Тренч молчал. То ли был слишком впечатлен рассказом, то ли его подавляли ухающие шаги голема, который расхаживал по мидль-деку над их головами. Габерон мог его понять, его самого этот звук буквально сводил с ума. Куда хуже, чем равномерный бой часов под ухом.

Сколько часов осталось у них в запасе до того, как Марево высосет их досуха? Габерон сжал в кармане часы, но открывать не стал. Часы остались единственной вещью из всего окружающего, которой можно было верить. Они все глубже погружаются в Марево, это значит, что скоро начнут лгать мысли, чувства и воспоминания. И единственным прибором на борту, не подверженным влиянию алого яда, останется хронометр. Цифры никогда не врут, это подтвердит любой канонир. Они скажут правду даже тогда, когда это откажется сделать любимая женщина рядом с тобой или верный товарищ. Габерон привык верить цифрам.

Приоткрыв крышку часов, он тайком от Тренча нащупал пальцем стрелки. Двадцать минут одиннадцатого. Это значит… значит… Цифры, прежде послушные, как шеренги выстроившихся на баке матросов, стали сбиваться в кучу, выпадать и совершать совершенно неожиданные маневры. Габерону пришлось сосредоточиться и сделать несколько глубоких, наполненных вонью Марева и рыбьей чешуи, вдохов, чтобы вновь обрести над ними власть. Делим… Однако же.

— Мы теряем примерно полтора фута каждую минуту, — сообщил он в пустоту, не видя Тренча, — Значит, сейчас… Да, верно. Шестьсот тридцать семь футов.

Тренч, обнаружившийся совсем недалеко, посмотрел на него ничего не понимающим взглядом.

— Что это значит?

— Это значит, что от смерти нас отделяет еще триста тридцать семь футов, — Габерон спрятал часы, — Четыреста три минуты. Шесть с лишним часов. Будь здесь хоть один иллюминатор, мы бы смогли увидеть рассвет. Впрочем, какой рассвет на такой высоте… Солнечные лучи сюда почти не проникают.

— Габбс.

— А?

— Если мы… одновременно… Ну, вместе… Как думаешь?

Ему не потребовалось уточнять, что Тренч имеет в виду — он уже думал об этом получасом ранее.

— Нет, — Габерон мотнул головой, — Разорвет обоих. Ты видел его в деле. В общем, лучше не думай об этом. И вообще ни о чем не думай. Мысли сейчас только вредят. Не помнишь, давно мы были на связи с Ринриеттой?

Тренч потер виски.

— Недавно… Или нет, давно. Не помню.

Габерон напряг собственную память, но та работала со скрипом, как механизм, чувствительные шестерни которого засыпало трухой. Потребовалось значительное усилие, чтоб вспомнить — он говорил с капитанессой немногим меньше часа назад. О Роза, жарко… Тело горит, как у тифозного больного, кажется, вот-вот и начнет плавится бронированное днище под ним…

— Надо… связаться с ней, — Габерон облизнул губы, но от этого стало только хуже, — Узнать, как она.

— Зачем? — безразлично спросил Тренч, — Она двумя палубами выше. Ей сейчас легче.

— Дурак ты, — без всякого выражения сказал Габерон, — Она одна. Это значит, ей тысячекратно хуже. Гомункул!

Он ожидал, что безжизненный дух «Барракуды» отзовется не сразу. Но голос гомункула прокатился по нижней палубе почти мгновенно:

— Гггг-говорит торт сто пятнадцать! Докладываю… закладываю… выкладываю… Выкладываю постановку! Заста… Поста… Обстановку. Закладываю обновку! В-в-вввремя на бортах — десять часов двадцать галлонов! Текущий морс — зюйд-зюйд-чай.

Как и прежде, этот голос был лишен эмоций, но теперь проговаривал слова на странный манер и слова эти казались беспорядочным месивом, чьи части едва стыкуются между собой — что-то подобное можно напоминать на рейде Могадора, где в воскресный день могут столпиться сотни кораблей — сейнера, пакетботы, почтовые шхуны, бриги…

— Чего это он? — Тренч даже приподнялся на своем сундуке.

— Замечательно, — восхитился Габерон, — Кажется, наш гомункул освоил тот язык, на котором общается капитанесса при помощи гелиографа!

— Д-ддобрый вечер, милые дамы! — голос гомункула несколько раз сухо треснул и вдруг перестал заикаться, — Добро пожаловать на лучшую в этих широтах небесную яхту. К вашим услугам опытная команда, превосходные стюарды и, конечно, охлажденное шампанское. Если соблаговолите взглянуть в иллюминаторы левого борта, то увидите величественные дворцы Лоррэна… Именно с Лоррэна мы начнем наш увеселительный и восхитительный круиз!

— Он… пьян? — нашел в себе силы удивиться Тренч.

— Нет, просто барахлят тонкие магические связи в голове. «Малефакс» несет такую же околесицу, когда переберет со своими парадоксами. Магические существа, чтоб их всех… Гомункул, установить связь с капитанским мостиком!

— Одну минуту, герцогиня, — важным тоном сообщил гомункул, — Связь установлена.

— Габбс? Габбс?..

Голос Алой Шельмы был слаб и сух. Услышав его, Габерон едва удержался от того, чтоб треснуть кулаком в бронированный борт канонерки. Едва ли разбитые в кровь костяшки помогут в его нынешнем положении. Наоборот, Марево уловит его отчаянье, его боль, и тысячекратно умножит ее.

— Эй, Ринни! — сказал он самым беззаботным тоном, — Ну как там дела наверху?

— Наверху… Не очень, Габбс, — она говорила, как смертельно уставший человек, едва удерживающийся от того, чтоб провалиться в сон, — Скучновато немного. Знаешь, я передумала. Мне не нужен такой корабль. Слишком много железа и… И вообще он неудобный. Я хочу обратно на «Воблу».

— Мы вернемся на «Воблу», — пообещал Габерон, — У Дядюшки Крунча еще будет возможность всыпать тебе ремня.

— Вы что-то придумали? Вы придумали, как выбраться с нижней палубы?

Габерон воспроизвел бы свою лучшую гримасу, если бы гомункул смог донести ее до капитанского мостика. Но гомункул, судя по всему, и так с трудом сохранял последние крохи рассудка. Поэтому все это Габерон вложил в голос.

— Ну, мы работаем над этим. Задачка, сама понимаешь, та еще…

— Вы не можете выбраться за борт?

— Как, Ринни? Это же чертова канонерская лодка, а не коробка из-под конфет. Даже будь у нас кирки, ломы и все прочее в этом роде, у нас ушло бы два дня на то, чтоб пробить бронекорпус.

— Там внизу инструментов? Вы искали?

Габерон поморщился.

— Искали ли мы? Да мы с Тренчем уже трижды провели инвентаризацию, которая не снилась даже самому дотошному квартмейстеру формандского флота. И стали счастливыми обладателями множества полезных вещей. Например, целой груды негодных ржавых труб, двух дюжин болтов с сорванной резьбой, куска гнилой парусины, нескольких лопнувших деревянных досок, чана с засохшим варом, сломанного гаечного ключа, двух футов бечевки, чьего-то восхитительного сапога, хоть и немного поношенного, бочки со старой рыбьей чешуей и рукояти от камбузного ножа.

— Прекрасная добыча, Габби, — вздохнула капитанесса, — Только бесполезная. Может, Тренч соорудит из этого что-то действительно стоящее?

Тренч даже головы не поднял, лишь безнадежно махнул рукой.

— Если и соорудит, это будет что-то вроде альтиметра для измерения высоты в человеческих носах или лампа, горящая невидимым светом, — Габерон заложил ногу за ногу, — Лучше всего обратить наше сокровище в ощутимые дивиденды. Вот увидишь, по возвращению в Порт-Адамс нас будут встречать как героев. В конце концов, быть может, я даже отдам тебе сапог. Во-первых, ты участвовала вместе с нами в этом дерзком нападении и, согласно пиратскому кодексу, имеешь право претендовать на свою часть добычи. А во-вторых, мне все равно не понравился его цвет.

Капитанесса негромко рассмеялась. Ее смех был еле слышен, как шелест легкого ветра в верхушках мачт.

— На какой мы высоте?

— На мостике есть альтиметр.

— Есть, но не работает. Только крутится без остановки в обе стороны. Наверно, что-то с гомункулом или…

— Мы еще высоко, — спокойно сказал Габерон, — Футов восемьсот, не меньше. У нас в запасе куча времени. Возможно, нам с Тренчем придется сделать из остатков моей сорочки колодку карт, чтоб скоротать время. Я надеюсь только, что он не жульничает. Мне не нравится, как он смотрит на нашу добычу…