Она живет в каком-то до ужаса унылом и задрипанном доме. Порой Сереброву кажется, он совершенно не видит никакого мира, кроме двухметрового забора загородного дома и отрезка дороги, виднеющегося из окна машины. Даже в парке он побывал лишь познакомившись с Евгенией.

Или вот недавно был в Риме. Из воспоминаний: вип-зал аэропорта, салон машины, переговорная в отеле, пентхаус. Ну и секретутка, да, пока драл ее, в окно посматривал, достопримечательности, наверное, какие-то видел. Аж самому смешно.

И вот она, жизнь. В серых, изрисованных стенах подъезда. В отполированных за несколько десятков лет бетонных ступенях. В одинаковых хиленьких дверях.

Он звонит долго, минут пять. Наверное, этот звон способен разбудить даже мертвого, но за дверью гнетущая тишина. Колеблется, но все же подходит к двери напротив и звонит соседке.

Открывает миловидная, но уж очень "серенькая" девица. Лет тридцати, может. С мышиного цвета волосами, темными кругами под глазами. А еще она его узнает.

Это Серебров понимает по выражению лица, по глазам, по изменившейся атмосфере. Вот так интересно. Подруга? Неужели Кисточка что-то о нем рассказала?

– Я ищу Евгению. Не подскажете, где она?

Вздергивает подбородок. Бросает вызов.

– Не подсажу.

– Зря.

Он делает шаг вперед, девица инстинктивно отступает.

– Мне очень нужна Евгения.

– Ей сейчас не до вас. Оставьте ее в покое.

– Я сам буду решать, что делать, в твоих советах я не нуждаюсь. Где она? По-хорошему скажи, и попрощаемся.

– А если не скажу?

Он осматривает прихожую, ищет зацепки. Действовать надо быстро, давить на нужную точку. Почти ничего не говорит ему о том, кто есть хозяйка, но все же он замечает на полке ее сумку, из которой торчит тонкая "Тетрадь для нот".

– Марина Витальевна, – из комнаты появляется рыжий мальчуган, – я закончил задание.

– Сейчас подойду, Вова, подожди меня.

– Учительница, значит, – усмехается Сергей. – Ну вот тебе и ответ на вопрос. Если не скажешь, волшебным образом все может получиться так, что переквалифицируешься в уборщицы. У меня уже традиция такая, всех убогих нанимаю. Обвинят тебя в каком-нибудь домогательстве, мамашки на кол посадят и разбираться не станут. Так что? Стоит подружка похеренной жизни?

Она молчит, стиснув зубы. Интересно, это такая особенность тех, кто вырос в нищете, геройствовать на ровном месте? В противовес вон, Савельев, всю жизнь на тепленьком, а лапки поджал и сбежал.

– В больнице. Ребенок заболел неделю назад, увезли в больницу, она с ней.

– В какой больнице?

– Во второй, в инфекционном отделении.

– Ну можешь ведь, когда хочешь. Давай, топай работать.

Он выходит из подъезда и снова курит, смотрит на пошарканные детские турники и даже не пытается о чем-то думать. Ну да, о том, что Кисточка просто-напросто может заболеть, он не подумал. О ребенке тем более. Думал, сбежала, самый простой вариант предположил.

И что теперь? Оставить ее в покое? Не тащиться же в больницу, право слово.

Серебров только думает об этом, а ноги сами несут к машине. Если дать волю желаниям, то можно обнаружить себя подъезжающим к стоянке больницы. И даже спрашивать себя, на кой хрен это делать, бесполезно, потому что подобные действия не поддаются разумному объяснению. Они продиктованы эмоциями. Инстинктами.

Ему просто хочется увидеть Кисточку, услышать ее усталые оправдания, убедить себя, что она не сбежала.

Медсестра соглашается пропустить его в отделение лишь после того, как он сует ей пару купюр в карман халата.

Все время, пока он поднимается на нужный этаж, в голове прокручиваются сцены из прошлого, когда он точно так же поднимался, только по другой лестнице. В той больнице все сверкало и сияло, даже пациенты разной степени тяжести, казалось, улыбались, как на рекламном плакате.

"Забери меня", – услышал он в телефоне голос жены.

Дрянь. Циничная шлюха. От одного взгляда на больничные стены его может начать трясти. А кривоватые потускневшие рисунки на стенах детского отделения и вовсе ввергают в депрессию.

Кисточка с ребенком в девятой палате, но он не доходит до нее: сразу же, как только выходит с лестницы в коридор, видит Евгению. И понимает: что-то не так. Она бродит туда-сюда по коридору, низко опустив голову. Растрепанная, взъерошенная, какая-то потерянная. На ней джинсы и бесформенная белая рубашка, а ноги босые. Пол грязный и ледяной, но девушка не видит ничего вокруг себя.

Все же он сволочь и не скрывает: этот ее растерянный несчастный вид до ужаса возбуждает. Жаль только причина завязана на ребенке, здесь просто так свое не продавишь.

Серебров подходит. Она смотрит на него затуманенным взглядом, как будто слабо понимает, кого перед собой видит.

– Ну привет. А я думал, ты сбежала.

– Я… – облизывает губы, только сейчас это совсем не сексуально, она едва справляется с голосом. – Я не могла, мы тут… простите… черт. Я сейчас верну деньги, я…

Она мечется, пытается сообразить, в какую сторону идти и что-то бормочет себе под нос. Вблизи, даже в полумраке больничного коридора, Кисточка кажется усталой и расстроенной.

Хотя нет. Она не расстроена, она в абсолютном шоке, слабо реагирует на окружающую обстановку. Происходит что-то жуткое. Ее не сломало насилие, не сломало предательство, а сейчас она сама не своя.

– Мне не нужны твои деньги.

– Я… ладно. Я дорисую! Попозже… обязательно дорисую, я не успела, я просто не успела, понимаете?

– Успокойся. Что происходит?

Она устало машет рукой и вздыхает, прерывисто, сдерживая рыдания.

– Не знаю. У нее температура неделю. Под сорок. Почти не сбивается. Ночью были судороги. Увезли в реанимацию, меня не пускают, мне кажется…

Женя озирается, словно боится, что ее услышат.

– Они не знают, чем ее лечить. Просто наугад… не знаю. Я дорисую…

Блядь, Серебров, оставь ее! Оставь здесь, не лезь в эту семью, не лезь к ее ребенку. Пусть лечатся сами, пусть живут сами. Развернись и уйди, дай ей денег, наконец, только не лезь…

Это все в голове, а в реальности он говорит:

– Возможно, я тебе помогу.

Она поднимает голову. Боже, сколько в глазах эмоций, целый океан, как она вообще с ними справляется?

– Поможете? Как?

Вместо ответа он молча протягивает ей визитку. Холодные, до жути ледяные даже, пальцы на мгновение касаются его руки, когда она берет визитку.

Ну вот. Теперь пути назад точно нет.

***

Я смотрю на крохотный кусочек картона и пытаюсь прочитать, что там написано. Но словно разучилась понимать русский язык. Сколько я не сплю? Дня три уже точно, если не считать короткие минуты, когда я отключалась прямо на стуле. Иногда удавалось поспать, если кого-то выписывали, а койка оставалась на ночь свободной. Я однажды в детстве лежала в больнице и, помнится, мама спокойно лежала со мной. Но теперь коек не хватало, и большинство детей лежали в одиночестве. Только маленьких клали с родителями, ну или совсем больных.

Сначала я нервничала, что не доделала заказ, просто не было сил и времени. Потом вообще перестала понимать, что вокруг меня происходит. Недосып сказывался на работе головы.

"Серебров Сергей Васильевич, MTG" – написано на визитке. Телефоны, емейл.

– Извините, я не очень… понимаю, что это значит…

Затем ниже вижу расшифровку и смутно вспоминаю бело-красные вывески медицинских центров, клиник пластической хирургии и всяких таких мест. Значит, он владелец? Или просто директор? На визитке не написано.

– Как это поможет… то есть, что вы предлагаете делать?

Мне очень хочется поверить. Поверить в то, что передо мной стоит спасение, а не дьявол. Да черт, пусть бы и он, сейчас я согласна на любую сделку.

– У меня работает Карташов. Знаешь такого? Три года назад был процесс.

Я вспоминаю историю о детском враче, которого пытались осудить за то, что он использовал слишком дорогие препараты за счет бюджета больницы. О нем тогда говорили на всю страну, но чем закончилось дело, я не знаю.