Света не желала признаваться в этом самой себе, но в глубине души, в самом потаенном месте, зрела обида на брата. Горькая, отравляющая все и вся, она грозила перерасти в злость, из которой разгорится испепеляющая ненависть. Ей хотелось сохранить об Антоне самые теплые воспоминания, но мерзкий червивый голосок день ото дня, час за часом подтачивал сестринскую любовь, казавшуюся прежде незыблемой. Перед глазами вставало удивленное лицо Антона в струйках запекшейся крови. Червивый голосок глумливо визжал: «Он тебя бросил! Поганый трус! Предал тебя и сбежал на тот свет! Какой мразью надо быть, чтобы так поступить с родной сестрой?! Что за сволочь способна на такое?! Он же знал, что у тебя нет никого ближе! Знал! Зна-а-а-ал!»

Но еще хуже становилось, когда мерзкий голосок замолкал и из-под него пробивался другой, морозно-спокойный, с притворным любопытством вопрошающий, а где, собственно, находилась любящая младшая сестра, когда ее брат бросился навстречу асфальту? «Где? В соседней комнате? Пьяная в хлам? Хороша поддержка, нечего сказать! Да что ты знала о нем, эгоистка? Самовлюбленная дрянь! Ты хоть раз спросила, что его гложет, какие у него проблемы? О да, и он отвечал – никаких! А ты радостно забывала об этом еще на полгода! Ты снимала по верхам и ни разу не докопалась до сути! Ты плохая сестра! Ты отвратительный друг!»

Мышцы натруженных рук вздулись, бережно опуская гроб в могилу. Белые полоски ткани, заменяющие веревки, полетели вниз, крест-накрест. Отрешенная Света тискала Настину руку. Теплая ладонь сочувствующего человека – вот то немногое, что удерживало Свету от прыжка в могильную яму и отчаянной попытки ногтями сорвать тяжелую крышку, вытащить наружу брата, которого по ошибке запихнули в жуткий деревянный ящик.

Кто-то прошел мимо. По доскам гулко ударили комья земли. Провожающие выстроились коротенькой вереницей, и Света истерично хихикнула. Показалось, что могильщики сейчас заорут, как ярмарочные зазывалы: «Настоящий покойник! Всего один сеанс! Соблюдайте очередь!» Комья земли все громче колотили о крышку гроба, словно каждый норовил взять горсть побольше и швырнуть посильнее. Уже не глухой стук, а грохот горного обвала. Методично. Страшно. Окончательно. Это могильщики взялись за лопаты, споро закапывая гроб – и Антона, Тошку, братишку, – возводя над ним аккуратный вытянутый холмик. Чудовищный звук все нарастал и нарастал, покуда не заполонил кладбище, мир, Вселенную. И тогда Света поняла наконец, что это она – она сама – сидит на дне глубокой черной ямы, и на голову ей сыплется жирная земля, застревает в волосах, забивается в рот, залепляет ноздри. В этом звуке крушение надежд сплелось с торжеством смерти. Неизбежность правила безраздельно. Любимые люди обращались в бездушных сломанных кукол. И это был страшнейший из всех слышанных ею звуков.

Даже когда они возвращались домой, в мерном гуле мотора ей чудился тяжелый земляной стук. Для себя Света решила, что никогда больше не явится ни на одни похороны. Всю дорогу с кладбища она думала лишь о том, что не позволит, ни за что не позволит, чтобы с ней обошлись так же. Только кремация. Только огонь.

Поминки устроили в небольшой кафешке рядом с домом. За столом, накрытым на двадцать пять персон, сидело чуть больше десятка человек, включая их с Настей. «Насколько же замкнутым человеком надо быть, чтобы на твои похороны явилось так мало народу? – думала Света. – Или не быть, а стать? Когда Антон превратился в затворника? Он же всегда был обаяшкой, душой компании, и девочки вокруг него вились, как пчелы у цветка. Еще каких-то года три назад…»

Точно, три года назад. Света кивнула собственной догадке. Именно тогда внимательный и заботливый брат вдруг начал реже звонить и почти перестал заходить в гости. Что случилось с ним тогда, три года назад? Наркотики исключаются, экспертиза показала, что он и пьян-то особо не был. Может, задолжал кому? Но Света видела выписки с банковской карты. На счете брата лежала кругленькая сумма. Такие деньги не валяются без дела, когда из тебя выбивают долги страшные люди.

Над столом витали обычные поминочные разговоры. Пили, не чокаясь. Люди с натянутыми улыбками на постных лицах вспоминали о покойном хорошее и только хорошее. Как-то раз мы с Антоном поехали в лес и заблудились… Однажды я серьезно влип, и мне понадобилась помощь, тогда Антон… Как-то Антоха познакомил меня с одной девочкой, но забыл сказать, что ему она тоже нравится… Как Света и подозревала, срок давности всех баек был не меньше трех лет. Большинство историй начиналось словами: «К сожалению, в последнее время мы с Антоном мало виделись».

«Не твоя вина! – радостно завизжал червивый голосок. – Это не твоя вина! Это все он! Предатель! Трус! Кидала!»

«Заткнись!» – мысленно приказала Света, и голосок, к ее несказанному удивлению, действительно заткнулся.

Тяжело отодвинув стул, она встала из-за стола. Громко кашлянула, привлекая внимание. Полупустая рюмка пахла спиртом, вызывая омерзение. Света открыла рот и вдруг поняла, что будет говорить долго. Что ей необходимо выплеснуть скорбь, разделить ее с этими людьми, покуда они еще готовы это сделать.

– Антон… – хрипло начала она. – Антон был моим братом…

Съемная квартира Антона ничем не напоминала холостяцкую берлогу. Все тут было чисто, прибрано, все на своих местах – не то что в их «девичьей светелке». Даже пахло приятно: стиральным порошком, кофе и какими-то благовониями – на подоконнике нашлось блюдце с остатками прогоревшей ароматической палочки. Скромная однушка: кухня и гостиная, она же спальня. Диван собран, постельное белье аккуратно сложено в изголовье. Точно Антон знал, что вывозить вещи предстоит сестре, и стремился облегчить ей задачу. Света протяжно всхлипнула.

– Так, Светик, а ну соберись! – пропыхтела Настя, с охапкой картонных коробок втискиваясь в комнату. – Сейчас, знаешь, ну вот абсолютно не время раскисать.

Света присела на край дивана, неосознанно поглаживая рукой подушку. За наволочку зацепилась пара светлых волосков. Но Настя себя разжалобить не позволила. Твердо поставила коробку на пол и бесцеремонно сгрузила туда постельное белье.

– Вот так. Потом разберемся, что в стирку, а что в помойку.

Безучастная Света блуждала по комнате рассеянным взглядом. Сжав губы, Настя села на корточки, взяла подругу за руки.

– Кисунь, я все понимаю, правда. Тебе тяжело, даже не представляю насколько. Но если ты сейчас же не соберешься, – голос ее повысился, – то даже моего ангельского терпения не хватит, чтобы сдержаться и не дать тебе хорошего пинка!

Глаза ее озорно блеснули. Света сдержала улыбку, но не согласиться с подругой не могла. Ей действительно нужно собраться. Взять уже наконец себя в руки. Пройти это последнее испытание, комнату кривых зеркал, в которой Антон по-прежнему жил в своих вещах. В одежде, аккуратными стопочками сложенной в платяном шкафу, в сбитых кроссовках для бега, в пустом холодильнике, с одинокой пачкой заветренных сосисок и даже в невынесенном мусоре.

Она с тоской окинула взглядом широкий, во всю стену, стеллаж, уходящий под самый потолок. Полки натурально ломились от книг: пухлые тома, мятые обложки покетов и даже просто растрепанные пачки распечатанных на принтере листов. Пальцы, как по клавишам, пробежались по корешкам. Из знакомых авторов только Стругацкие и Кастанеда. Несколько учебников по графическому дизайну, много фантастики, но еще больше эзотерики, иногда совсем желтушной, в духе передач на «Рен ТВ». Даже – никогда бы не подумала – «Толкование сновидений» есть! Ох, Антоша, Антоша… Уж не в религию ли тебя занесло?!

– Чего опять залипла? – Настя выглянула из-за плеча.

– Думаю, что мне столько книг и за всю жизнь не прочесть. Тошка был очень умный. Любил до всего доходить своим умом. Не просто для галочки прочесть, а действительно разобраться, понять, что и как работает. Иногда это страшно бесило, а теперь страшно не хватает. Пусть бы он бубнил что-нибудь про шрифты или верстку сайтов… я бы слушала, что угодно бы слушала, лишь бы говорил…