– Леня-я! – вдруг раздалось из глубины чащи. – Иди сюда, тут сорочата, – звал Паша.

Не дослушав деда, я кинулся в гущу молодой ивняковой поросли, прикрывая от хлестких прутьев лицо.

Паша стоял возле толстого ствола размашистой березы и глядел вверх.

– В том вон гнезде, – показал он куда-то вверх, – Кольша туда полез, сейчас достанет.

Из-за густоты веток не видно было, что делается наверху. Лишь часто порхали с резкими криками сороки.

– Не трогайте их, – объявился следом за мной дед, – пусть себе сидят.

Но Кольша уже показался на нижних сучьях березы. В одной руке у него я заметил пестроватую птицу и догадался, что это сороченок.

– Держи, – спрыгнув на землю, сунул он сороченка Паше в руки. – Да гляди, клюется.

– Зачем взял? – Дед кинул суровый взгляд на Кольшу. – Хуже маленьких!

– А чего? Пусть посмотрят. – Кольша насупился.

– Не за этим приехали…

– Паша, дай мне подержать! – Не спуская глаз с птенца, не особенно прислушивался я к словам недовольного деда.

С глубоким сожалением во взгляде протянул мне друг сороченка.

Тельце птенца было горячим и мягким, пальцы мои ощутили частые удары маленького сердца.

– Я его беречь буду, дедушка! – Жалость и восторг переполнили мою душу, и дед понял мое состояние, но не подобрел.

– Твои заботы ему не помогут, – пресек он мою радость. – Ему мать нужна, как вот тебе. А это вольная птица – среди людей все ровно погибнет.

– Я ему буду кузнечиков ловить, червячков, – по-своему понял я утверждение деда.

– Выпусти, внук, – не уступал дед моим чувствам, – мы уедем – родители его найдут, докормят. – Он легонько коснулся моих волос, и будто внушил свое желание.

Медленно разжал я руки, и сороченок, падая, почти у самой земли затрепетал крыльями, медленно-медленно поднимаясь над травой, и дотянул до ближайшего куста, на одну из веток которого и зацепился. Тут же, с отчаянным стрекотанием, подлетела к нему сорока.

– Пошли, – позвал дед, – не будем их пугать.

С неохотой побрели мы к опушке, отмахиваясь от наседавших комаров.

– Смотрите сухой вершняк по сторонам, – наказал через плечо дед, – и тягайте его к телеге.

Я заметил за одним из пней ветвистую валежину и заторопился. Осторожно, боясь поцарапать руки, поднял ее и потянул на опушку. Сухие сучья цеплялись за кустарник, деревья, траву… Руки немели, краснело лицо, а тут еще кровососы лепились со всех сторон на голое тело и жгли укусами, но я стойко терпел, напрягаясь всем телом.

– Ну как? – встретил меня дед возле телеги.

– Ничего, только комары злющие…

– Ладно, – дед взмахнул рукой, – поиграй с другом, а мы с Кольшей сами хвороста натаскаем.

– Пошли к бурьянам, – заторопился Паша, – там вон коршун летает. Может, гнездо найдем! – Не дожидаясь моего согласия, он побежал размашисто, вприпрыжку к высоким метелкам травяных зарослей, над которыми кружила большая серая птица. Я даже приотстал от него на полполяны, хотя и стремился во весь дух. Остро запахло полынью и коноплей. Паша вдруг со всего размаха упал в гущину бурьянов, и я едва на него не налетел.

– Ящерка! – заорал он, оглянувшись. Из-под его ладони пыталось выбраться какое-то небольшое животное, темно-серое, с узким и длинным язычком, раздвоенным на конце, который оно то прятало, то быстро высовывало. Змея! Я даже отпрянул, но увидел когтистые лапки и понял, что ошибся.

– Держи! Держи! – орал Паша. И в этот момент, ящерица прытко метнулась куда-то в траву.

– Оторвала! Оторвала! – с непонятной радостью закричал Паша, поднимаясь. – Правда, значит!

– Чего оторвала? – Я даже оцепенел, подумав, что ящерка что-то у него отхватила.

– А вот гляди! – Паша разжал руку – на ладони у него извивался длинный хвост ящерицы. – Сама отрывает, чтобы убежать!

– Это ты отдавил, – не поверил я другу.

– Да нет же! Я сам раньше не верил, а теперь убедился.

– Она же без хвоста пропадет!

– Не-е, – Паша покачал головой, – у нее новый вырастет.

– Не обманывай! – Я верил и не верил другу.

– А пойдем у твоего деда спросим. – И мы припустили наперегонки к телеге.

Но ни лошади, ни телеги на опушке знакомого лесочка уже не было. Один дед стоял у толстенной березы и поджидал нас.

Вперебой, мы заговорили о ящерице.

– Это правда, внук. Она таким образом от неопытных врагов спасается: пока те возятся с оторванным хвостом – ящерка и убегает куда-нибудь в норку.

– И новый хвост у нее отрастает?!

– А как же…

Пораженный необычной возможностью маленького животного, я замолчал.

– Ну вот что, звероловы, грибы собирать будите?

– А где Кольша? – Паша оглядывался.

– Так хворост повез. Мы все равно на возке все не угнездимся. А пока он доедет, да разгрузит валежник – мы грибов на жарку соберем…

Паша тут же юркнул за кусты и почти сразу закричал:

– Вот обабок!

Миг – и я был возле него. Взгляд невольно скользнул к замшелому пеньку – там торчала еще одна такая же светло коричневая шляпка.

– И у меня гриб! – Едва не завалившись через колодину, я почти уткнулся носом в прохладную, пахнувшую особым ароматом шляпку крепенького гриба.

– Давай сюда! – позвал с опушки дед…

Завечерело. Затрещали кузнечики, залетали над травой стрекозы, оживились птички. С полной корзиной грибов мы вышли на травянистую дорогу, уставшие, проголодавшиеся, но довольные.

Проснулся я от солнца. Оно заглядывало в комнату поверх занавесок, тревожило. Даже зажмурившись, я ощущал сквозь пылающие краснотой веки его жгучую силу. В избе было тихо и душно. Опять я проспал то доброе время, когда по улице гонят коровье стадо, когда топится печь и пахнет чем-нибудь вкусным, когда в тени еще ощущается дыхание влажной и знобкой ночи, а уже слышны запахи полей и лесов, когда на пределе птичий гвалт, прозрачен воздух, играет солнце, на душе чисто и легко и хочется объять необъятное…

Дед устроился в дровнике, под навесом, где прохладнее: покатая крыша давала тень, а высокие поленницы хранили ночную влагу и не пропускали горячий ветер. Он достал с полки деревянный ящик и стал выкладывать из него инструменты, почти все мне незнакомые.

– Что будешь делать? – заинтересовался я, присаживаясь на чурбак.

Дед глянул ласково. Глаза у него с голубизной, и хотя брови низко нависли над ними, все равно видно, что они добрые.

– Небось заметил, что ворота плохо открываются?

До ворот я еще не добрался, но кивнул, зная, что дед не обманет.

– А как их делают?

– Всякий инструмент есть: топор вот, молоток, стамеска, бурав…

Я разглядывал названные инструменты, осторожно трогая их гладкие рукоятки.

– А можно попробовать?

Дед щурился в доброй усмешке – мое любопытство ему нравилось.

– Надо же вначале узнать, как ими пользоваться, а потом пробовать. А так – загубишь инструмент или поранишься.

– Так ты покажи!

– Гляди. Я сейчас буду заготовлять бруски для ворот, а ты наблюдай. Топор я тебе, конечно, не дам – рано тебе еще с ним заниматься, а вот молоток и долото – осваивай. Дело нелегкое, но, если постараешься, – что-то выйдет. Не сразу – со временем. – Дед взял стамеску и показал, как надо долбить дерево. Слоистые пластинки древесины так и сыпались с чурбака, а квадратное отверстие в нем быстро углублялось.

– Понял, понял. – Я протянул руку к молотку.

– А молоток возьми поменьше, вот этот. – Он достал из ящика другой молоток. – Да пальцы не пришиби.

Долото легко вошло в мягкую древесину, а я все бил по нему и бил.

– Куда загоняешь?! – огорчился дед. – Чай не гвоздь это. Помаленьку бери. – Он снова показал, как надо работать, и дело наладилось: первая щепочка откололась, вторая – и пошло-поехало, и хотя я несколько раз вскользь попадал молотком по пальцам, инструмента не бросил. Больно было, но желание проделать в чурбачке дырку пересиливало эту боль.

– Вот так, так, – послышались дедовы слова, – продолбишь так-то десятка три дырок и настоящее дело можно попробовать. – Жесткой ладонью он слегка коснулся моих волос, осматривая не круглое и не квадратное, а непонятно какое отверстие. От этой похвалы и ласкового прикосновения сердце замлело.