© Говорушко Э.Л., 2012, 2019

© Оформление ИПО «У Никитских ворот», 2012, 2019

Как часто судьба дарит нам встречи с замечательными людьми, и можем ли мы эту встречу вовремя распознать, не пропустить, не опоздать на нее, а превратить в долгий, интересный и радостный диалог длиною в жизнь? Автору этой книги повезло: таких драгоценных встреч у него было немало, и ему всегда хватало чуткости и мужества оценить самый, наверное, дорогой, подарок, который преподносит нам жизнь, – другого человека.

Люди, о которых пойдет речь в этой книге, не похожи на героев романов, они почти ничем не прославились и почти никому не известны, но жизнь их была богатой событиями и чувствами. Ученый, поэт, сельский учитель, журналист, а часто человек, совмещающий несколько профессий, – у каждого героя своя неповторимая история, преломленная через судьбу сложной, противоречивой, трагической, но великой эпохи. Жизнь в ХХ веке набирала небывалый разгон, и надо было становиться великанами, чтобы в гигантских прыжках едва успевать за ней. В таких условиях рождались совершенно уникальные характеры: смелые, открытые, честные, принципиальные, жадные к знаниям и труду и щедрые в чувствах, талантливые в науке и любви, готовые поступиться свободой, но не идеалами.

Но главное, что объединяет этих людей, – умение дружить и любить, способность к самопожертвованию, какая-то особая человечность и стойкость. И эти рассказы-воспоминания не только дань уважения и любви автора дорогим и близким, но и напоминание нам, живущим сейчас, каким может и должен быть человек…

Мать когда-то уверяла: чем чаще мы вспоминаем навсегда ушедших дорогих нам людей, тем отраднее им ТАМ. Хочется верить… Но уж точно – мне самому от таких воспоминаний становится светлее и радостнее на душе. И не случайно: арабский писатель и мыслитель Джубран Халил Джубран заметил, что воспоминание – род встречи. Значит, встречи и с теми, с кем на земле ее уже не будет.

В этой книге публикуются рассказы о вряд ли знакомых читателю замечательных людях, оказавших неоценимое влияние на автора и его жизнь. Надеюсь, что знакомство с ними станет для Вас дополнительным поводом с благодарностью воскресить в памяти своих, уже покойных близких и друзей. Чтобы было отраднее: им – ТАМ, а нам – здесь…

Автор, поверьте, не собирался писать мемуары – не по Сеньке, как говорится, шапка, то бишь жанр. Перечитывая, однако, вёрстку, убедился: о каких встречах я бы ни писал, мои «уши» торчат отовсюду. Что, в общем-то, естественно: время в этой книге, как песок, сыплется сквозь мои пальцы.

Эта, в общем-то, горькая повесть о моих родителях и родне написана по просьбе дочери Юли для моих американских внуков – Андрюши и Анечки. Чтобы знали о своих корнях.

Оккупантов моих родных мест в 1941 году неполиткорректно называю немцами, а не гитлеровцами или фашистами. Так их называли и до сих пор называют в Белоруссии.

Трудно представить, но маму свою помню с двух лет и двух месяцев, с тех пор как, в нашу деревню Остров в Белоруссии пришла война. Жарко, с треском горящие плетни, отделяющие огороды от поймы речки Добысна, которую форсировали немцы, пулемётный огонь и разрывы снарядов. Вслед за старшими ребятами раз за разом безуспешно пытаюсь вскарабкаться и перелезть плетень в месте, куда пламя ещё не добежало. Обречённо повисаю и бессильно сползаю вниз, задыхаясь от слёз и дыма… И вдруг чьи-то руки подхватывают меня с другой, спасительной стороны. Отблески огня падают на родное лицо, до неузнаваемости искажённое смертельным ужасом и страхом. Испуганный её страхом, перестаю плакать… Безмолвно прижав меня к груди, мама огородом бросается к деревне…

Сквозь проблески сознания вижу её, склонившуюся надо мной в землянке, загодя выкопанной в саду… Именно в тот день, как вспоминает мама, я слёг и пролежал всю войну.

Случилось это, как я недавно узнал из документов, выложенных в интернете, 7 июля 1941 года. В тот день бои, перекатившись через речку и хаты вдоль неё, погремели дальше, на восток, под Гомель…

Завоевателей поначалу не прельстили наши крытые соломой и гонтом хаты, их штаб разместился в Красном Береге, в бывшем панском поместье неподалеку от железнодорожной станции. Только в середине 1943-го и у нас расселилась воинская часть. В декабре мама зазвала ко мне немецкого доктора. Я лежал почти поперёк лавки: щупленький, весь покрытый гнойниками и струпьями. Немец поставил диагноз – сыпной тиф, – а потом с сожалением произнёс по-русски: плохо, матка, совсем плохо, не выживет… Уже уходя, добавил: если съесть вдруг чего захочет – из-под земли достань! Возле землянки и в этой части улицы выставили плакаты «Тиф», написанные чёрными готическими буквами; немцы обходили опасные места стороной. Нет худа без добра: здесь спрятали и таким образом спасли от отправки на выкачивание крови для немецких солдат моего девятилетнего двоюродного брата Мишу Чернецова… Обстоятельные немцы тщательно продумали оккупационную инфраструктуру, с тем чтобы извлечь максимальную пользу для рейха.

Пересыльный лагерь для невольных доноров расположили рядом, в том же Красном Береге. Недавно на этом месте был сооружён мемориал, при посещении которого невозможно сдержать слёз.

Я за эту войну чем только не болел… Сперва тяжёлое воспаление лёгких, отрыгнувшееся начальной стадией туберкулёза, потом скарлатина и сыпной тиф в его самой тяжёлой форме, а под занавес – ещё и малярия. Уже в семнадцать лет мама со слезами на глазах призналась мне, что дальняя родственница Тэкля, единственная портниха в деревне, сшила для меня похоронную рубашку. Никто не верил, что смерть меня отпустит. Но, видимо, все опасные недуги, столкнувшись в маленьком тельце, разодрались между собой и погибли в этой самоубийственной схватке – я выжил… Рассказывают, мне захотелось сала, и мама зимой 1944 года, когда немцы всё и у всех съели, где-то раздобыла кусочек. С тех пор она утвердилась во мнении, что сало меня и спасло. Я ей верил, пока не осознал: раз аппетит появился – смерть отступилась ещё до сала.

Уже отчётливо помню маму в сорок четвёртом. Мы с братом скукожились на дне небольшого окопчика, наспех вырытого в созревающей ржи, а мама стоит над нами на четвереньках, прикрывая своим телом. Вокруг свистят пули, рвутся снаряды. Сколько она так простояла – не знаю, да и она сама не помнила: может, полдня, а может, и больше.

Мама моя была не по-деревенски красивой – просто барышней и умницей, хотя окончила лишь четыре класса церковно-приходской школы. В колхозе, который образовался в конце 1929 года, числилась ударницей. В награду вызвали в райцентр, привезли на небольшой аэродром и прокатили над деревней на аэроплане: за полётом, задрав головы к небу, следила вся деревня. Случилось это в 1931 году. И до того у неё отбоя от женихов не было, но когда «спустилась снеба на землю», ухажёры как с цепи сорвались. А она ни к одному не приткнулась, никто ей не нравился. Говорила: мне, дескать, и незамужней хорошо. Любимый брат Алексей баловал Настю, младшую из трёх сестёр, и на свою учительскую зарплату чего только ей не дарил: и блузки шёлковые, и юбку до пола бархатную купил, а уж туфли – хоть каждый день меняй. Одевал как королевишну. И возил, куда хотела – не хотела: и в Жлобин, и в Бобруйск, и даже Гомель показал. Мать, моя бабушка Марья Ильинишна, журила: шла бы уже хоть за кого-то, а то, гляди, в девках останешься.