© Акимова А., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Так решать проблему еще не приходилось. Это был новый способ, неопробованный. Были сомнения: получится ли? Были колебания: не выбрать ли что-нибудь более привычное? Но все получилось. Девица, хоть и крупная, мясистая, на деле оказалась неловкой, со слабой реакцией. Она бестолково дрыгала руками и ногами, пока не успокоилась. К тому же перед этим она получила деньги и поэтому расслабилась. Поверила, дурочка, что запугала… Жадность удивительно сочетается с глупостью. Позднее, правда, обнаружилось, что в кармане у нее был газовый баллончик. В том самом кармане, куда она спрятала полученные деньги. Да, не успела девушка воспользоваться ни тем, ни другим…

Гораздо труднее было замести следы. Тащить тело было тяжело. Хоть и недалеко – до лифта, спустить в подвал, а там еще немного. Щербатый пол подвала цеплял простыню, в которую было завернуто тело, тормозил, удваивал тяжесть. По лицу, по спине тек пот. Но надо дотащить, надо. Осталось немного… Скоро все закончится, главное уже сделано. Никто ничего не узнает, никогда…

Гудения лифта никто не услышит. Вахтер дрыхнет в своей каморке, как всегда пьяный, а больше в здании никого нет. В подвале сильно гудит вентиляция, это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что заглушает звуки волочащегося тела и тяжелого дыхания. Плохо, потому что вахтер все-таки может проснуться, спуститься в подвал, и его вовремя не услышишь.

Пот заливает глаза. Остановиться, минуту отдохнуть, успокоить дыхание. Где-то в кармане был носовой платок…

Что-то еле слышно звякнуло. Черт, что-то выпало из кармана! Что? Посмотреть внимательно, ничего не должно остаться, никаких следов. Вроде нигде ничего. Но что-то же звякнуло! Показалось? Еще раз внимательно все оглядеть. Нет, ничего. Видимо, показалось.

Ну вот и все. Пусть лежит здесь. Простыню долой, все должно выглядеть так, будто девица сама пришла сюда.

Теперь последний штрих. На руки – толстые резиновые перчатки. Дверь, за которой обитают эти твари, открывается кодом. Как же тут холодно! Холод проник под потную одежду, охватил тело. Вот она, тварь. Холодная, омерзительная. Взять ближе к голове. Спокойно, спокойно, в этом состоянии они безопасны…

Ну все, можно уходить. Теперь дождаться, когда вахтер проснется, пойдет с обходом. Но это уже легче, легче… Все получится. Никто ничего не узнает.

В шесть утра запиликало радио, и Михалыч, вахтер Тайгинского Института фармакологии, проснулся в своей вахтерской каморке. Пора было вставать. Скоро пересменка. В восемь придет заступать на дежурство Вера Никитична, сменщица, со своей кошелкой, в которой вязание, банка брусничного варенья да затрепанная книжка, которую Верка читает, поди, уж полгода. На обложке грудастая белобрысая деваха обнимается с полуголым цыганистым мужиком. Срам, да и только. Сам Михалыч таких книг сроду не читал. Что уж там, он вообще, как вышел из школы после седьмого класса, ничего, кроме вывесок да ведомостей на зарплату, не читал. Ни к чему. Михалыч человек простой, всю жизнь проработал сцепщиком на железной дороге, а уж как оттяпало ему сцепкой ногу по пьяному делу, так пришлось уходить в вахтеры. Куда ж еще на протезе? Только вот в вахтеры.

Михалыч пристегнул протез, одернул брючину и, кряхтя, поднялся на ноги. Да-а, скоро уж Верка пришкандыбает со своим фирменным брусничным. Варенье у Верки знаменитое, чего-то она в него кладет для особого вкусу. Чего – не говорит, секретится, ведьма старая. В могилу, видать, хочет унести секрет свой брусничный. Уж как институтские бабы к ней ни подкатывали, ни в какую! Молчит как партизан.

Ну, ему-то, Михалычу, что? Его-то Верка чаем с вареньем всяко угостит. Хорошо, что его сменяет Верка, а не бирюк Онищенко. От него ни чаю, ни разговору душевного не дождешься.

Вот придет Верка, сядут они, попьют чайку, а потом Верка останется на сутки, а он, Михалыч, побредет по утречку, по холодку домой. И кой-чего с собой прихватит.

Михалыч открыл тумбочку. Вот он, родименький. Пузырек со спиртяшкой, чистой как слеза. Вчера выцыганил его у Сашки-инженера. Сашка в институте следит за приборами и спирт получает специально, для протирки каких-то там оптических осей. Так он сам говорит и всегда при этом ржет. Чего ржет – непонятно, да Михалыч и не разбирался. Какая ему разница? Важно то, что ему от тех осей порой перепадало добра. Оно и ладно. Поди, не заржавеют те оси, а Сашка и сам, вестимо, от них урывает.

Ну а пока можно и чайку. До Веркиного, с брусничным, еще далеко, так что можно и своего. Чай – не щи, сколь хошь хлещи. Да и сушняк после вчерашнего мучает.

Михалыч включил чайник, отмерил в кружку заварку, щедро сыпанул сахару. Залив в кружку кипяток и прикрыв ее блюдечком, чтобы настоялось, Михалыч решил отправиться в обход. Так полагалось. Последний обход он делал вечером, закрыв дверь за последним сотрудником. Полагалось и ночью пару раз обойти, да Михалыч не удержался вчера – хлебнул Сашкиного подарка и продрых всю ночь как убитый. Ничего, тут, в институте этом, сроду ничего не случалось. Место тихое, и народ спокойный.

Тут Михалыч вспомнил, что надо спускаться в подвал, клятое место, и заколебался. Открыл тумбочку, поглядел на пузырь со спиртом. Нехорошо оно, с утра-то, вдруг унюхает кто… Но, поколебавшись, все-таки достал пузырек и, задержав дыхание, сделал большой глоток. Спирт опалил рот, огненным клубком скатился в желудок. Пирдуха! Так Федька всегда говорит, дружок Сашки-инженера. Выпьет и – пирдуха, мол! Срамное слово. Вслух его Михалыч никогда не говорит, а про себя – случается, прицепилось вот от Федьки.

Михалыч еще покряхтел, потоптался, затем взял свою палку с отполированным набалдашником и медленно побрел по коридору первого этажа к лестнице, ведущей наверх.

Как только его тяжелые шаркающие шаги затихли, чуть слышно скрипнула дверь тамбура черного хода. Бесшумная тень проскользнула через вестибюль в вахтерскую каморку. Звякнуло стекло, зашелестела бумага… Тень выскользнула из вахтерки, пометалась по вестибюлю, снова чуть слышно скрипнула дверь, и все затихло.

На всех трех этажах был порядок. Нигде не журчала вода, не пахло дымом. В коридорах горел слабый свет, темнели щели под дверями. В кабинеты и лаборатории Михалыч не заходил, чего там смотреть, везде тихо.

В подвал Михалыч спускался неохотно. В подвале был виварий. Там тошнотно пахло крысами и мышами, а самым неприятным, страшным для Михалыча местом был недавно оборудованный здесь террариум. Институт начинал разработку новой серии препаратов на основе змеиных ядов, и в террариум завезли среднеазиатских гадюк – гюрз. С тех пор как эти твари поселились в подвале, Михалыч даже спать на дежурстве без выпивки не мог: а вдруг вылезет какая гадина, она ж в любую щель проскользнет, и попробуй убеги от нее на деревянной-то ноге…

Спустившись в подвал, Михалыч толкнул дверь вивария и сразу почувствовал тревогу. Что-то было не так.

Обычно между кормежками и уборкой клеток в виварии было тихо, звери спали, сбившись в большие клубки. Сейчас же в виварии стоял монотонный, неумолчный шорох и писк. Михалыч включил свет и увидел, что во всех клетках панически мечутся звери. Крысы и мыши, отталкивая друг друга, лезли на решетки, грызли проволоку длинными желтыми зубами. Михалычу показалось, что животные сейчас вырвутся из клеток и набросятся на него.

– Свят, свят! – пробормотал он, отступая и захлопывая дверь. – Чего ж это с ими?

Нет, больше он сюда заглядывать не станет. В семь придут бабы-виварщицы, пускай разбираются сами.

Переведя дух, Михалыч, тяжело стуча протезом, двинулся дальше, туда, где за изгибом коридора размещался проклятый змеюшник.