– Всё, больше болеть не будет, полощи теперь.

Ленка схватила с полу миску, ткнула Сане в лицо.

– Давай, Санечка, полощи. Больше болеть не будет. Ну… чё ты…

Саня отхлебнул немного из миски и стал полоскать рот.

Комарова вышла из комнаты, прихватив с собой спичечный коробок. Кто-то из мелких проскочил мимо: не терпелось посмотреть на притихшего Саню. Она шагнула из духоты прихожей в прохладную сентябрьскую ночь, вскочила, подтянувшись на руках, на перила крыльца, вытащила из щели между досками припасенную с утра самокрутку, чиркнула спичкой и закурила. Дым тонкой струйкой потек в воздухе; на перила бесшумно, как тень, взлетела Дина и улеглась, подобрав под себя лапы и щуря желтые глаза. Комарова протянула к ней руку, но Дина предостерегающе заворчала.

– Ну и пошла ты, дура блохастая… – Комарова сбила с самокрутки пепел и сплюнула в траву. – Не очень-то и хотелось.

Из дома вышла Ленка, притворила за собой дверь, тоже забралась на перила и уселась, прижавшись спиной к столбу, поддерживавшему полусгнивший навес над крыльцом. Комарова пошарила в тайнике, вытащила еще одну самокрутку, отдала Ленке вместе со спичками.

– Ну, рассказывай… – Ленка затянулась. Когда она курила, то была похожа на отца: он так же зажимал зубами беломорину и глубоко затягивался, а потом вынимал папиросу изо рта двумя пальцами, выдыхал дым и сплевывал густую ржавую слюну. – Взяла тебя Олеся Иванна или чего? – она поерзала на перилах и уставилась, не мигая, в глаза Комаровой. Белесые ресницы ее чуть подрагивали.

А Комарова совсем и забыла, что утром ходила устраиваться на работу. Осенью дни длинные, тягучие, и в один осенний влезает десяток летних.

– Морду бы умыла.

– Ну Ка-ать…

– Санитарная книжка нужна. – Комарова затянулась, вдохнула пахнувший малиной и черникой дым.

– Чего за книжка такая?

– Ну, такая… там всякое написано, вроде что ты… – Комарова задумалась. – Не обманешь там покупателя, не всучишь ему чего не того…

– Да ну, Олеся Иванна сама вон всучает! Мужики на прошлой неделе паленой водкой потравились! Двоих на прошлой неделе увезли по «Скорой»!

– Ну, может, она не знала, что водка паленая.

– Да как же, не знала она… Чего не знала-то?

– Ты-то сама откуда знаешь? – рассердилась Комарова на сестру: мелкая, а туда же…

– Бабка Женя тете Нине говорила.

– Ведьма эта бабка Женя.

– Ведьма, – согласилась Ленка. – Я сама видела, как она соседям чего-то в грядку пихала. Яйца тухлые и шерсть собачью.

– Да ты чего… – Комарова придвинулась к Ленке. Дина, недовольно фыркнув, спрыгнула вниз и пропала в сумерках. – Ты чего… откопала и в руки это все брала?

– Ну откопала…

– Да ты дура совсем! – Комарова размахнулась и ударила Ленку по уху, та покачнулась и покраснела как свекла. – Дура совсем!

Ленка надулась, уставилась в пол. Говоришь ей, говоришь, все как об стенку горох. Лезет куда не надо.

– Дура совсем, – повторила Комарова. – Выбросила хоть?

– Выбросила, – буркнула Ленка. – Через левое плечо поплевала и сказала так: откуда пришло, туда и иди.

Врет, конечно.

– Ну хоть так. Так, может, и не будет ничего. А то сама знаешь чего.

– А чего?

– Сама знаешь чего. Отстань.

– Ну и пожалуйста.

От самокрутки остался коротенький, едва тлеющий хвостик. Комарова растерла его о стену и отшвырнула щелчком. Когда Ленка одной осенью тяжело заболела гриппом, бабка Женя приходила, приносила еще теплое парное молоко в зеленом бидоне и тертую клюкву с сахаром, потом позвонила со станции каким-то своим родственникам в город, и приехала молодая, коротко стриженная, сердитая женщина, которая Ленку раздела догола, долго крутила, что-то в ней слушала, оставила какие-то таблетки и пластыри, и бабка Женя сама на Ленку эти пластыри лепила и заставляла есть таблетки вместе с тертой клюквой и запивать молоком.

– Может, и врешь ты все.

– Чего это я вру? – удивилась Ленка.

– Все ты врешь…

Олеся Иванна сказала, официально Комарову взять на работу не может, но помощница ей нужна. Платить, мол, будет по-честному и без санитарной книжки, но чтоб никому… Будет она по-честному, как же. Комарова вздохнула. Деньги были нужны – хоть какие, а больше ее в поселке никто не возьмет. В город бы поехать, там людей много, значит, и работы на всех хватает, только мелких с собой не потащишь, и эту вот… и еще…

– Ты чё задумалась, Кать?

– Да так, ничего.

– Влюбилась, что ли?

– Иди ты в жопу.

– Сама иди ты в жопу, – обиделась Ленка, бросила давно погасший хвостик самокрутки, спрыгнула с перил и ушла в дом, громко шлепая по доскам босыми ногами. Комарова догнала ее в комнате – у них с Ленкой, как у самых старших, была своя комната, маленькая и сырая, окнами на лес. Комаровский дом стоял на самой окраине поселка; бабка рассказывала, что когда-то в нем жила большая семья не то Кусковых, не то Кисловых – тоже на «ка», а когда пришла советская власть, что-то с этими Кусковыми или Кисловыми случилось – заболели, или что-то еще, или куда-то их зачем-то всех увезли. Ленка сидела за столом, низко опустив голову и почти касаясь носом расстеленной на столе клетчатой клеенки. Ноги ее не доставали до пола.

– Ленка…

Ленка вздрогнула, еще ниже опустила голову и поджала под стулом ноги.

– Я тебе вон чего… – Комарова достала из кармана большой ком воска и положила перед Ленкой. Та подняла голову, шмыгнула носом, потянулась к кому, отщипнула кусочек, раскатала между ладонями, положила на клеенку и слегка расплющила.

– Ну, так спички давай.

Комарова отдала Ленке коробок, та взяла две спички, воткнула в воск и подожгла. Комарова не дыша уставилась на два маленьких дрожащих огонька. Когда они доползли почти до самого воска, Ленка их задула. Одна спичка осталась стоять прямо, другая, сгорев, изогнулась дугой и отклонилась в сторону.

– Не, не судьба. – Ленка снова шмыгнула носом и утерлась кулаком.

– Давай еще раз.

Ленка пожала плечами, вынула сгоревшие спички из воска, провела пальцем по блестящей поверхности, замазывая дырочки, и поставила новые.

– Давай я теперь. – Комарова подожгла спички и стала смотреть на огоньки.

Обугливаясь, спички медленно отворачивались друг от друга и наклонялись в разные стороны.

– Да понятно уже! – не выдержала Ленка.

– Погоди…

– Да понятно ж!

– Да погоди ты!

Огоньки добрались до воска, он начал плавиться, запузырился и тихо зашипел.

Ленка задула спички:

– Прожжем скатерть, мать ругаться будет.

– Давай еще раз. Бог троицу любит. – Комарова вынула из воска сгоревшие спички, вставила новые, подожгла. Одна загорелась не сразу, и пришлось поджигать ее заново. Ленка не мешала, смотрела молча и только вздохнула, когда обе спички, сгорев, снова отвернулись друг от друга.

– Ну, значит, правда не судьба… – Комарова собрала со стола спички, отлепила воск от клеенки, помяла в руках, потом открыла окно и выбросила все в ночную темень. В лесу протяжно закричала какая-то птица, как будто заплакала.

Ленка обхватила себя за плечи и поежилась:

– Душа чья-то тоскует.

Комарова прислушалась, но птица больше не кричала. Лес тихо, спокойно шумел, как будто осень еще и не собиралась наступать, а была только середина августа, когда жара спадает, и стоит тихая, немного сонная погода, и некоторые дачники уже начинают вздыхать о возвращении в город… Теперь-то почти все уехали, кроме этой дуры Светки.

– Это выпь кричит. На болоте.

– Она, говорят, к несчастью…

Отец Сергий в свое время крестил и Комарову, и Ленку, и мелких. Мать говорила, никому это было не надо, но, когда пришел какой-то там срок, вроде сорок дней, как для поминок, ранним утром к Комаровым заявилась Татьяна. Мать сама была из городских и в Бога не веровала, считая, что образованному человеку, учившемуся в институте, это неприлично, и крещение считала за предрассудок; по поводу Комаровой она даже пыталась с Татьяной поругаться, но та, обычно тихая, вдруг раскричалась, чуть не силой отняла ребенка и отнесла в церковь, и матери пришлось идти следом, потому что как оставишь младенца, пусть даже и попадье. Других детей мать отдала уже без боя, только презрительно хмыкала, когда являлась Татьяна, наряженная, как на праздник, и притаскивала с собой то ватрушку с творогом, то сладкую запеканку – отметить крестины. Комарова дотронулась пальцами до шнурка на шее, на котором висел крестик.