Нет смысла говорить об освобождении с людьми свободными, - а мы свободны, если только не принадлежим к угнетаемому меньшинству. Нет также смысла говорить о чрезмерном давлении, если мужчины и женщины пользуются большей сексуальной свободой, чем когда-либо прежде. Но правда состоит в том, что эта свобода и удовлетворенность превращают землю в ад. И хотя ад все еще сосредоточен в некоторых удаленных местах: Вьетнам, Конго, Южная Африка, а также в гетто "общества изобилия": Миссисиппи, Алабама, Гарлем, - эти инфернальные места бросают отсвет на целое. Легко и благоразумно видеть в них всего лишь карманы бедности и страдания в растущем обществе, которое способно устранить их постепенно и избежать катастрофы. Возможно даже, что подобная интерпретация правильна и реалистична. Вопрос вот в чем: устранить какой ценой - не в долларах и центах, но в человеческих жизнях и человеческой свободе?
Я употребляю это слово - свобода - не без колебаний, ибо именно во имя свободы совершались преступления против человечества. Разумеется, для истории ситуация не нова: и бедность, и эксплуатация всегда были продуктами экономической свободы; снова и снова людей освобождали по всему миру их хозяева и правители, но их новая свобода оборачивалась подчинением, причем не просто власти закона, но власти [чуждого им] закона других. То, что начиналось как подчинение силе, скоро становилось "добровольным рабством", сотрудничеством в целях воспроизводства общества, делающего рабство все более щедро вознаграждаемым и приятным. Воспроизводство (больше и лучше) этих образов жизни все более отчетливо и осознанно стало означать отказ от других возможных образов жизни, способных положить конец воспроизводству репрессии и разделению на рабов и господ.
В настоящее время этот союз свободы и рабства стал "естественным" и превратился в средство прогресса. Процветание все в большей степени кажется предпосылкой и побочным продуктом самое себя движущей производительности, постоянно нуждающейся в новых областях потребления и объектах разрушения как вовне, так и внутри человека, но в то же время удерживаемой от "переливания" в очаги нищеты - как у себя в стране, так и за рубежом. По отношению к этой амальгаме свободы и агрессии, производства и деструкции образ человеческой свободы оказывается перевернутым: он становится проектом ниспровержения прогресса такого типа.
Освобождение инстинктивных потребностей в мире и покое, а также в "асоциальном" автономномЭросе предполагает освобождение от репрессивного изобилия: перемену направления прогресса.
Основная мысль "Эроса и цивилизации", более полно развитая в моей книге "Одномерный человек", заключалась в том, что жизнь в Государстве Благополучия-через-войну вовсе не является судьбой человека, что последний нуждается в некотором новом жизненном начале для того, чтобы, устранив тот "внутримирской аскетизм", который создавал базис для господства, перестроить аппарат производства и служащего ему познания. Это был новый, решительно отрицающий сверхчеловека Ницше образ человека, в достаточной степени наделенного разумом и здоровьем для того, чтобы обойтись без героев и героических добродетелей, лишенного влечения к жизни, полной опасностей, к тому, чтобы откликнуться на вызов; человека, совесть которого позволяет ему разглядеть жизнь как самоцель и прожить ее в радости и без страха. "Полиморфная сексуальность" - такой термин я употребил для того, чтобы указать, что новое направление прогресса будет всецело зависеть от возможности активизировать подавленные, заторможенные органические потребности: превратить человеческое тело в инструмент не столько труда, сколько удовольствия. Мне казалось, что старая формула развития потребностей и способностей перестала быть адекватной, а предпосылкой и содержанием освобождения становятся новые, качественно иные потребности и способности.
Идея этого нового Принципа Реальности основывалась на предположении о том, что материальные условия для его развития или уже сформировались или могли быть сформированы в развитых индустриальных обществах нашего времени. Не вызывало сомнений, что реализация технических возможностей будет означать революцию. Но субъект истории (агент революции) оказался подавлен размахом и эффективностью демократической интроекции: свободные люди не нуждаются в освобождении, а угнетаемые недостаточно сильны, чтобы освободиться самостоятельно. Эти условия формируют иное понятие Утопии: освобождение является наиболее реалистичной и конкретной из всех исторических возможностей и, в то же время, наиболее рационально и эффективно подавляемой - наиболее абстрактной и отдаленной возможностью. Ни философия, ни теория не в состоянии устранить эту демократическую интроекцию правителей в своих подданных. Когда в обществах с той или иной степенью изобилия производительность достигает уровня, при котором массы получают свою долю благ, а оппозиция эффективно "сдерживается" демократическими средствами, так же эффективно сдерживается и конфликт между господином и рабом или, точнее, этот конфликт меняет свое социальное местонахождение. Его продолжением становится восстание отсталых стран против невыносимого наследия капитализма и его продолжения в неоколониализме. Марксова концепция постулировала, что путь в свободное общество открыт только для тех, кто свободен от благ капитализма: историческими агентами освобождения могли стать только те, чье существование само по себе являлось отрицанием капиталистической собственности. На внутренней арене Марксова концепция полностью обретает свою значимость. В той степени, в которой общества, построенные на эксплуатации, превратились в мировые державы, в той степени, в которой новые независимые нации стали полем битвы за их интересы, "внешние" силы сопротивления перестали быть чуждыми: они становятся врагом системы внутри ее самой. Это, однако, не делает бунтарей выразителями воли человечества. Сами по себе они (так же мало, как и Марксов пролетариат) вовсе не являются представителями свободы. Здесь также приложима Марксова концепция, согласно которой международный пролетариат получит свое интеллектуальное оружие извне:
"молния мысли" ударит в "naiven Volksboden (наивную народную почву (нем)).
Грандиозные идеи объединения теории и практики несправедливы по отношению к слабым зародышам такого союза. Однако восстание в отсталых странах нашло отклик в развитых странах, где молодежь протестует против подавления изобилием и против войны за рубежом.
Бунт против лживых отцов, учителей и героев и солидарность с обездоленными всего мира: нет ли здесь какой-либо "органической" связи между двумя гранями протеста?
Эта солидарность кажется прежде всего инстинктивной. Бунт внутри страны, обращенный вовнутрь, кажется в значительной степени импульсивным. Его цели трудно определить: тошнота, вызванная "образом жизни", бунт как дело физической и духовной гигиены. Тело против "машины" - не против механизма, конструируемого с целью сделать жизнь мягче и безопаснее, ослабить жестокость природы, но против машины, овладевшей механизмом: политической машины, машины корпораций, культурной и образовательной машины, которая скомкала благословение и проклятие в одно рациональное целое. Это целое стало слишком большим, его структура слишком прочной, его функционирование слишком эффективным - неужели же вся мощь отрицания сосредоточена в еще не полностью завоеванных, примитивных, разрозненных силах? Тело против машины: против самой безжалостной машины разрушения всех времен сражаются мужчины, женщины и дети, вооруженные самыми примитивными орудиями, - неужели же партизанская война определяет суть революции нашего времени?
Культурная отсталость может дать исторический шанс повернуть колесо прогресса в другом направлении. Развитие сверхмощного технического и научного потенциала опровергает само себя, когда против беднейших на этой земле, против их лачуг, больниц и рисовых полей общества изобилия бросают оснащенные радарами бомбардировщики, химические вещества и "специальные силы". Эти якобы "случайные" явления обнаруживают существо современного общества: они срывают технологический покров, за которым скрывается реальное могущество. Способность уничтожить и сжечь несколько раз все существующее и соответствующий этому способ мышления - побочные продукты развития производительных сил в системе эксплуатации и репрессии; и чем больше удобств предоставляет система своим привилегированным подданным, тем выше становится производительность. Общество изобилия уже достаточно ясно продемонстрировало, что оно является обществом войны; и если его граждане еще не заметили этого, то этого нельзя сказать о его жертвах.
