– Какие мускулы? – не понял я.

Лежавшие неподалеку ребятишки, явно прислушивающиеся к нашему разговору, дружно захохотали.

– Во! – громко сказал кто-то из них. – Он даже мускулов не знает.

– Вот видишь? – Новый знакомец согнул правую руку, и на ней, около плеча, заметно взбугрилась кожа. – Пощупай!

Я потрогал этот бугорок, ощущая его упругую твердость.

– Теперь ты так сделай.

Рука непроизвольно согнулась в локте, и Степа потискал мое плечо.

– Фи, – он скривил полноватые губы, – палка. Ты даже Мишку Кособока не поборешь.

Я пожал плечами, понимая, что дело идет к чему-то не очень для меня приятному, и стал искать взглядом Кольшу.

– Попробуешь? – гнул свое Степа, заглядывая мне в глаза.

Над прудом звенели голоса, смех. В разных местах взрывались у берега фонтаны брызг, а к средине пруда вода ослепительно блестела.

– Иди-ка сюда, Кособок, – кивнул кому-то Степка, по-своему поняв мое молчание.

С лужайки поднялся худенький мальчишка моего возраста и стал напротив. Глаза его были широко открыты, с влажной поволокой, но страха в них не было. Наоборот – некий вызов заметил я в его темных с искоркой зрачках.

Тут и выскочил из воды мокрый, лоснящийся на солнце Кольша, плюхнулся брюхом на мягкую траву, даже не спросив, чем я занимаюсь. А Степа подвинул нас с мальчишкой ближе друг к другу и стал поучать.

– Так, – заправил он мою правую руку мальчишке за шею, – одну руку сюда, другую под мышку, пальцы сцепили на спине и начали!

Кольша лежал, ничего не говоря, лишь искоса поглядывая на нас.

До этого я никогда не боролся. Рос в городе под опекой матери и играл лишь с соседской девчонкой, но почувствовав, что меня валят вбок, напрягся, потянул противника на себя. Бечевка у него на штанах лопнула, и мы, потеряв равновесие, упали вместе. По счастливой случайности я оказался наверху.

– Смотри, уложил! Аж штаны не выдержали! – Степа похлопал меня по спине. – Молодец! Попробуй теперь с Антохой Варькиным схватиться…

Похвала меня подзадорила, и когда передо мною встал загорелый крепыш, я вцепился в него, как клещ. Долго мы пыхтели, сгибая друг друга под дружные подбадривания и советы мальчишек. Их лица мелькали перед глазами, будто мы не боролись, а танцевали особый танец. Изо всех сил рванул я противника вбок, и тот, потеряв равновесие, упал. Наверху снова оказался я.

– А говорил: не умеешь бороться, – услышал я голос Степы среди других голосов. – Ты там, в городе, нахватался всяких приемов, да и щи, видно, ел с мясом.

– И сейчас будет есть, – добавил кто-то. – Дед у него не из бедных.

– Теперь тебе в самую пору с Марфиным Пашей схлестнуться, – продолжал свое Степа.

– Хватит, – вступился, наконец, за меня Кольша, – в другой раз. Видишь, дышит, как загнанный жеребенок…

– Ладно, отложим, – согласился Степа, махнув рукой.

Интерес ко мне сразу пропал. Ребята заговорили о своих деревенских делах. Лишь один мальчишка, которого Степа назвал Пашей Марфиным, нет-нет да и бросал на меня быстрые взгляды, как бы оценивая, и в душу закрадывалось что-то тоскливое, съедающее все то теплое, что открылось мне в новом знакомстве. Уж я-то знал, что борец из меня аховый и те две победы были случайными и, когда придется схватиться с крепким, словно сбитень, Пашей, более сильным, чем я, все и раскроется. С тихой тревогой я робко прилег рядом с Кольшей.

– Чего не искупаешься? – спросил он тихо. – Стыдишься?

Я кивнул.

– Тут стыдиться нечего, – услышал нас Степа, – все свои.

– Коля-я, Леня-я, – услышал я крик, – пошли обедать!

– Это Шурка зовет, – понял Кольша, поднимаясь, – пошли, наотдыхались. Воды еще качать на полив из колодца…

– И я с вами, – отряхивая штаны, сказал Степа, – по пути, и кишка кишке бьет по башке.

Поглядев еще раз на зеркало пруда, как пояснил Кольша, вырытого казной еще до революции, я зашагал, как можно бодрее, чтобы не отставать от старших, и немало удивился, когда заметил, что и Паша Марфин идет за нами, держа некоторое расстояние.

Мое частое оглядывание не осталось без внимания: Степа остановился, поманил преследователя рукой.

– А ты куда? – Он преградил Паше ход.

Крепыш не ответил, но в его глазах не было и тени робости.

– Язык проглотил, – поддел его Степа, – тоже мне, силач, увидел городского и поджилки затряслись.

– Да пусть идет, – встрял Кольша, потянув Степу за рукав. – Тропы не жалко…

Но, когда Степа свернул в свой двор, а мы двинулись дальше, Паша направился за нами.

– Ты к нам, что ли? – поинтересовалась Шура.

– К вам, – с беспечной серьезностью кивнул навязчивый попутчик, – хочу посмотреть, с мясом вы щи едите или нет.

Шура закатилась задорным смехом, и Кольша заулыбался.

– Если с мясом, то бороться с Ленькой не будешь? – понял он Пашу.

– Не знаю, – искренне сознался тот, – я-то пустые ем…

Никакие приглашения деда, матери, наши не смогли завлечь Пашу за стол. Так и просидел он на ящике, у дверей, пока мы обедали.

Когда стали убирать со стола, Паша поднялся и, ничего не сказав, ушел. Какие он сделал выводы, было непонятно.

– Это Таи Марфиной парнишка? – спросила матушка у деда, когда Паша промелькнул мимо кухонных окон.

– Её. – Дед поглаживал лихо загнутые на концах усы, щурился по-доброму.

– Какой упрямый, а ведь вряд ли сыт.

– Не в этом дело, – дед полез за кисетом, – ты же знаешь, что по старому обычаю, в крестьянстве, детей вместе со взрослыми за стол не пускали, а отец его – Максимка строгих правил был мужик. Так что – тут воспитание, – последнее слово дед произнес с оттенком некоего уважения и замолчал.

– Почему был? – В глазах матери мелькнула тревога.

– Месяц на фронте, а уже бумага в совет пришла – без вести пропал…

Дед еще что-то говорил, а мне вспомнился отец, его веселое лицо, васильковые глаза, крепкие руки, ласковый голос, и глухая тоска тиснула встрепенувшееся сердечко.

– Вставай, сынок, – будила меня матушка, – к тебе новый друг пришел, у ограды ждет…

Я вскочил и подбежал к окошку: на траве-мураве, развалившись, лежал Паша Марфин. Стало как-то радостно оттого, что он объявился, и робко – вдруг бороться затеет…

С необычной поспешностью и тревожными мыслями натянул я штаны и рубаху. Плеснув несколько раз на ладонь холодной воды, зачерпнутой кружкой из ведра, и выпив стакан молока, выскочил на лужайку.

– Ну ты и спишь, – без всякого приветствия встретил меня Паша, – идем играть. – Не дожидаясь ответа, он развернулся и побежал трусцой по тропинке через широкое поле, разделяющего окраины двух смежных улиц. Он был босиком. Вообще, обутых ребятишек я в деревне не видел и несколько стеснялся своих легких сандалий.

Низенькая избушка без чердака, обмазанная глиной, глядела двумя маленькими окнами на улицу. Через короткие сенцы с земляным полом мы прошли в полумрак Пашиного жилища. Сумрачно, прохладно. Под ногами тканые половики…

– Это Анютки Знатковой сынок? – услышал я низкий женский голос, еще не успев разглядеть находившихся в избушке людей.

– Ее, – ответил другой голос, позвучнее.

Тут я и увидел двух женщин, копошившихся у какого-то громоздкого сооружения из деревянных стоек и поперечен, длинный хвост тканой дорожки, тянувшийся среди этих устройств, и силился понять, чем они занимаются.

Паша между тем по-хозяйски прошмыгнул куда-то за печь и попросил:

– Мам, дай по пирогу, мы играть пойдем за избушку.

– Так бери под полотенцем, на листу, что на припечке…

– Мужик-то ее тоже там? – снова прозвучал высокий голос.

– Где ж ему быть…

И тут Паша толкнул меня под бок и обдал хлебным запахом:

– Пошли!

В сенях, на бегу, я почувствовал, как новый друг сует мне в руку что-то мягкое и понял – пирог.

– Попробуй, с ягодой, – устремляясь на яркий свет, произнес он.

Рот раскрылся как бы само собой: сладко, душисто, вкусно – таких пирогов я раньше не ел.