В ожидании зимнего похода Лют по утрам упражнялся с братовыми телохранителями и оружниками. Почти каждый день с ними какое-то время проводил и сам Мистина, и Лют из кожи вон лез, чтобы показать, что в строю от него будет толк. Несколько раз Мистина брал его с собой в разъезды по полянским городкам: он встречался со старейшинами, предлагая им идти в поход на древлян. Поляне откликались охотно. Племя их происходило от того же, что древляне, дулебского корня, но с тех пор как лет двести назад в Киеве был заключен союз троих князей-побратимов и главенствующее положение занял Кий, выходец из северских антов с левого берега Днепра, его подданные-кияне уже не считали себя едиными с прочими потомками дулебов. По Рупине Мистина сразу, как только они с Эльгой вернулись с Ингваровой могилы, расставил дозорных, разослав оружников вышгородских сотен во все селения.

– Знать бы, что там у них, у древлян? – часто задавался вопросом Лют. – Володислав вече созвал, это уж верно. Чтобы он смирился – не поверю, наверняка воевать затеет. Но сейчас он войска не соберет – веснякам работать надо. До зимы, значит, будут ждать.

– Как и мы.

В Киеве имелась большая княжеская дружина, что вместе с боярским ополчением составило бы тысячу человек. Но нельзя было начинать поход, пока в Киев не приедет Святослав. Тринадцатилетний сын Ингвара уже второй год жил на севере, в Новогороде. Нельзя было мстить за отца без сына, за князя – без его преемника. Однако прибыть в Киев Святослав мог никак не раньше Коляды, скорее даже к концу просинца. До тех пор предстояло ждать не меньше трех месяцев.

А вести из земли Деревской подоспели раньше. В Киев явились три десятка беженцев, женщин с детьми и кое-кто из челяди – домочадцы погибших оружников Свенельдовой дружины. После череды кровавых событий они еще жили на привычном месте, в Свенельдовом городке, на своих хозяйствах, не зная, что с ними теперь будет и куда податься. Но после погребения избитых на Ингоревой страве бояр древляне разграбили и сожгли русский городок. Деревские жены Свенельдовых оружников вернулись по своим родам, а привезенным из Киева осталось бежать назад. Им еще повезло, что их не поубивали и не обратили в холопы.

Узнав о гибели отцова городка, Мистина только рукой махнул: иного он и не ожидал. Лошадей и самое ценное имущество он сумел вывезти, но скотину, припасы, разный домашний скарб пришлось покинуть. Не плакать же было по горшкам – потеряли они куда больше.

Лют рассердился сильнее. Для него отцов двор на кручах над Ужом был почти родным домом: он там вырос. А теперь и дом – в углях и все имущество, кроме его пожитков для поездки в Царьград, – в золе и пепле. Уезжая оттуда ясным весенним днем, глядя, как отец машет ему рукой на прощанье, мог ли он думать, что никогда больше не увидит ни отца, ни дома! Теперь уже – совсем никогда. Дом последовал за своим господином на тот свет.

– Опричь их возьми! Я этим гадам отомщу! – негодовал Лют, и Мистина невольно улыбался, видя этот решительный взгляд исподлобья. – За дом моего отца… нашего. Что ты смеешься? Давай у них что-нибудь разграбим и сожжем! За дом нашего отца мы же можем отомстить, не дожидаясь князя! Это наше право! Это наш долг! Прости… – Он вдруг опомнился: не ему указывать старшему в роду, что делать.

– Боюсь, если мы сожжем дом Володислава, Святша поймет этот как ловы в его угодьях.

– Ну, другое что-нибудь.

– Малин! – воскликнула Соколина. Она теперь жила у старшего брата, и Лют вновь, как при отце, видел ее каждый день. – Где нас держали первые дни, пока на Игровец не увезли!

– Истинно! – Лют обрадованно ткнул в ее сторону пальцем. – Малин! После лесов на Здвиже туда за один день… или за одну ночь добраться можно, прямо по дороге. Гвездяты в живых нет… и с ним же и другие полегли? – он взглянул на Мистину.

– Родичей семь-восемь с ним было, – тот кивнул.

– В веси-то одни бабы остались, – Лют многозначительно поднял брови. – Метнемся туда и назад – Володислав и узнать не успеет, не то что людей собрать.

– А если, – Мистина подался к нему, опираясь о колени, – он уже собрал людей и ждет на дороге – тебя, меня… кого-то вроде нас?

– Ну… – Лют слегка задумался. – Ты же хочешь знать, собрал он или не собрал?

Мистина помолчал. Он хотел это знать. Но не ценой жизни своего единственного ныне кровного родича.

– Ты сам сказал, – тихо, но азартно напомнил Лют. – Мы должны быть на острие этого меча…

– Сколько людей тебе надо? – как у равного, спросил Мистина.

– Три десятка. В Малине примерно столько дворов. А больше вести – слишком заметно.

– Ну-ка давай, – Мистина окинул взглядом стол и придвинул к Люту расписную греческую чашу с колотыми орехами для детей. – Расскажи мне, в каком порядке ты людей поведешь по дороге.

– Туда или обратно?

– Обратно. С добычей и полоном.

Лют хмыкнул: он, что ли, раззява чащобная? Или ему десять лет? Или он зря уже четыре года разъезжает по свету с отцовскими купцами, два раза в Царьграде был, раз – в Сугдее, раз – в Самкрае. Взял два ореха и выложил на дальний от себя край стола.

– Это передовой дозор.

– Сколько от него до основного отряда?

– Чтобы видно было. Ну, шагов сто, глядя по местности.

– Дальше?

– Дальше я, – Лют быстро огляделся и схватил яблоко, чтобы отличать свое положение от мест оружников. – И со мной еще трое. Дальше полон, – он поставил чашу, – охрана здесь и здесь, потом возы с добычей, которая сама без ног, при каждом по человеку. Потом скотина – еще двое здесь…

Мистина внимательно выслушал весь порядок, добавил по одному ореху в передовой и замыкающий дозор и удовлетворенно кивнул:

– Дам тебе своих Доброша и Турбена, они у меня по двадцать лет, люди надежные. И из ваших царьградских возьми десяток, какой сам хочешь. Все верхом. Выезжаете на заре из Воловичей. На второй день к вечеру будете на месте. Отдыхаете в лесу. Чуть рассветет – входите в Малин. От своих – никуда! Окрестные веси не трогать, по волости людей не рассеивать. Ни в коем случае! Будет кто вякать, что-де мы так еще в трех весях добычу возьмем, – от моего имени в зубы. В тот же день назад!

– Я с тобой! – горячо воскликнула Соколина. Летние злоключения не поумерили ее бойкости.

– Нет! – в один голос отрезали оба брата.

– В Воловичах я буду вас ждать, – Мистина снова взглянул на Люта. – Если вдруг что…

Лют поджал губы, чтобы сдержать рвущееся из души ликование. Мистина с оставшейся частью своей дружины будет прикрывать его на случай погони, но все же отпускает. Он, Лют, станет острием меча, что первым пронзит пределы земли Деревской!

Мистина смотрел в его глубоко посаженные узкие глаза, в которых горел вызов самой судьбе, и замирало сердце от понимания того, что он видит самого себя, начавшего все с начала.

До того страшного дня, когда луг усеяли мертвые тела, жители Малина не успели даже отсеяться с озимой рожью: земля была сухая, и тянули до последнего, ожидая дождя. Теперь тянуть было уже некуда, а число работников-мужчин поубавилось. Посоветоваться стало не с кем – дед Мирята и дядька Родима, наилучшие знатоки всех обычаев земли-матери, сами были посеяны в нее черным прахом, чтобы когда-нибудь взойти в новых поколениях рода Сушиновичей. Пришлось заканчивать посев как сумели. А пришла пора молотить: снопы на гумне подсохли. Работали даже отроки не покладая рук, до ранних осенних сумерек. Бабы и девки возились со льном: настало время мять и трепать.

И вот наконец под вечер засыпающий, усталый Перун послал дождя на пашни. Стало быть, все сделали верно, думал Берест, вытянувшись на полатях, близ уже спящих младших братьев. Завтра – на гумно, молотить.

Только перед сном у него оставалось немного времени подумать. Если бы не эти все напасти, до свадьбы теперь оставалось бы седмицы две. Какая она там, Ладомерова дочка? Своей невесты Берест никогда не видел: ее для него выбрали старшие. На Купалиях дед Мирята с Ладомером условился, что на пятницу Мокошиной недели, под вечер, как водится, невесту доставят в Малин. Хотелось бы, чтобы была красивая, думал Берест с закрытыми глазами, пытаясь хоть около этих мыслей отогреться от всех горестей и тревог. Дед Мирята только сказал, что рукодельная и все у нее как надо. Ухмылялся и подмигивал. Мать говорила, худую девку дед не выбрал бы, он разбирается… Да что теперь думать? Этой осенью какие свадьбы? Ладомер ведь был на той страве, Берест сам его видел с разрубленной головой, подле деда Миряты… На Марениной свадьбе привелось им вместе погулять…