- Да, крышу нам тогда снесло как следует, - Джордж снова утыкается в стакан, но в этот раз еще и для того, чтобы скрыть ухмылку.

- Иногда полезно не сдерживать себя, - подмигивает ему Фред.

Не то, чтобы они часто себя сдерживали, как заметила бы мама, услышь она этот разговор. Хотя тогда вначале она убила бы их обоих за подобный эксперимент и всё, что случилось потом.

Но мрачные лица вокруг возвращают к реальности. И Джордж предпочел бы схватить Фреда и сбежать с ним назад в их общие воспоминания, но он вынужден ещё какое-то время оставаться здесь.

Наконец, люди начинают расходиться. Джордж старается держаться поодаль, не желая снова слышать их слова, от которых всё равно никому не станет легче. Но он благодарен всем этим людям, каждому из них, за то, что они пришли. Он знает, что они тоже любили Фреда. Он бы удивился, если бы они этого не делали. Нельзя знать Фреда и не любить его. Это как не любить солнце. Он никогда не беспокоился по поводу того, скольких людей привлекал его близнец или он сам. Они делились своим светом и позитивом, своей радостью всю свою жизнь со всеми, кто был лишён тепла, со всеми, кто нуждался или просто хотел свой кусочек света. И всё равно по-настоящему всегда принадлежали только друг другу.

Когда все посторонние, наконец, покидают дом, Джордж с чистой совестью направляется к лестнице. Но Джинни вдруг оказывается той, кто останавливает его. Он с недоумением смотрит на сестру, и она тихо поясняет:

- Ты не посидишь с нами немного?

Джордж смотрит поверх ее головы на лица братьев, Гермионы и Гарри. Отца и матери нет, и он решает, что тоже не должен оставаться.

- Извини, Джинни, - он старается говорить мягко. – Я устал.

Она сжимает губы, совсем как мама, и кивает с тем самым раздражающим пониманием в глазах.

- Конечно. Спокойной ночи, Джордж.

Он не отвечает, просто уходит. Фред топает за ним, так же молча. Вместе они чистят зубы и собираются спать. Джорджу кажется, что этот день длился тысячу лет, и он не верит, что еще только восемь вечера. Но ему не хочется больше ничего делать. Просто закрыть глаза и освободиться от всего этого. Ноги гудят, когда он стаскивает обувь. Раздеваясь, он замечает на себе взгляд Фреда, но не торопит его, позволяя близнецу самому решить, когда и что говорить.

Поэтому он удивляется, когда понимает, что лежит в постели, а тот всё ещё молчит.

- Фред, - зовёт он. Почему-то шепотом, хотя здесь нет никого, кто мог бы их услышать.

Фред, стоявший у своей кровати, смотрит на него и дергает плечами.

- Я не знаю, наверное, просто устал, - отвечает он на незаданный, но очевидный вопрос. – Всё-таки быть мёртвым очень утомительно.

Джорджу вкладывает в свой взгляд легкий укор, но он ценит попытку брата оставаться позитивным. И когда Фред забирается под одеяло на своей кровати, выключает свет.

- Спи спокойно, Фредди, - бормочет он, и глаза его закрываются.

- И ты, Джордж, - раздается из темноты. И это всё, что нужно. А завтра… завтра они начнут разбираться с тем, что случилось. Но, какой бы ни была причина, главное, что это произошло. И Джордж признается, что, даже если станет известно, что Фреда удержала на земле тёмная магия, ему будет всё равно. Любые силы, хоть сам дьявол.

***

Фред может спать, хотя в этом больше нет необходимости. Физически. Если это ещё можно сказать применительно к нему. Но сейчас ему совсем не хочется. Он лежит в тишине несколько часов, слушая, как дышит Джордж. А потом встает. Беспокойство, поселившееся в нём с похорон, не отпускает. В ушах всё ещё горит мамин плач, а перед глазами то и дело вспыхивает собственное тело в гробу. И как тут не свихнуться? Ведь вот он, здесь! Он ощущает себя, свои мышцы, свои руки, ноги, он может к себе прикоснуться, поднимать предметы, обнимать Джорджа. И всё же его нет.

В доме темно и тихо, когда он выходит на лестницу. Но какое-то чутье ведет его вниз, и он замечает рыжий неяркий свет камина, льющийся из гостиной.

Это отец.

Фред останавливается на пороге и прислоняется плечом к дверному косяку. В груди его что-то сжимается, будто чей-то острый кулак вонзился внутрь и тянет, тянет, тянет.

Отец сидит в кресле и смотрит на огонь. Плечи его опущены, спина сгорблена, а упавший с колен плед так и лежит на полу у ног. Рыжий отсвет вычерчивает профиль и отражается в пустых глазах. Из-за черных теней щеки кажутся неестественно восковыми, а морщины – глубокими и черными. Вместо губ – лишь горестная ломаная, похожая на темнеющую рану. Пальцы рук переплетены, но даже издалека можно заметить легкий тремор.

- Папа, - тихо и отчаянно зовет Фред.

Но мистер Уизли не слышит своего сына.

Фред столько раз звал его, но никогда – так сильно. И именно теперь отец не может ответить. Не может прийти и спасти его. Тогда, когда нужнее всего.

Для маленьких близнецов их мягкий, добрый и забавный папа всегда был героем. Они видели его промахи и неудачи, но от того любили его еще сильнее. Потому что он никогда не был идеальным, словно вырезанная изо льда скульптура. Он был смешным и теплым. Он ошибался, как все люди. И они, глядя на него горящими глазами, понимали, что допускать ошибки – это не страшно. Это нормально. Просто нужно перешагнуть и двигаться дальше. И поэтому они никогда не унывали. Потому что он показал им такое решение. Он их этому научил. Не опускать руки, не ломаться от критики, а просто следовать за своей мечтой, какой бы странной или чудаковатой она ни была.

Милый папа. Защитник. Друг. Родной и любимый. За что тебе это? За что?

Фред подходит к креслу, стараясь не шуметь. Это глупо, но он всё ещё ведёт себя так, словно живой. Он не сдаётся. Всё, как учил отец. Около камина он садится прямо на пол и снизу вверх заглядывает в лицо мужчины.

- Папа, пожалуйста, - снова зовёт он.

Отец даже не мигает. Он не спит, но словно в какой-то прострации. Глаза его кажутся черными и стеклянными. В них нет ни тени привычной доброты или улыбки. Он раздавлен горем. Пережить своего ребёнка, своего маленького сынишку – разве может быть что-то страшнее?

Фред бы отдал что угодно, чтобы обнять отца, чтобы сказать, что он рядом, что он здесь. Забывшись, он тянет руку, желая взять ладонь отца в свою, но его пальцы сразу же проходят насквозь, и он быстро отдергивает их. Это больно. Это как напоминание о том, что он мёртв.

- Пожалуйста, - тихо говорит он, - не страдай так сильно. Мне не было больно умирать, я думаю. Я не помню. Но сейчас я с Джорджем. И со всеми вами. Даже если вы меня не видите. Но он видит. Он всегда будет со мной, он поддержит меня, ты ведь знаешь. Не плачь из-за меня, папа. Я с Джорджем, и значит, всё не так уж и плохо. Ведь правда? Ты же знаешь, что это – то, что мне всегда было нужно. Ох, я такой эгоист, да? Но я счастлив быть здесь, пусть и так. Потому что если бы не… Если бы я… Папа. Джордж, он… Я присмотрю за ним. А он за мной. И мы будем в порядке. Только, пожалуйста, держись. Ты. И мама. Я не хотел, чтобы вы страдали из-за меня.

Отец шумно втягивает носом воздух, и Фред затыкается. Он не знает, что еще сказать, мысли ходят по кругу: от просьбы не плакать до слов о Джордже. Всё, что его волнует. Наверное, он всё-таки большой эгоист.

Они сидят так не один час. Отец совсем не шевелится, и Фред серьёзно беспокоится о нём. И тогда появляется мама. Она входит, пошатываясь. Горе совсем ослабило её, но днём, при детях, она всегда держится, оберегая своих оставшихся сыновей и дочь. Особенно Джорджа. Она словно запрещает себе страдать, зная, что близнецу должно быть хуже. Но сейчас Фред может видеть её без масок. Такой, какой прежде видел лишь папа. И, может, ещё Билл.

Она тихо всхлипывает, когда подходит к мужу и останавливается около его кресла.

- Артур, - голос ее изломанный, чужой, - пойдем.

Он не отвечает. Убитый горем, он не находит сил говорить.

Фред почти задыхается от бессилия.

- Пожалуйста, милый, - шепчет мама. Она наклоняется, берет одну руку мужа в свои ладони и, поднеся к губам, судорожно целует. Кажется, именно это приводит отца в себя. Он моргает, взгляд его внезапно становится осмысленным, и он замечает жену.