Цхалтур, которого мы достигли на следующий день, заночевав под открытым небом все в той же телеге, меня поразил.

Даже не размерами — для меня, землянки, это был не город, а поселок. Но он оказался настолько удивительно скроенным, в прямом смысле слова, что первые минут пятнадцать мы с ребенком только осматривались, открыв рот.

Все в нем было как бы немного неправильной формы. Чуть изогнутые дома, застывшие в танце. Они достигали порой шести этажей и каждый был будто изломан. Крыши, покрытые железными заплатами и клепками. Круглые окна и витрины. Множественные чуть проржавевшие железки, висюльки и короба, служившие то ли для украшения, то ли устрашения. То тут, то там попадались крупные штуковины, напоминавшие избушки на железных ножках да колонки, которые и древними то не назовешь — блестели себе медью и шестеренками.

— Воду тут, женщина, не из источника берут, вон, механизмы качают, — объяснил довольный нашим удивлением кузнец.

А ведь и вправду цивилизация. За эти месяцы я вдоволь натаскалась из колодца; да и «удобства во дворе» ужасно надоели.

Канализация, как я поняла, также имелась. Поскольку пахло из пары канав, спрятанных за каменными бордюрами и жиденькой сероватой травой так себе.

Я продолжила осматриваться.

Факельные фонари не горели, но полумрак было бы не плохо разогнать — Цхалтур был частично окружен горами и покрыт туманной дымкой. Дальше, если пройти городок и свернуть по основной дороге налево, начинался хребет Ахалктала, который по обратную сторону имел «жуткие топи и пустоши». Наверное, именно там и жили перерожденцы, но уточнять не стала. Никто из простых жителей на эти темы говорить не любил, будто один разговор призовет на них беду; опасливо косились на рассуждающих и поджимали губы.

А вот рынок представлял собой все то, что я предполагала о средневековых рынках из фильмов и книг.

Шумная площадь, уставленная телегами, лотками, шатрами и — вот тут, конечно, опять я открыла рот — диковинными механизмами, маленьких и больших размеров, то исторгающими пар, то огонь, то воду. Я так полагала, что это была вполне себе домашняя техника, созданная для обеспеченных хозяек, но спросить стеснялась — на меня и так многие смотрели. Джандарские простолюдины были, в основном, крупные, громоздкие, темнокожие и русоволосые; причем девушки любили заплетать множество косичек и вплетать в них проволоку, всяческие винтики и остатки железных изделий, которые им по доброте отдавали кузнецы. Я же, несмотря на обычную одежду — холщовую широкую юбку с запахом поверх дурно скроенных брюк и громоздких сапог, да пожелтевшую от старости рубаху — со своей светлой кожей, серо-голубыми глазами и гладкими короткими темными волосами выделялась. И довольно сильно.

Да и чувствовала себя пришлой.

Зато сыну было вполне комфортно. В крохотных полуботинках, что ему справил деревенский сапожник за то, что я отдраила ему домик сверху донизу, в ветхой и грязноватой рубашонке с широким воротом и широких штанах, подпоясанных веревкой и чумазый, он мало чем отличался от прочих ребятишек и тут же нашел себя компанию, упросив отпустить в импровизированный детский сад, точнее, на пустую площадку, образовавшуюся за телегами, где уже собралось немало ребятни пинало мяч из тряпок и крутило какие-то железные веретенца под присмотром пары старух. Его отросшие светлые вихры — наследие папаши, в моей семье все были темненькие — тут же смешались с такими лохматыми головами. Макс был спокойным, добрым и улыбчивым мальчиком, ну и проказником, как и все в этом возрасте; дети и взрослые его любили, ну а он сам с восторгом воспринимал новую действительность. И даже несколько раз заявил мне, что в "Дзантале" ему нравится больше, чем раньше, там, где было много игрушек, но мы мало гуляли.

Взяв обещание, что никуда сын не дернется с этой площадки, я пристроилась со своими травами рядом с кузнецом, разложившим угрожающего вида мечи, пару секир с причудливо украшенными ручками и несколько довольно крупных грубых шестеренок, которыми тут же заинтересовались праздные гуляки.

Я же жадно изучала местные манеры и моду.

Даже в таком небольшом городке жители сильно отличались от привычного мне окружения, да и многие, я полагаю, были приезжими из более крупных населенных пунктов.

Девушки и женщины оказались одеты очень эффектно. Ассиметричные юбки с рюшами, обнажавшими колени — причем далеко не всегда под ними скрывались брюки, а вот кожаные сапоги — обязательно. Даже в Цхалтуре не было мостовых. Сверху, как правило, были белые рубашки, тоже с рюшами, или совсем прозрачные кофты, а также обязательный кожаный корсаж, с шириной варьировавшийся от пояса, до полноценных «доспехов», закрывающих тело от ключиц до талии.

Многие были в шляпках. Здесь вообще любили украшать голову и волосы, это я заметила, а вот накрашенных девиц не видела ни одной.

Мужчины, в основном, были одеты как Теймар, как я его запомнила, — облегающие брюки, рубашки, сапоги. На некоторых были украшенных клепками кожаные жилеты, или даже кожаные доспехи с нарукавниками и железными полосками-украшениями. Мелькнула парочка местных щеголей, в сюртуках с кучей цепочек и смешных котелках, напомнивших мне больше перевернутый ночной горшок, нежели головной убор английских джентельменов.

Травы у меня раскупили быстро; я спрятала в потайной внутренний карман на брюках несколько неправильной формы полшек, которые позволят нам с Максом, по меньшей мере, питаться с неделю и решила присмотреться к постоялым дворам и тавернам, на вид, весьма приличным. Правда, на мои осторожные расспросы про ближайшие территории да по поводу работы смотрели несколько настороженно — все-таки чужаков здесь не жаловали. Городок оказался не настолько большим, чтобы начать новую жизнь, нужно было, видимо, попасть в один из шести самых крупных городов или уже в столицу, но как туда добраться? Пешком до нее, как удалось выяснить, идти месяца три. На лошадях, если менять их, конечно, можно и за несколько недель справиться, но где мы с сыном — и где лошадь?

Поезд и дирижабль, что «останавливались» в Цицамуре, в двух днях отсюда, стоили для меня непомерно дороге, не говоря уж о портале.

Я растерялась. Видимо, придется все-таки остаться в Цхалтуре, хотя бы ненадолго, заработать еще да дождаться попутчиков в нужную мне сторону. Неплохо было бы еще и картой обзавестись.

Я вернулась на рынок и забрала Макса. Довольный Гиро, в первый же день продавший всё добро, позвал нас «угоститься из рук его, Всемилостивым оком укрепленных». Понятно, что мы с радостью согласились, какая разница, кто и что ему укреплял — попробовать хоть что-то другое кроме каш, грубых бульонов и супов с горькими травами очень хотелось.

Непонятно правда, как я потом распрощаюсь с этой заботой, тем более что забота была продиктована явно какими-то намерениями, пусть я и не давала повода.

Едальня, чуть в стороне от центральной площади, на которой и проходила ярмарка, была самая что ни на есть приличная, даже по моим меркам. Здесь было темновато — окна почему-то были крохотными да еще и прикрытыми витражами и ставнями — но вполне многолюдно, опрятно и вкусно пахло. По полу правда разбросано сено и не понятно, для чистоты ли, или это просто вывалилось из жующих обычных лошадей, которые стояли тут же, в отгороженных низкими стенками стойлами.

Нам подали овощные похлебки, куски жареной птицы, хлеб, лепешки и сыр, взвары для всех и остро пахнущую алкоголем кружку для кузнеца, который быстро умял предназначенную для него еду и заказал уже следующую, все страннее улыбаясь в мою сторону. Ну а я пыталась сообразить, не последуют ли по деревенскому этикету какие-либо признания. Обижать Гиро не хотелось, но и отвечать ему взаимностью только потому, что он был добр к нам, тоже.

Макс, наевшись довольно вкусной похлебки, вырубился. Я аккуратно пристроила его на лавку, подложив под голову свернутую шерстяную тряпку, которая была у меня вместо куртки, и рачительно сложила остатки лепешек и сыра в рюкзак