Вот только нежность и романтика никак не хотят стыковаться с тем, что он требует. И как я ни пытаюсь нарисовать желаемое, получается какая-то ерунда.

От кофе бешено колотится сердце и шумит в ушах. Наконец, когда утренние лучи касаются темного неба, я сдаюсь. Хорошо. Пусть будет по его.

Снова закрываю глаза и вспоминаю парк. Вечернюю прохладу, усталость после рабочего дня. Руки повторяют движения, которые так напугали и вывели из равновесия. Я почти наяву слышу хриплый бархатистый голос и чувствую запах парфюма.

Рисую. Быстро, пока наваждение не пропало, а пока уголь царапает лист, в глазах стоят слезы. Неужели так теперь будет всегда? Где-то я читала, что эмоции как наркотик. И получив большую дозу, однажды испытав что-то сильное, ты больше не способен чувствовать что-то простое. И неважно, что за эмоция это была. Я так не хочу! Я еще надеюсь, что эта полоса просто закончится и наступят хорошие времена.

Элька уже просыпается, когда я откладываю уголь. Дождь за окном не унимается, и если такая погода простоит до завтра, то мне придется ехать в парк специально, чтобы отдать Сергею рисунок. Смешно, но такая перспектива пугает сильнее, чем просто отдать его во время работы.

Потом, когда Элька усажена смотреть утренние мультики и жевать печенье с молоком, я снова сажусь за рисунок. Чтобы оценить его свежим взглядом и исправить огрехи.

И хоть это неприятно признавать, но мне нравится. На белоснежном листе нарисована девушка. Я. Но от меня там только черты, придающие образу узнаваемость. Мне кажется, девушка получилась намного красивее. И уж точно намного соблазнительнее. Изящная рука лежит на груди, вторая внизу живота, прикрыта приподнятым коленом. Голова откинута назад, она закусывает полную губу, а темные кудри рассыпались по поверхности.

Мне не хватает фона. И хоть заказ был на черно-белую работу, я поддаюсь порыву и беру акварель.

История. Мгновение, у которого есть и прошлое и будущее.

Да, море подойдет, оно хранит много историй.

***

Ну и погодка. После нескольких дней затяжных дождей наконец-то светит солнце, как по заказу, но все равно зябко. И ветер пробирает. Тот, кто с утра не глянул на градусник, жестко просчитался, надев летние вещи.

Кисточка одета тепло, в черную майку, соблазнительно обтягивающую упругую грудь, серую толстовку и светлые джинсы. Напротив нее, на стуле, какая-то жизнерадостная бабулька ждет портрет. Отсюда ему не видно, что получается, но наверняка неплохо. Сергея девушка не замечает, погружена в работу.

Но он уже видит свернутый в трубочку лист плотной бумаги, торчащий из рюкзака, и сердце бьется чаще, а еще медленно твердеет член. Псих он. Как есть. Заводится от одной мысли, что она рисовала себя, вспоминала, как он довел ее до оргазма прямо в парке. Рисовала, рисовала, рисовала. И сейчас отдаст ему этот рисунок.

Даже рамку сделал. Первый уже стоит в ожидании своего места. Будет и второй. Кстати, на удивление вышло стильно. Если бы не откровенность, которой не хотелось делиться, можно было развесить ее картины вдоль лестницы.

Даже мелькнула мысль заказать серию городских этюдов. Но не смог себя пересилить, не смог отказаться от игры.

Ему жутко хочется подойти. Чтобы она почувствовала, занервничала. Закусила губу и нахмурилась. А он бы бродил рядом, в ожидании, когда Кисточка освободится и наслаждался ее волнением.

Он делает шаг вперед и вдруг слышит и даже чувствует хруст под ботинком. Опускает голову и видит девочку.

Она сидит на корточках, вокруг разбросаны машинки и какие-то фигурки. На одну такую он и наступил, на фею с серебристыми крылышками. Девочка темненькая, чисто и тепло одетая. Не ревет, не кричит, молча смотрит на остатки игрушки, а потом поднимает голову и рассматривает Сергея.

Да вот и хрен бы с ней. Развелось мамашек-идиоток. Вот где ее родители? Какого, блядь, хрена ребенок на проходе играет? Пусть скажут спасибо, что он на игрушку наступил, а не на эту шмакодявку.

– Ты почему на дороге играешь? – спрашивает Сергей. – Тебе разрешили разве?

Кивает, уверенно так.

– А если тебя кто-нибудь на велосипеде собьет? Больно будет.

Моргает. Глаза большие, красивые. Вырастет, всех мужиков соберет в коллекцию.

– Ладно, – вздыхает, – пошли. Компенсирую игрушку.

Он протягивает руку и девчонка без каких либо сомнений, собрав в розовую сумочку свои игрушки, за нее берется.

Найдет родителей – раком поставит. Сколько ей? Четыре? Пять? Пора бы уже знать, что с незнакомыми дядями никуда не ходят.

Они останавливаются у ларька с игрушками. Таких, как у нее, конечно, нет. Зато есть куча плюшевых, пистолетов, светящихся палочек и барабан с беспроигрышной лотереей.

– Ну, давай посмотрим, что тут заменит твою фею. Что хочешь?

Очень неуверенно смотрит на прилавок. Не так, как другие дети, которые, почувствовав близость подарка, непременно тыкают в самую крутую игрушку. Нет, эта знает цену деньгам и вещам. О безопасности нихрена не знает, а вот со скромностью все в порядке. Тыкает в какой-то розовый попрыгунчик и, кажется, искренне ему радуется, когда девушка за прилавком отдает покупку.

– Лотерейку ей еще дайте. – Сергей протягивает тысячную. – Сдачу оставьте себе.

Многозначительно смотрит на продавщицу, и та все понимает. И вашим и нашим, и ребенку радость и подзаработает.

– Тяни бумажку, – говорит девочке.

Та засовывает руку в барабан и достает зеленый стикер. Неумело разворачивает, а вот прочитать еще не может. Он зато видит, что на стикере написано слово "ластик".

– Отдай тете, она тебе прочитает.

Девочка доверчиво протягивает девушке стикер, и та делает вид, что читает:

– Ой, как тебе повезло, смотри, какой заяц!

Достает небольшого, но вполне милого мохнатого белого зайца, чем-то напоминающего персонажа "Алисы в стране чудес". Недорогая, но вполне приличная игрушка. Мягкая, шелковистая.

Для него – китайская хрень, а вот ребенок, кажется, видит в ней сокровище. И прижимает к груди, как самую ценную вещь на свете.

– Спасибо, – говорит Сергей продавщице.

Та облегченно выдыхает и прячет купюру в сумку.

Мужчина садится на корточки, чтобы оказаться на уровне девочки и строго говорит:

– А теперь запомни и маме скажи: никогда нельзя ходить с незнакомыми дядями! Купит тебе дядя игрушку, уведет и будет больно, поняла?

Она шмыгает носом. Ну вот, перестарался. Нет, таланта воспитывать детей у него точно нет. А внушительная фигура, коротко остриженные темные волосы и жесткий взгляд их всех пугают.

Тут он вдруг слышит:

– Эля! Элина!

Голос ему знаком.

– Что вы делаете?! – Кисточка подлетает такая разъяренная, что, кажется, готова его ударить.

Лучше бы ей этого не делать.

– Эля, я сколько раз тебе говорила не отходить от меня! Ты почему убегаешь? Я тебя накажу! И мороженого тебе сегодня не куплю.

Уткнувшись в кролика, девочка начинает рыдать.

– Это что такое? Кто тебе дал?

– Успокойся, – говорит Сергей. – Это я ей купил.

Но разъяренная мать куда страшнее изнасилованной девчонки. И пусть Кисточка этому дитю не мать, а он ее особо и не насиловал, все равно перевес не в его пользу.

– Кто вам дал право говорить с моим ребенком?! Забирайте игрушку! Не впутывайте ее!

А вот это он ненавидит. Бабских истерик не терпел и не планирует.

– Я сказал: успокойся. Она играла на дороге, я сломал ее игрушку и купил замену. Будешь орать, тебя же в ментовку и увезут за то, что ребенка оставила.

Ее глаза сверкают яростью. Так вот за кого ты готова убивать, Кисточка. Не за себя. Не за честь и не за гордость, а за ребенка, оставшегося на попечении. Ради него пойдешь против того, кого боишься.

– Элина, больше никогда так не делай, поняла меня?

И вот уже обнимает ее, а у самой глаза на мокром месте. Сорвалась, испугалась, теперь и себя жалко, и испуганного ребенка.

– Что дяде сказать надо?