Я хорошо помню тот день, когда впервые встретил ее.

На Мессину опускался вечер, тихий и теплый; густой осенний воздух Сицилии ложился на плечи подобно драгоценной мантии. Со стороны порта долетал крепкий, свежий запах моря, на тесных, скрученных узлом улочках он боролся с удушливой вонью человеческого жилья и нечистот.

Без какой-либо определенной цели я блуждал по городу; камни мостовых выгибали покатые спины и ложились мне под ноги, навевая мысли о давно прошедшем. Отзвуки древних войн все еще слышались здесь – и сухой стук копыт греческих скакунов, тянущих легкие колесницы, и тревожный гул бронзовых щитов. То, что сгинуло навсегда; то, что никогда не сгинет; давно умершее и вечно живое в памяти людской.

Я поднял голову и обнаружил, что мои мечты привели меня к церкви Санта-Мария Алеманна. Начинало темнеть, и я совсем было хотел повернуть назад, чтобы до темноты добраться домой (в то время в Мессине я жил у хорошего друга; историк, постоянно погруженный в свои книги, он едва ли замечал неудобства, связанные с пребыванием столь неряшливого гостя, как я). Где-то за моей спиной хлопнула створка окна: невольно обернувшись, я встретился взглядом с молодой девушкой, которая медленно брела вниз по улице; верно, погруженный в свои размышления, я не заметил ее раньше.

На вид ей было лет семнадцать; с первого взгляда ее можно было принять за итальянку, однако бледное даже в таком жарком климате лицо с тонкими, изящными чертами выдавало в ней уроженку севера. По моде туго закрученные, закрывающие уши косы прелестного пепельного цвета были перевиты лентой, такой же черной, как ее дорогое платье. Но внимание мое привлек удивительной яркости красный шарф, который незнакомка свободно накинула на плечи; концы его чуть трепетали на мягком вечернем ветру. Можно было подумать, что это идет вдова, которой приличия предписывают носить траур, но сердце не слишком скорбит о потере. Однако голова ее была непокрыта, как у незамужней; в такой поздний час шла она совершенно одна, без слуг. Заинтересованный, я сделал шаг навстречу; девушка, увидев меня, остановилась, вопросительно наклонив голову.

– Юной особе не следует ходить одной по этим улицам так поздно, – как можно приветливее сказал я, кланяясь. Мне не хотелось, чтобы она подумала обо мне как об одном из тех сладострастников, которые бродят по ночам в поисках доступных женщин.

– О, я всегда хожу одна, – она открыто и спокойно посмотрела мне в лицо; красный шарф делал ее глубокие синие глаза еще ярче. – Мне нечего бояться.

– Позвольте не согласиться с вами, синьора. Мессина, вне всяких сомнений, прелестный город, но все же по вечерам здесь бывает неспокойно, особенно для знатной дамы.

Я заметил, что на поясе у нее вместо кошелька висят простой деревянный гребень и маленькая метелка, сделанная из каких-то высушенных трав; в который раз удивившись странностям моего случайного знакомства, я вызвался проводить прелестную одиночку туда, куда ей будет угодно.

– Не утруждайтесь, синьор, благодарю вас, – отвечала она с внезапным смехом. – Я направляюсь в порт; вы же, насколько я успела заметить, шли в другую сторону.

– Порт? – изумленно переспросил я. – Что за дела могут быть у столь прелестной синьоры в подобном месте?

– Дела крайней важности, – тонко улыбнувшись, сказала она. – Поверьте, синьор, они не терпят отлагательств. Нам же с вами пока не по пути.

В ее последних словах мне почудилось какое-то тревожное предупреждение; несмотря на теплый вечер, я ощутил, как холодок пробежал по моей спине. Однако я тут же отогнал от себя непрошеные мысли, чтобы попрощаться с загадочной девушкой в самых учтивых выражениях. Она подала мне на прощанье руку; тонкие пальцы ее пахли дымом, когда я наклонился, чтобы поцеловать их. В последний раз улыбнувшись, она развернулась, чтобы уйти: внезапный порыв октябрьского ветра высоко взметнул концы ее красного шарфа, и на какой-то миг они показались мне бушующим пламенем огромного костра.

Путешествие мое не заладилось; из-за печальных событий все порты оказались закрыты, и я, опасаясь тревожных вестей из дома, принужден был ехать через континент. К середине января я прибыл в Орвието; при других обстоятельствах я бы, несомненно, пленился этим до крайности живописным городком. Однако же время безжалостно подгоняло меня: уже на рассвете я должен был отправиться на север.

Впрочем, даже столь торопливого и невнимательного путника встретили здесь тепло: еда на постоялом дворе была вполне сносной, а вино – молодым и сладким, словно поцелуй. Пока искали свежих лошадей, я, стремясь отогнать черные мысли о том, что оставил позади, то и дело прикладывался к живительной влаге, пока в голове у меня не стало шуметь, как на море в ненастный день.

Я вышел во двор; порыв холодного ветра наотмашь ударил по щеке, и мир снова стал ясным. На высоком южном небе зажглись первые звезды; я смотрел на них и думал о том, сколь мало значат смертные перед лицом небесных светил. Да, правы те доктора, которые порицают веру в зодиак и чтение судеб: вечным звездам нет дела до людей, слабых и порочных; из праха мы вышли и прахом станем, а они все так же будут светить с ночного неба, высокие и бесстрастные.

Так стоял я, раздумывая одновременно ни о чем и обо всем на свете. Стало холодно; ветер подул сильнее. Лошадей моих все не было, и потому я решил пойти в конюшни, чтобы поторопить нерасторопного слугу.

Там было до странности тихо; я подошел ближе, и в свете единственного фонаря проступил тонкий женский силуэт. Сердце мое дрогнуло, когда я увидел знакомый красный шарф, в неверном свете мерцавший, как свежая кровь.

Первый порыв мой был – уйти. Все эти месяцы я хранил в шкатулке памяти ту случайную встречу, которая, как это обычно и бывает, со временем успела подернуться романтическим флером; теперь же я вдруг испугался, что очарованные воспоминания мои будут разбиты действительностью. Ее спокойный голос, смелый взгляд, ее тонкие черты и речи, загадочные, как темные речные воды – все это не раз воображал я во время моего странствия; однако же я и думать не мог, что так скоро повстречаюсь с ней вновь. Тень моя, длинная и узкая, как кинжал, упала на ворота конюшни. Девушка обернулась; на ней было все то же черное платье, которое она носила на Сицилии. Некоторое время она молчала, верно, всматриваясь в темноту, из которой я пришел; длинные ее пальцы сжали у шеи красный шарф. Затем она окликнула меня, так спокойно, словно мы только вчера расстались:

– Синьор!

С поклоном я подошел ближе. Дыхание мое смешалось, и я напрасно старался выглядеть спокойным. Она же, как и тогда, протянула мне руку и улыбнулась; я не мог понять, что скрывалось за ее улыбкой.

– Я не надеялся, что увижу вас вновь, синьора, – сказал я, наклоняясь для поцелуя. – Вы теперь еще прекраснее; впрочем, простите меня за эту вольность, мы почти не знакомы.

– Пустое, – отвечала она все с той же улыбкой. – Благодарю. Не думала, что встречу вас здесь; зимой север этой страны и вполовину не так живописен.

– Боюсь, теперь я путешествую не для удовольствия; вы ведь, вероятно, наслышаны о событиях в Мессине.

Она как-то странно поглядела на меня; взгляд ее стал далеким, словно она прозревала какую-то тайну, скрытую от глаз прочих людей.

– Да, я слышала о Мессине, – медленно сказала она. – Вот что принудило вас уехать, синьор?

– А вы сами разве не бежите этой напасти?

– Мне нет нужды бежать.

Игра в загадки порядком утомила меня; ее слова таили в себе бездну смыслов, мне недоступных. Некоторое время мы стояли на январском ветру, не говоря ни слова. Моя прелестная знакомица накинула свой красный шарф на плечи от ночной прохлады; он струился с них, как пара кровавых крыл.

Ворота конюшни заскрипели: конюх, дюжий малый, вывел на двор роскошную белую кобылу; пар от ее ноздрей облачками улетал в бархатное небо. Она перебирала ногами, словно в танце.

Я кивнул в сторону благородного животного: