Тут Ломпатри замолчал и крепко сжал кулаки.

— До Степков всё шло иначе, — злобно проговорил рыцарь сквозь зубы. — Всё, что меня тогда волновало — как, минуя патрули Девандина, уйти дальше на север. Лучше бы этого помилования короля и вовсе не случилось.

Эти последние слова Ломпатри сказал почти с остервенением. Тогда, в Степках, он обрадовался письму от своего короля до беспамятства, но теперь, видимо, этот потерянный указ сильно его беспокоил. Что-то не уживалось в рыцаре; какие-то силы боролись в его душе за господство, и ни одна из этих сил не хотела отступать.

В палатку заглянул Вандегриф.

— Господин Ломпатри, — обратился он к рыцарю, — парни опять за своё принялись.

И правда — снаружи раздавались раздражённые голоса. Крестьяне, которым не удалось ввечеру растерзать скитальца, снова накинулись на него. Накануне, Ломпатри пришлось изрядно постараться, чтобы Навой не снёс своим топором голову этому человеку. Прошлым вечером рыцаря занимали думы о Наимире. Он понимал: ничего хорошего с этим скитальцем не решить. Оставив Вандегрифа и Закича караулить скитальца, закованного вместе с Акошем под одним из деревьев, Ломпатри отправился пить остатки браги и ночевать.

Утро встретило рыцаря морозным воздухом и замёрзшей землёй, покрытой корочкой тонкого льда, хрустящей под кожаными сапогами. Холод яростно кусался, а оттого, что мягкое снежное одеяло почти полностью растаяло, эти укусы казались ещё болезненней. От снега остался лишь пух, круживший между деревьев, гонимый редкими, но сильными порывами ветра.

— Пригорье, — хмуро заметил Ломпатри, пожав плечами от озноба. К своему хозяину тут же подскочил Воська и накинул на него потёртые шкуры, приговаривая, что всё будет в порядке. Но рыцарь знал, что «в порядке» ничего сегодня не будет. Какой может быть порядок, тут, в глуши, среди диких зверей, бандитов и этого хитрого ветра, норовящего нет-нет, да и продуть тебя до хвори?

Ломпатри подошёл к центральному костру лагеря, где привязанные к старой сосне ночевали Акош и скиталец. Вокруг пленников стояли четверо крестьян и Вандегриф. Закич сидел у самого огня, держа на прутике ломоть хлеба. Пламя аппетитно лизало недопечённую корочку, из-под которой поднимался влажный пар. От этого кусочка хлеба пахло домом и мирным временем. Приятный аромат перебивал даже постылый запах костра. У рыцаря напрочь исчезло настроение изображать командира.

— Опять за старое? — спросил у собравшихся Ломпатри, укутываясь поглубже в пахнущие сыростью шкуры.

— Дайте нам его! — закричал Навой.

— У нас с ним свои счёты! — поддержал свояка крестьянин Мот.

Молнезар и Еленя ничего не кричали, но смотрели на скитальца с нескрываемым презрением и даже злобой.

— То, что вы все здесь давние знакомые, я ещё вчера понял, — сказал Ломпатри, глядя на аппетитный хлеб Закича. — Теперь давайте всё по порядку.

Крестьяне переглянулись. Затем они отошли от Вандегрифа, который не давал им подойти к скитальцу, и стали перешёптываться. Потом вперёд вышел Мот.

— Давно это произошло, господин Ломпатри, — начал крестьянин. — Еленя ещё в мальцах ходил. Да и Молнезар тоже, поди.

— Уж-то в мальцах! — буркнул Молнезар и тут же схватил подзатыльник от Навоя.

— Когда «громадина» упала, в тот год это случилось, — продолжал Мот. — Жил у нас в Степках парнишка — Йоки звался. Дурной на голову, но зла не помышлял. Так, дурачок местный. Якшался он со всеми. Но дети, они ведь, сами знаете: потешаются над блаженными. А Йоки таким был, да. И только один мальчишка с ним всё по деревне бегал.

Мот кивнул в сторону скитальца.

— Да, да, господин Ломпатри, — продолжал крестьянин. — Все дети, как дети, пожурят простофилю, да пойдут по своим делам. А этот — упаси тебя свет — всё подле Йоки шастал, как ждал чего. А перед тем, как «громадина» у Ельновок упала, нашему Йоки как вожжей под хвост дали! Убёг он тогда, помню. Всей деревней искали, но не нашли. А этот, будь он неладен, — Мот снова кивнул в сторону скитальца, — всё искал его и искал. А потом вернулся, и, говорит, нашёл, и всё, говорит, с ним в порядке. Вот прямо как ваш слуга Воська! Так и говорит: в порядке, мол, всё с Йоки. Да только сам он его сгубил и в лесу закопал! А мы-то лишь опосля смекнули, что это он мига выжидал верного, дабы простодушного ребёнка погубить!

Ломпатри поднял руку, чтобы Мот перестал говорить. Рыцарь сделал глубокий вдох, надул обросшие бородой щёки и стал медленно выпускать воздух, обдумывая, что же ему сказать.

— Ну что, воевода! — ехидно обратился к Ломпатри Закич, — Лиха задача? И ведь не со злобы побить человека хотят, а ради справедливости! Что делать-то с ними? И человека жалко, и им не растолкуешь, что в легенде этой правды с грош!

— А ты говори-говори, да не заговаривайся, — обрушился на Закича крестьянин Мот. — Мы в своей деревне сами хозяева, и решаем дела особливо, без пришлых!

— Как тебя звать, хожалый? — спросил Ломпатри у привязанного под деревом человека в непонятных одеждах.

— Лорни я, — недовольно буркнул тот.

— Лорни из Степков, — задумчиво произнёс рыцарь.

— Не степковый он более! — закричал Навой и ринулся на привязанного пленника, но Вандегриф встал у крестьянина на пути и не допустил избиения.

— Тихо, тихо! — сказал Ломпатри. — Скажи мне, Лорни, что ты здесь делаешь?

— Я живу здесь, в лесу.

Ломпатри с гримасой удивления огляделся.

— Хороша хижина! — улыбнулся рыцарь. — Не холодно по зиме?

— До моей сторожки полтора дня пути на восход.

— Далеко забрался, — заметил Вандегриф, отпуская успокоившегося Навоя.

— А времена нынче такие; захочешь жить, и далече уйдёшь! — ответил ему Лорни. — Не все милы со скитальцами, которых встречают в пути.

— Чем же тебе твои бандиты не милы? — грозно спросил Мот.

— Бандиты эти не больше мои, чем твои, дядя Мот.

Мот метнулся к пленнику и, со словами «какой я тебе дядя!», попытался побить скитальца Лорни, но Вандегриф, успел схватить обезумевшего крестьянина. Черноволосый рыцарь оттолкнул обоих драчунов и схватился за рукоять своего меча так, чтобы все это видели. Такой жест успокоил гневившихся.

— Семья-то твоя где? — спросил Ломпатри.

— Померли отец с матерью, — ответил Лорни. — Третий год пошёл.

— Этот предатель даже на похоронах не объявился! — крикнул Мот, уже не пытаясь броситься на своего нового недруга.

— Если бы знал — объявился! — резко ответил Лорни, вскочив на ноги. Длина верёвки позволяла ему подняться полностью и выпрямить спину. Только теперь Ломпатри заметил, как молод этот человек и сколько в нём свежих сил. Незаметно для него самого, в голове рыцаря пролетела мысль о том, что его собственные лучшие годы уже позади, и силы с каждым днём покидают некогда могучее тело. Вместе с этим, в душе Ломпатри промелькнула тень зависти к молодому человеку. Да, ему уже около двадцати пяти, но года миловали его, и всё очарование молодости даже теперь не собиралось покидать ни обросшее грязными волосами лицо, ни резвые руки, туго связанные холодной и жёсткой верёвкой. Но зависть в мгновение сменилась на непонятное, неизвестное до сих пор Ломпатри чувство. Рыцарь не без труда распознал в этом чувстве нотки тех знакомых ему порывов, которые накопил за свою жизнь. Это походило на доброжелательность и желание говорить, говорить, говорить. Лорни напоминал Закича манерой держать себя, но казался слегка сдержаннее. Сила кипела в нём, как и в Закиче, но множилась ещё и на молодость, которой у Закича почти не осталось. Скиталец казался столь же прост, как Закич, но ближе к природе. Именно эти небольшие различия мгновенно расположили сурового рыцаря к Лорни. Возможно, Ломпатри ощущал внутри такую же связь со своим грубым коневодом, но просто боялся себе в этом признаться. В душе Ломпатри укорил себя за то, что человек, лишь немногим отличающийся от Закича, вызвал в нём столько симпатии, сколько коневод никогда не вызывал.

— А коль знали, что я в лесах, могли бы и весточку послать с охотниками, о том, что родителей больше нет, — прикрикнул на Мота скиталец Лорни.