На хрен! Потом будем расстраиваться, негодовать, сетовать и что там еще можно делать в таких ситуациях? Убиваться и горевать, переживая бессилие, злость и отчаяние! Потом! А сейчас надо просто делать все, что возможно. Тупо делать – и все! И что-нибудь еще сверх любого возможного и невозможного!
И, ловко приподняв голову мужчины, принялась сноровисто поить его разведенными в воде таблетками.
Напоив, осторожно уложила его голову назад на подушку, меняла компресс на лбу и тихо уговаривала:
– Ты борись, Василий Степанович, не подводи меня, ладно? Так же несправедливо будет, если ты сдашься, неправильно, нельзя тебе сдаваться.
И вдруг неожиданно словно обожглась о внимательный взгляд темно-синих, лихорадочно блестящих от высокой температуры глаз и замерла, столкнувшись с этим взглядом, не донеся мокрое полотенце до его головы.
– Ты… – выдохнул мужчина с каким-то облегчением, сухим, перегоревшим от жара горлом, дрогнув уголками губ в слабой попытке улыбнуться.
Она смотрела на него, вглядываясь в эти густо-темные синие глаза, казавшиеся черными от расширившихся зрачков, и не могла отвести взгляда, забыв дышать и думать, оторопев, словно на какое-то затянувшееся мгновение попала под непонятный гипноз, и сердце вдруг заколотилось в груди, и стало жарко от такой его близости.
– Где ты была-то… не слышал тебя… так долго? – низким, больным голосом просипел он пересохшим горлом, все всматриваясь в ее лицо и облегченно улыбаясь сухими потрескавшимися губами.
– Я здесь, я здесь, – словно очнулась Ася, заспешив успокоить, наклонившись к нему поближе.
Он, прилагая явные усилия, приподнял руку, положил большую, тяжелую и жаркую ладонь ей на затылок и притянул ее голову к своему плечу. Прижал, поцеловал обжигающе-горячими губами в висок и прошептал:
– Нашлась, родная… вот и нашлась… – подышал с хрипом и вдруг закашлялся мокрым, глубоким кашлем.
Ася было дернулась высвободиться из-под его ладони, напоить теплым питьем, помочь, голову приподнять, но он не пустил. Справился с кашлем, продышался громко, болезненно прерывисто, со свистом втягивая воздух в легкие, и прохрипел:
– Ты говори… чтобы я твой голос слышал… не уходи больше… не теряйся.
Он замолчал, рука на затылке у Аси потяжелела, расслабляясь.
– Нашлась ведь… – прошептал он еле-еле, уже погружаясь в бессознательное состояние.
Прижимаясь к его плечу и колючей, от отросшей за сутки щетины, щеке, Ася уловила всем своим телом тот момент, когда он вернулся туда, в свое забытье, в пограничное пространство между беспамятством, бредовым сном и бесконечностью. Но не подскочила сразу, не двинулась, так и прижимаясь к его плечу и пылающей жаром щеке, вдохнула его запах и, взяв ладонь, медленно сняла ее со своей шеи и подняла голову.
Села ровно, пристроила тяжелую от беспамятства руку на кровати и долго всматривалась в его измученное болезнью и лихорадкой лицо.
Вздохнула, задержала дыхание… и, освобождаясь от странного наваждения, выдохнула, встала и занялась приготовлением укола, который пора было делать больному. Чужому, незнакомому мужику, случайно что-то перепутавшему в своем болезненном бреду.
До пяти утра, когда ее пришел сменить на посту Петр Романович, ничего не произошло: ни плохого, ни странного, ни ужасного.
Температура у Василия Степановича упала до тридцати девяти и восьми десятых градуса, и он просто спал. На сей раз глубоким, исцеляющим сном без сновидений и кошмаров, а она все шептала ему что-то, рассказывала, сама не понимая, зачем и почему это делает. Но каким-то неведомым, глубинным чутьем знала, что так правильно, что именно так и надо делать – говорить с ним, звать из того далекого, куда он почти ушел.
И ничто уже не могло отменить тот небывалый факт, что ночь больной пережил и температура все-таки упала, и это внушало совсем робкую надежду. А ведь по всем показателям не должен был, не должен…
Надавав разных наставлений и поручений Петру Романовичу, Ася добралась до своей комнаты и рухнула на кровать, отключаясь уже в полете.
Проснулась рано, часов около восьми утра, и отчего-то тревожно, будто вчера позабыла сделать что-то важное, а во сне об этом важном вспомнилось. Никто ее не будил. Встала с каким-то непонятным, чудным ощущением на душе, словно за ночь она вся изменилась.
Умылась наскоро, привела себя в порядок и поспешила вниз, на первый этаж, проверить больного и узнать новости о его самочувствии.
Новости были хоть и не победные, но и не похоронные все же. Температура снова поднялась, но незначительно – всего на пару десятых градуса и держалась на отметке около сорока градусов, не пересекая ее.
А это уже ого-го какое достижение с учетом того, что необходимой лечебной терапии пациент не получает и их возможности в этом вопросе мизерные.
– Просыпался, – радуясь этому факту, бодро рапортовала Вера Павловна, тут же усадив Асю за круглый стол в кухне – завтракать. – Спрашивал, где девушка, про вас то есть, Асенька, спрашивал. Я сказала: спит. Он сказал: хорошо. Я его напоила морсом с медом, а потом теплой водой, как вы велели. Хотела накормить хоть немного, но он снова заснул.
– Насчет накормить – вопрос спорный, – поделилась Ася сомнениями, с удовольствием отпивая прекрасного кофе из большой керамической кружки, что поставила перед ней на стол хозяюшка. – Некоторые медики считают, что при такой высокой температуре кормить больных категорически нельзя – это для организма лишняя нагрузка. А некоторые утверждают обратное, что без еды у организма истощаются внутренние резервы и брать энергию на исцеление ему неоткуда.
– А что посоветуете вы, Асенька? – подсела к ней Вера Павловна, налив и себе кофе в большую кружку.
– Я посоветовала бы следовать рекомендациям врачей, но думаю, лучше не заставлять больного насильно что-то есть. А вот пить ему надо давать как можно больше. И лучше морсы из живых или замороженных ягод, не прошедших термическую обработку и без сахара, лучше и без меда вообще, но это очень кисло и может вызвать раздражение желудка при общем ослаблении организма. Так что с медом, тем более он жаропонижающими свойствами обладает.
– Даем, – порадовалась Вера Павловна. – Все, как вы рекомендовали, – из облепихи, из малины и клюквы, всю ночь понемногу поили, и утром я его хорошо напоила. – Потом поинтересовалась, как прилежная ученица, сдавшая на «отлично» предыдущее задание: – Что дальше?
– А дальше, Вера Павловна, нужна срочная транспортировка больного в стационар, – пояснила Ася очевидные вещи. – Поэтому звоните в экстренную службу и вызывайте «Скорую помощь». Я вчера оставляла заявку, да только думаю, что ее благополучно удалили, – и распорядилась: – Звоните.
Заявку Аси, как она и предполагала, именно что удалили. Все как водится: заступила новая смена диспетчеров, ночь была тревожной, много вызовов, некоторые ложные или невыполнимые, много пострадавших, а поскольку по вызову из села никто повторно не перезванивал и не продублировал заявку, ее просто удалили из компьютера. Уж Ася этот механизм прекрасно понимала, да вот только не до звонков ей вчера было. Вера Павловна сделала новый вызов и заявку на эвакуацию и обещала звонить и напоминать каждый час.
Буран стих часам к шести утра, и только снег тихонько сыпал, припорашивая наваленные за несколько часов сугробы.
По телевизору передавали о последствиях бурана на дорогах, в городах-поселках и самой столице, куда он добрался ночью, изрядно подрастеряв свою убойную мощь. Трассу уже начали активно чистить все дорожные службы при помощи местных коммунальщиков, однако все равно рекомендовали сегодня не выезжать из дома вообще и уж тем более транспортным средствам с низкой проходимостью.
Ну, это как пойдет – выезжать, не выезжать.
– Наш поселок и дорогу до трассы скоро чистить начнут, – поделилась информацией Вера Павловна. – Мне утром Ангелина Викторовна звонила, интересовалась состоянием Василия Степановича, вот и рассказала последние новости. Ей же на работу надо, она и узнала, как обстановка. У нас же в поселке сплошь люд не простой проживает, зажиточный, и у всех бизнес есть, в основном в городе. Вот по своим всяким связям и вызвали транспорт для расчистки. Ангелина Викторовна сказала, председатель поселковый объявил, что часа через четыре одну полосу расчистят для проезда до трассы.
