же не полюбишь золотистую, как огонёк, да светлую, как летнее солнышко? Знал бы ты каково это: скучать, тосковать, а не сметь поехать туда, чтобы увидеться… Ведь что я ей могу дать? Добра не выйдет, а зла не желаю.

Тэйодред присел рядом, обнимая Эйомера за плечи:

— Вот и счастье, что есть по сердцу. Дашь мне время до помолвки? Если за час до начала церемонии ее не отменят — сам тебе коня подведу. А до того времени как брата, как друга и воина прошу — отцу ни слова поперёк. И про любовь свою тоже. И что бы я ни говорил и ни делал — ничему не дивись. Даже если голышом по двору бегать начну или орать, что я Саруман. Даёшь слово?

— Саруман? Не упоминай при мне имя этого изменника. Знал бы ты, как я за Ремиль переживал, пока он по сёлам хозяйничал, сколько раз тайком в Альдбруг сбегал, чтобы убедиться, что с ней худого не случилось. Хорошо, — припомнив, как ловко брат отвёл нежеланный брак от Эйовин, Сенешаль кивнул. — Только тебе и верю. И коня приму, иному всё равно не бывать.

— Не буду. Только и у тебя спрошу… Если тебе завтра скажут, что я тебе завидую, что ненавижу и хочу права на престол лишить, что ты ответишь?

— Что ложь это, в жизни не поверю. И сплетнику этому рожу начищу, чтобы неповадно было такие гнусные речи вести.

— А мне надо, чтобы кивнул, поверил и слова дурного не сказал, — Тэйодред едва не рассмеялся, глядя на лицо брата.

— Так что ж, мне его, может, ещё и вином из королевских погребов угостить прикажешь?

— Нет. Просто промолчи. У меня сейчас один выход. Только, — Тэйодред поднял неожиданно тяжёлый взгляд, — не вини меня ни в чём. И не проси рассказывать до того, как тебе разрешат помолвку с любимой. Не смогу, братишка.

— Уверен, что это не во вред тебе будет? — насторожился Эйомер. — Ведь не о забавах речь. Не хочу чтобы ты из-за меня натворил того, что не исправить.

Тэйодред улыбнулся, точнее, попытался это сделать:

— Хуже, чем есть, мне точно не будет. Да и потом… Всё можно исправить, братишка. Кроме одного. Нельзя разлучать, когда двое любят. Даже если третьему это больно.

— Ты ведь это сейчас не обо мне?

— Я о том, — Тэйодред встал, — что сейчас иду к отцу. Вино у тебя ещё осталось, там, в шкафу, ещё бутылка. Хочешь — напивайся, хочешь — так сиди. Но без меня из комнаты — разве что в уборную и обратно. Когда приду — ты мне будешь нужен. Лучше трезвым, но и пьяным пойдет, лишь бы здесь ждал.

Устало взглянув на закрывшуюся за братом дверь, Сенешаль подошёл к распахнутому настежь окну. Душный летний воздух сменяла вечерняя прохлада, на улицы Эдораса опускались сумерки, в которых только интереснее было голосить разыгравшейся ребятне. Его Ремиль, когда он только узнал её, тоже любила носиться, как оголтелая, и играть с приятелями в салки, пока голос не охрипнет, дыхание не сорвётся, да мать домой не загонит. Он часто, незамеченный, наблюдал за ней, восхищаясь детской непосредственностью и озорством, а когда подросла — понял, что нет ему места в родном городе, если не хочет натворить бед, зла, в котором придётся после горько раскаяться. Воспоминания о той, что единственная жила в сердце, затопили, словно густой мёд, и вот уже он видел, как после нескольких лет пребывания в столице вернулся в Альдбруг, как в один из осенних дней обнаружил, что непоседливая дочь кузнеца Киорхта больше не та, что он знал прежде. Маленькая щуплая девочка с копной невероятно золотых с рыжиной волос превратилась в стройную, словно степная берёзка, девушку, синий омут глаз которой смотрел, казалось, в самую душу. Земли Соединенного королевства были богаты на красавиц, но такой, какой стала его Ремиль, Эйомер прежде не видел. Знакомые тонкие черты лица наполнились удивительной нежностью, женственный стан будоражил кровь, а тихие песни не несли больше успокоения. Она всё так же убегала к реке, подолгу сидела там, накладывая ровные стежки на рубахи братьев, он же решился подойти, заговорить лишь однажды. Она тогда обрадовалась его появлению, улыбнулась так тепло, что в сердце защемило от тоски, что не может обнять, прижать к груди, как того хочется, вдохнуть запах девичьей кожи. Ремиль пыталась рассмешить его, рассказывая о клиентах отца, которые страдали самыми разнообразными причудами, когда дело касалось отделки лошадиной сбруи, а он слушал и не слышал ни слова, так желал поцелуя, что пришлось крепко сцепить пальцы рук. Когда девушка закончила штопку, он помог ей отнести к дому корзину с бельём, понимая, что прошлой дружбе конец, что рядом с ней место только тому, кто может поступить по чести, а не обмануть, унизить недостойной связью. Он ничего не мог дать Ремиль, Конунг никогда не допустил бы его свадьбы с простолюдинкой, а против его воли Третий Сенешаль пойти не мог. Да и время становилось всё более мрачным, Враг, не таясь, делал набеги на земли Рохана, так было ли время у воина для сердечных дел? Он мог погибнуть в одном из боёв и чтобы сталось тогда с невестой, даже если бы решился пойти наперекор традициям? Кто бы смог её защитить от пересудов? Оттого и ездил всё реже в родные земли, избегал встреч, а если вдруг сталкивались, жадно вбирал взглядом черты родного лица, молча кивал, а она? Ей было больно, разве не заметишь этого? Не только Сенешаль сгорал в огне любви, у которой не было будущего, которой не должно было случиться, но которая так безнадёжно жила в них обоих. Лишь иногда он приезжал, чтобы убедится что Альдбругу, его жителям, а особенно ей, ничего не грозит, и и ещё ожесточённее сходился в схватках с врагом.