– Не надо! Я верю, верю!

Правая и левая ухмыльнулись и развернулись вперёд, а средняя так и продолжала смотреть на меня.

– Не надо бояться, – сказал я ей. – Ну, разочек потерпеть, зато потом какое облегчение будет.

Голова вздохнула.

– А вы хоть полоскаете?

Заинтересованный взгляд.

– Ну, ромашкой там, шалфеем.

И дальше мы со средней головой, отлично коротали время, обсуждая животрепещущие вопросы стоматологии. Михалыч, похоже, задремал и сопел мне в спину. Чем занималась Маша я не знаю, не оглядывался, но наверняка уткнулась в книгу, переживая очередной роман благородного рыцаря и светской дамы.

– А вот древние римляне, говорят, на место вырванного зуба вкручивали другой на шурупе и прямо в челюсть.

– М-м-м!!!

– Ага, жуть, верно? Зато, раз и навсегда.

– М-м-м?

– Вот и я говорю, не надо бояться. Надо решиться и действовать. А пока полоскание и еще раз полоскание.

– М-м-м.

Я скоро полиглотом стану по шипению и мычанию.

– Снижаемся, – проревела правая голова.

За интересной беседой я и не заметил, как пролетело время.

Под нами снова был лес и верхушки деревьев мелькали прямо под брюхом Горыныча.

Полёт замедлился, а вскоре мы совсем зависли над небольшой поляной.

– Здесь, – сказала левая голова и мы плавно опустились на землю.

Вот может же, когда хочет.

Я сполз с Горыныча, звеня медалями, рядом со мной плюхнулся мешок и Михалыч, кряхтя и охая, стал рядом. А Маша спрыгнула легко, даже изящно.

Кусты вокруг поляны зашелестели и из них вынырнули четыре низких фигуры, таща за ноги коровью тушу.

– Это нам! – оповестила непонятно зачем правая голова и они с левой стали с жутким хрустом рвать несчастную бурёнку на куски. Средняя же, поднялась на шее повыше и отвернувшись, завистливо принюхивалась.

Быстро отобедав, или какая там у него по счету трапеза была, Горыныч, довольный и сыто отдувающийся, расправил крылья.

– Ну, значится, полетел мы, – сказала правая голова.

– А мы?

– А вы не летите, здесь остаётесь – хихикнула левая голова, но тут же успокоила: – Когда закончите дела свои, прилетим. Удачи!

– Удачи! – пробасила правая и подмигнула Маше.

А средняя легонько ткнула меня носом в грудь.

Не упал я только потому, что спиной наткнулся на Михалыча.

Горыныч замахал крыльями, фуражка слетела с моей головы, а глаза запорошило поднявшимся облаком пыли. Когда я, отплевываясь и тихо поминая матушку Горыныча, протер глаза, Змей уже улетел, а сквозь выступившие слезы я смутно увидел какую-то фигуру протягивающую мне фуражку.

Наспех протерев глаза, я огляделся. Передо мной по стойке смирно и отдавая честь, стоял довольно рослый шамахан в идеально выглаженной белогвардейской форме. Или просто, старой царской, не разбираюсь я в этих вещах. А на краю поляны, одетые во что попало, стояло три шеренги шамаханов. И шеренги эти, скажу вам, были ровненькие, будто выстраивали их по ниточке.

Забрав у него фуражку и кое-как приладив на голову, я, как можно строже поглядел на этого бравого шамаханского вояку.

– Ваше высокопревосходительство! – гаркнул он. – Вторая специальная рота для поверки построена. Ротмистр Калымдай.

И он отступил в сторону.

Так, сейчас моя очередь. Я лихорадочно вспоминал чему нас учили на военной кафедре, а потом, мысленно сплюнув три раза, развернулся к шамаханскому строю, стараясь погромче звякнуть медалями, приложил руку к фуражке и заорал:

– Здорово, орлы!

– ЗДРАЖЛАВАШЕСТВО! – рявкнул строй в ответ.

Я повернулся к их командиру и одобрительно кивнул:

– Вольно.

– Вольна-а-а! – заорал командир шамаханам.

– Послушай, ротмистр, а где бы нам тут посидеть в тишине и покое да поговорить?

– Ра-азойдись! – снова проорал он и повернулся ко мне. – Сюда извольте, ваше высокопревосходительство, – он махнул в сторону леса и уже было шагнул, указывая дорогу, но я остановил его.

– Ротмистр… э-э-э…

– Калымдай, ваше высокопревосходительство.

– Я помню, помню… А по отчеству как?

Он удивленно взглянул на меня:

– Так, Кощеевич же. Мы все тут Кощея нашего, Всевеликого Тёмного Властелина, дети.

– А, ну да, ну да. Так, вот, Калымдай Кощеевич, давай мы с тобой без всех этих благородий, да превосходительств обойдёмся, да мундиры с медальками для парадов прибережём. Дело у нас с тобой важное, спешное, не до устава воинского сейчас. А вот одолеем ворога, тогда и пройдемся парадом мимо батюшки нашего, Кощея, да новых орденов на мундиры повесим, а?

И я подмигнул ему.

– Как прикажете, ваше… Федор Васильевич.

– Вот и ладно. А сейчас покажи мне, где я переодеться могу. Да и людей моих, особо важных, разместить надо.

– Сделаем, Федор Васильевич, – деловито сказал Калымдай и кивнул моим сотрудникам: – Здорово, Михалыч. Бонжур, мадмуазель Марселина.

Я махнул Михалычу и Маше и мы вошли в лес, ведомые бравым шамаханом. Сделав несколько шагов, я ахнул. Шалаши, шалашики, землянки, небольшие костры в ямках, всё было грамотно устроено и надежно скрыто от посторонних глаз. На дикую орду это совсем не походило.

– Ну, Калымдай, молодец. Маскировка у тебя на высшем уровне.

– Рад стараться, господин генерал. Я бы и похитрее мог расположиться, но смысла особого нет.

– Чего так?

– Тут никого не бывает. Забредет изредка сиволапый какой за дровами или баба по ягоды в лес отправится, это не беда. Да и дикие всю мою маскировку портят.

Не успел я уточнить про этих диких, как Калымдай указал на два больших шалаша, стоявших рядышком:

– Вот и пришли. Один для вас с дедушкой Михалычем, а другой для мадмуазель Марселины. Подойдет, надеюсь.

– Отлично! Я переоденусь в гражданское, а ты пока организуй нам перекусить чего-нибудь, да и поговорим заодно, обсудим всё.

Калымдай кивнул, козырнул и исчез, а мы разбрелись по нашим временным апартаментам.

Да, не царские палаты, конечно, но чисто, уютно, вдоль стен навалены кучи веток, прикрытые шкурами, отдохнуть вполне можно.

Я быстро скинул ненавистный мундир и переоделся в родные джинсы с майкой, припрятанные в необъятном мешке Михалыча. Дед переодеваться, конечно, не стал, он и так щеголял в универсальной местной рабоче-крестьянской одёжке. А Маша, как оказалось, когда мы собрались у маленького костерка рядом с шалашами, так и осталась в своей любимой черной коже. Ладно, пусть пока в лесу.

Калымдай уже расстарался, накрыв нам поляну. На широких листьях исходили ароматом зажаренные куски мяса, манила запечённым боком истекавшая жиром курица, большие белые грибы, насаженные на палки-шампура соседствовали с караваем хлеба в окружении толсто нарезанных ломтей сала, а отдельно стояли три пузатые бутылки из тёмного, зеленого стекла.

– Уважил, молодец, – кивнул я Калымдаю, успевшему переодеться в кожу и шкуры да меховую шапку. – Только бутылки убери. Вот победим врага, тогда и отметим.

Я потянулся за курицей, а Михалыч, внимательно разглядывающий здоровенный кусок мяса, незаметно кивнул мне, мол, можно. Я облегченно вздохнул. Наслушавшись историй о дикарях шамаханах, мне совершенно не хотелось отужинать собачатиной или, того хуже, человечинкой. А, кстати, о дикарях.

– Калымдай, а что ты про диких говорил? Это кто такие?

– Орда, – коротко пояснил он.

– А ты сам разве не из Орды?

– Из Орды, – кивнул он. – Только я, по указанию отца нашего, Великого Кощея, был отправлен учиться воинским наукам, а эти, – он презрительно махнул рукой в сторону, – только и могут, что толпой навалиться да на лошадках скакать. Больше мешают тут, демаскируют.

– Вона как… А где учился-то?

– В Первой Императорской военной академии офицерского состава имени царя Кощея, – отрапортовал Калымдай.

Ну, надо же. Кощей не переставал меня удивлять. А я-то считал, что тут самые настоящие дикари бегают, только и умеющие, что из луков пулять. Хотя, Калымдай тут же подтвердил, что я не сильно ошибался.