Виктор Матвеевич понял этот взгляд, улыбнулся и стал неторопливо одеваться.
До города надо было идти по песчаной дороге. Ноги вязли в песке, и нагретый солнцем горячий песок, попадая в сандалии, обутые на босую ногу, чем-то тоже напоминал детство, рыбную ловлю в детстве и покойную мать. Было грустно, и в то же время приятно было идти по этой горячей дороге.
Незаметно Волков дошел до города и побрел по тихим улицам. На одной улице прочел вывеску: "Почта и телеграф". Зашел.
Веселая курчавая девица выдала ему четыре телеграммы из Москвы. Директор треста прочел их и сейчас же, нахмурившись, написал четыре ответа.
Лирическое настроение его моментально прошло.
В Москве, в тресте, дела шли не блестяще - провалилась важная смета. И Волков не мог больше думать о старых своих друзьях, о детстве, о приятных прогулках по Сызрани. Он думал о Москве. И все больше и больше мрачнел.
Хмурый, он вышел из здания почты и пошел домой.
Матвей Кузьмич в длинной, выцветшей рубахе без пояса возился на дворе. Руки его были вымазаны в саже, лицо раскраснелось от напряжения. Увидев сына, он закричал:
- Завтракать, Витенька! Чай пить! Я тебя уже давно жду.
Здесь же, во дворе, у самодельного умывальника, прибитого к столбу, он вымыл руки, расстелил холстинную скатерть на столе под единственным чахлым кустиком, во дворе же моментально подогрел самовар, и они сели пить чай.
Матвей Кузьмич говорил:
- Вот видишь, Витенька, у меня тут как на даче. Я хотел еще пару кустиков посадить. Да и цветов бы еще надо. Но все некогда было, мамаша болела. Эти вон цветочки она сама посадила.
И он показал рукой на крошечную клумбу, окруженную побеленными кирпичами и защищенную от козы и кур проволочным заграждением.
Виктору Матвеевичу показалось, что отец раздумал ехать, тем более что настроение у старика было уже не такое унылое, как два дня назад. Он выглядел возбужденным и как-то особенно любовался своим хозяйством.
Сын сказал:
- Ты знаешь, папа, мне уже ехать надо. Меня в Москве ждут. Ты как, собираешься?
- А как же, Витенька! Я уже домик почти продал. Я вот хотел только с тобой посоветоваться...
Виктор Матвеевич не смог дать совета.
Но Матвей Кузьмич как будто и не нуждался в этом. Он все, что надо было ему, уже сделал и советовался с сыном только для "законности", как он любил говорить.
- За домик я теперь не беспокоюсь, - сказал он. - Покупатель у меня хороший, надежный. Помнишь, на похороны приходил старичок, рыженький? Пузырев ему фамилия. Андрей Андреич. Вот он и покупает. Сегодня пойдем с ним уделывать все дело по закону. Мебель я тоже продал Вавилову. Он уже деньги отдал. Теперь бы мне еще козочку продать и курей. Куда, для чего я их повезу?
В сенях сын увидел запакованные тючки, мешки, набитые, чем-то. Видимо, отец торопился.
Виктор Матвеевич прошел в комнату, открыл свой чемодан и, вынув из него портфель, сел к столу. На том самом столе, где лежала еще вчера его мать-покойница, он разложил бумаги, повесил на спинку стула пиджак и начал писать.
За стеной возился отец. Он отдирал что-то клещами и кряхтел.
Виктор Матвеевич встал из-за стола и пошел помочь ему.
- Ну-ка, папа, дай я попробую!
- Не надо, ничего не надо! - почти закричал на него отец. - Я тут сам. Занимайся своими делами, Витенька! Я вот полочку хочу отодрать. Жалко все-таки отдавать чужим людям.
Виктор Матвеевич ушел и опять занялся бумагами. Отец продолжал возиться за стеной. Он отдирал полку, что-то передвигал. Потом кто-то позвал его со двора, и он вышел.
На дворе его ждали покупатели. Он показал им козу, кур и двух кроликов. Покупательница, высокая старуха с сердитым лицом, трогала козу за вымя и, потрогав, брезгливо поджимала губы.
Все это Виктор Матвеевич видел в окно. Он видел, как покупатели подошли к его окну и сели на лавочку, чтобы поторговаться.
- А это кто же у вас в дому-то? - спросила старуха отца. - Квартирант?
- Зачем... - сказал отец. - Это сын мой, из Москвы. Вот я к нему и еду. Приглашает.
- Он что ж, на службе там, что ли?
- Директор, - сказал отец почему-то шепотом. - Директор треста, конторы...
Виктор Матвеевич, услышав это, улыбнулся.
Однорогую козу увела старуха. Кроликов и кур, усадив в бельевую корзину, унес молодой человек в майке. Потом во двор вкатилась двухколесная тележка, и два парня стали укладывать на нее купленную мебель.
Матвей Кузьмич вошел в комнату, где сидел сын, и сказал:
- Я этот столик, Витенька, тоже продал. Все продал. Продал все, что наживал... - И в голосе его послышались слезы.
- Быстро ты, - сказал Виктор Матвеевич и, собрав свои бумаги в портфель, встал.
Два здоровых парня подхватили стол и понесли к дверям.
Дом, обжитой, любовно оклеенный пестрыми обоями, фотографиями знакомых и незнакомых людей, олеографиями битв и курортных видов, обставленный небогатой, но любимой мебелью, сейчас лишенный всего этого, лишенный полочек и этажерок, фарфоровых петушков и глиняных зайчиков, возвышавшихся на подоконниках, цветочных вазонов, икон и занавесок, выглядел жалким и чужим.
На полу валялись смятые бумажки, рваные подметки от давно изношенных ботинок, яичная скорлупа, сушившаяся для того, чтобы кормить ею кур.
Матвей Кузьмич ходил среди этого мусора и вздыхал.
В сенях стояли два окованных жестью сундука. Он складывал в них свою одежду, обувь и даже ведра, кастрюли и сковородка. Он замыкал это все тяжелыми висячими замками.
Он уезжал отсюда, где страшно было оставаться одному, чтобы жить на новом месте так же самостоятельно и хозяйственно. Он умирать не собирался. Он собирался жить.
Через день отец и сын уже ехали в поезде. Отец был в сапогах, начищенных до блеска, в черном длинном пиджаке и в такой же черной суконной фуражке с суконным козырьком. Сын был в шляпе, в сером фланелевом костюме и в широконосых американских штиблетах.
Они ехали в мягком вагоне. Сын лежал на верхней полке, отец - на нижней. И изредка они разговаривали. Сын односложно отвечал на вопросы отца и больше молчал, занятый своими мыслями.
А отец, неожиданно забыв все горести, радовался, как мальчик, и тому, что едут они, и тому, что вагон мягкий, и тому, что на станциях продают всевозможные харчи по недорогой цене. И всячески хотел угодить сыну.
