- Что толкуешь? - огрызнулся Хрипкинс. - Мы и так тут, как дерьмо, болтаемся, нам без твоих глупых шуток тошно.

- Это не шутки, - сказал Донован. - Очень жаль, Хрипкинс, но это правда.

И завел свою шарманку насчет долга, как он тяжел.

Вот уж не замечал, чтоб тем, кто много про долг толкует, было от него и впрямь хлопотно.

- Ох, да кончай ты! - Хрипкине сказал.

- Спросите Бонапарта, - говорит Донован; видит, что Хрипкинс всерьез его не принял: - Это правда, Бонапарт?

- Правда, - говорю, и Хрипкинс так и стал.

- Боже мой, приятель!

- Думаю, что правда, приятель, - говорю.

- А говоришь, будто шутки шутишь.

- Он, может, и шутки шутит, а я так не шучу, - ".

обозлился Донован.

- Что ты имеешь против меня, Джеримайя Донован?

- Лично против вас я ничего не имею и так не говорил. Но почему ваши взяли четверых пленных и прехладнокровно их расстреляли?

Он Хрипкинса за руку дергает, тащит, а тому невозможно объяснить, что это мы всерьез. У меня в кармане "Смит и Вессон", я держу палец на спуске и думаю, что буду делать, если они задерутся или побегут, и бога молю, чтобы они сделали хоть то, хоть это. Если б они побежали, я б ни за что по ним не стрельнул. А Хрипкинс хочет знать, Рыцарь за то же или нет, мы ему говорим, что "за", а он спрашивает, почему Рыцарь хочет его кокнуть? Что он нам сделал? Разве мы все не по корешам? Разве мы его не понимаем, разве он нас не понимает? Мы что, хоть на момент воображаем, что он расстрелял бы нас за всех так-их-так офицеров так-ее-так британской армии?

Тут мы и добрались до болота, и меня так затошнило, что я не мог даже отвечать Хрипкинсу. Идем в темноте по краю, а Хрипкинс все нас останавливает, все сначала начинает, будто накручивает, что все мы по корешам, и я уясняю: только когда готовую могилу увидит, убедится он, что есть приказ и мы его выполним. И все время надеюсь что что-то случится, что они побегут или что Рыцарь возьмет ответ на себя. Чую, что Рыцарю тяжче, чем мне.

4

Увидели мы наконец фонарь вдалеке и пошли на свет.

Фонарь был у Рыцаря, а Финн стоял где-то в темноте позади, и когда рассмотрел я, как они молчком затаились в этом болоте, до меня окончательно дошло, что мы это всерьез, и никакой надежды ни на что у меня не осталось.

Гыкер, разглядевши Рыцаря, как обычно, сказал:

"Привет, приятель", а Хрипкинс тут же набросился на Рыцаря и опять ударился в спор, только на этот раз Рыцарю нечего сказать за себя, стоит он, голову опустил и фонарь ногами зажимает.

А отвечать взялся Джеримайя Донован. В двадцатый раз, будто на этом зачкнулся, Хрипкинс спросил, думает ли кто-то, что он расстрелял бы Рыцаря.

- Да, расстреляли бы, - сказал Джеримайя Допован.

- Нет, не расстрелял бы, будь ты проклят!

- Расстреляли бы, потому что знали бы: не расстреляете, так вас самого тут же расстреляют.

- Не расстрелял бы, пусть меня хоть двадцать раз расстреливают. Я не расстрелял бы дружка. И Гыкер не расстрелял бы. Верно, Гыкер?

- Верно, приятель, - сказал Гыкер, но больше просто так сказал, чтоб ответить, а не чтобы в споры встревать. Голос у него был такой, будто открылся наконец просчет, которого он дожидался.

- И с чего вы взяли, что Рыцаря тут же расстреляют, если он меня не расстреляет? Знаете, что я сделал бы на его месте в этом чертовом болоте?

- И что бы вы сделали? - спросил Донован.

- Пошел бы вместе с ним, куда он, туда и я. Последний шиллинг с ним делил бы, стоял бы за него до конца. Никто никогда не скажет, что Хрипкинс покинул дружка в беде.

- Хватит, - сказал Джеримайя Донован и взвел револьвер. - Поручения у вас есть, чтобы передать?

- Пет у меня никаких поручений.

- Молиться по-вашему будете?

Хрипкинс прехладнокровно ляпнул такое, что меня даже тряхнуло, и опять повернулся к Рыцарю.

- Рыцарь, слушай меня, - сказал он. - Мы с тобой по корешам. И раз ты не можешь перейти на мою сторону, давай я перейду на твою. Чтоб ты видел, что я про дружбу всерьез. Давай мне винтовку, и я буду за тебя и за ваших.

Никто не ответил. Мы знали: нет пути назад.

- Слышал, что я сказал? Кончено у меня с этим.

Я дезертир, или зови, как хочешь. В твою чушь я не верю, но она ничем не хуже моей. Ты доволен?

Рыцарь поднял было голову, но заговорил Донован, и Рыцарь опять молчок и потупился.

- В последний раз спрашиваю, есть у вас поручения, чтобы передать? спросил Донован, а голос злой, холодный.

- Заткнись ты, Донован! Ты меня не понимаешь, а эти парни понимают. Они не из тех, чтобы взять дружка да убить. Они никакому капиталисту не слуги.

Мне одному из всей кучи было видно, что Донован поднял свой "Уэбли" к затылку Хрипкинса, и, когда он поднял, я закрыл глаза, попытался молитву припомнить.

Хрипкинс начал было говорить что-то еще, и тут Донован выстрелил; когда грохнуло, я открыл глаза, вижу - падает Хрипкинс, сначала на колени, а потом навзничь, в ноги Рыцарю, и молкнет постепенно, будто ребенок засыпает, и фонарь светит на ноги его тощие и чищеную фермерскую обувку. А мы будто застыли и смотрим, как он, содрогаясь, отходит.

Тут Гыкер вынул носовой платок и начал завязывать себе глаза (в суматохе мы Хринкинсу и глаза завязать забыли), но видит - платок мал, повернулся ко мне и попросил одолжить мой. Я дал ему свой, он связал их и ногой на Хрипкинса показал.

- Он еще живой, - говорит. - Дай-ка ты лучше ему еще раз.

И вправду-таки левое колено Хрипкинса дернулось вверх. Я наклонился, приставил ствол к его голове, потом опомнился, выпрямился. Гыкер понял, что со мной творится.

- Доделай сначала, - говорит. - Все равно уж. Не понять нам, сукин ты сын, каково сейчас ему.

Я стал на колени и выстрелил. Я будто не понимал, что делаю. А Гыкер все с платками справиться не мог, услышал он выстрел и выдал смешок. Я в первый раз услышал, как он смеется, и у меня мороз по спине прошел, такой был жуткий звук.

- Дурачок, - сказал он спокойно. - Прошлой ночью очень интересовался насчет всего этого. А это очень темное дело, приятели, как я думаю. Теперь он знает о нем ровно столько, сколько ему положено, а прошлой ночью все было для него во тьме.

Донован помог ему завязать платками глаза.

- Спасибо, приятель, - сказал он.