- Право, не знаю, ага, что случилось с моим ослом? Взяли его возить камни на Гейдарханский мост или же содержатель караван-сарая меня обманывает. Говорит, что осла у него нет.
Из этого лепета дяди Мамед-Гасана стражник ничего не понял. Начальник рассердился и велел стражнику вызвать переводчика.
Из канцелярии прибежал высокого роста человек и вытянулся перед начальником.
Начальник сказал ему что-то, и переводчик обратился к Мамед-Гасану:
- Что ты хочешь, дядя?
- Ей-богу, ага, не знаю, взяли моего осла на мост Гейдар-хана, или содержатель караван-сарая держит его у себя. Тогда почему не отдает? А завтра паломники выезжают. Не знаю, что делать, в тяжелом я положении...
Расспросы длились довольно долго. Из слов дяди Мамед-Гасана ни переводчик, ни начальник ничего не поняли. Как ни бился переводчик над тем, чтобы дядя Мамед-Гасан ясно и подробно изложил свою жалобу, ничего не мог добиться.
- Ей-богу, ага, - только и твердил дядя Мамед-Гасан, - не знаю, на мост взяли моего осла или содержатель караван-сарая запрятал его и не отдает мне...
Наконец начальник решил, что этот человек не в своем уме, и прогнал его из управления.
Дядя Мамед-Гасан был так расстроен, что не заметил Худаяр-бека, Гасымали, Кербалай-Кафара и Кербалай-Сабзали, которые стояли тут же, в двух шагах от него.
Когда дядя Мамед-Гасан отошел в сторону, Худаяр-бек вышел вперед и доложил начальнику, что его жена Зейнаб не подчиняется ему. Переводчик перевел его жалобу начальнику,который ответил, что в такие дела он не вмешивается и что проситель должен обратиться к кази.
Худаяр-бек со своими товарищами направился к выходу. За ними побрел и дядя Мамед-Гасан.
- Худаяр-бек! - сказал он, когда они вышли на улицу. - Пускай твои болезни перейдут на меня, скажи, куда делся мой осел? Ведь завтра паломники выезжают, а я могу остаться.
- Ладно, дядя Мамед-Гасан, - только и сказал Худаяр-бек. - Отложим разговор до села. Я с тобой там поговорю. Значит, жаловаться на меня вздумал? Ладно, сочтемся.
- Худаяр-бек, - взмолился дядя Мамед-Гасан. - Клянусь Кораном, твое имя даже не упоминалось. Я и не думал жаловаться. Зашел в канцелярию посмотреть, нет ли там тебя. А тут начальник заметил меня и подозвал к себе. И как он ни спрашивал, я твоего имени не назвал.
Еще раз пригрозив старику, Худаяр-бек с товарищами отошел от него и направился прямо к кази.
Сделав за ним еще два шага, дядя Мамед-Гасан остановился и растерянно смотрел им вслед, пока те не завернули в переулок.
И тут дядя Мамед-Гасан заплакал. Ей-богу, заплакал, Да как заплакал! Как ребенок малый...
Ему больше нечего было делать в городе. Все дела были закончены. Он мог идти на все четыре стороны. Сняв башмаки, он взял их под мышку и со словами: "Слава твоему могуществу и величию, аллах!" - пустился в обратный путь.
Придя к кази, Худаяр-бек пожаловался, что жена его Зейнаб не хочет жить у него в доме и ушла в дом покойного мужа. Сказав все это, он привел товарищей в свидетели.
_ Ха-ха-ха! - расхохотался кази. - Да ты же шутник, бек! Ха-ха-ха! И часа нет, как ты ушел отсюда, каким же образом ты успел побывать в селе и вернуться? Как ты успел узнать, что "жена тебе не подчиняется? Ха-ха-ха! Ну и шутник же ты! И какая у тебя жена строптивая. Невыносимая жена! Ха-ха-ха!.. Ну, ладно, я сейчас же приму меры, чтобы она стала мягче воска.
С этими словами он достал из-под тюфячка клочок бумаги и, взяв перо, начал писать:
- "ЕГО СТЕПЕНСТВУ ГЛАВЕ СЕЛЕНИЯ ДАНАБАШ ОТ УЕЗДНОГО КАЗИ Н-СКОГО УЕЗДА
Вследствие жалобы жителя селения Данабаш Худаяр-бека Наджафгулу-бек-оглы в управление Н-ского уездного кази о том, что законная его жена Зейнаб, дочь Кербалай-Зейнала, шестнадцатого числа сего месяца сафара, ушла из его дома и не желает подчиняться ему, обращаюсь к вам с просьбой вернуть вышеозначенную жену в его распоряжение с тем, чтобы она более не покидала его дома и слушалась его.
Кази Н-ского уезда
Гаджи-Молла-Сафар-Салиб
Султан-заде"
Написав, он сложил бумагу и, вложив в конверт, протянул Худаяр-беку.
- Возьми это и передай вашему главе. Я написал тут, чтобы он насильно приволок твою жену в дом и принудил ее подчиняться всем твоим требованиям.
Сегодня семнадцатое сафара. Сегодняшний день в селении Данабаш напоминает день ашура. Сегодня паломники из селения Данабаш пускаются в путь, в далекий путь, ведущий в Кербалу.
Рано утром село огласилось пением чавуша, который верхом на коне объезжал дома паломников. Останавливая лошадь у дома каждого паломника, он вызывал хозяина, получал свой подарок и ехал дальше.
Объехав таким образом большую часть села, чавуш принялся зазывать паломников квартала Чайлах. Остановив лошадь у ворот Зейналабдина, он начал петь. Со двора вышел мальчик лет шестнадцати, неся в одной руке чашку со сладким напитком гендаб, а в другой - пару пестрых шерстяных носков.
Чавуш выпил гендаб, положил носки в хурджин и, отъехав от ворот Зейналабдина, остановился у сакли дяди Мамед-Гасана и снова начал пение.
Он еще не кончил петь, когда со двора вышел дядя Мамед-Гасан. Лицо его было залито слезами. Продолжая плакать, он подошел к чавушу и упал к ногам его лошади.
Лошадь оказалась спокойной и не сдвинулась с места.
Расцеловав копыта лошади, дядя Мамед-Гасан поднялся и, достав из-за пазухи какую-то бумагу, протянул ее чавушу.
-Кербалай, что это? - с удивлением спросил тот.
Слезы не давали говорить дяде Мамед-Гасану. В это время на улицу вышла закутанная в чадру жена дяди Мамед-Гасана с Ахмедом, и оба они, обливаясь слезами, подошли к чавушу.
Отдав бумагу чавушу, дядя Мамед-Гасан припал к груди лошади, потом стал целовать ноги чавуша. Пораженный всем этим, чавуш обратился к жене дяди Мамед-Гасана:
- Сестра, в чем дело? А где же подарок кербалая?
- Братец, - простонала СКРОЗЬ слезы Иззет, - не суждено было Мамед-Гасану ехать в Кербалу. Да накажет аллах виновника, да оставит аллах его детей в слезах!
Дядя Мамед-Гасан с трудом выпрямился и начал бормотать прерывающимся голосом:
- Вези, братец, вези!.. Вези мою жалобу!.. Хазрат-Аббасу отвези! Я не сумел поехать... не сумел... Не пустили... помешали мне... похитили моего осла... съели... продали... Отвези мое прошение, голубчик... А я останусь...
- Чавуш! - прервала мужа Иззет. - Вези эту жалобу Хазрат-Аббасу. Хазрат-Аббас сам накажет того, кто лишил моего мужа возможности совершить благое дело! Имам должен наказать его.
Чавуш достал из-за пазухи пачку таких же жалоб, приложил к ним прошение дяди Мамед-Гасана и, сунув пачку обратно в карман, мягко сказал:
- Дядя, сестра! Ничего, не горюйте. И прочитал по-фарсидски стих:
Коль злой судьбы стрела летит, Аллаха воля - лучший щит.
- Не горюйте! Что делать? Не удалось в этом году, иншаллах, если аллах сохранит, если аллах убережет от смерти, иншаллах, поедете в будущем году. Не падайте духом. Нет сомнения, что тот, кто помешал вам, кто не дал вам пройти этот благой путь, кто отстранил вас от этого угодного аллаху дела, будет наказан аллахом. Конечно, аллах его накажет, не может не наказать. Как же не накажет? Разве это шутка? Это путь в Кербалу. Нет, нет, не надо отчаиваться! И прошение ваше доставлю. Иншаллах, оно будет принято.
Ударив лошадь и отъехав, чавуш снова начал петь.
Постояв еще немного и проводив чавуша, дядя Мамед-Гасан и Иззет вошли в свою саклю.
Был полдень. Паломники собрались на краю селения, на большой площадке около кладбища, чтобы поклониться имам-заде и тронуться в путь.
Тут была почти вся деревня. Мужчины и женщины смешались в одну общую массу. Были тут и конные, были и пешие. Кто смеялся, кто плакал, но большинство плачущих были женщины, - ведь у женщин более мягкое сердце. Одни женщины провожали братьев, другие - отцов, третьи - сыновей или мужей, и все они оплакивали предстоящую разлуку. Ржание лошадей, рев ослов, плач и стоны женщин и детей, сливаясь в общий гул, поднимались до небес.
