На что та раздраженно фыркнула, но повернулась и выплыла в приемную, закрыв за собой дверь чуть громче, чем следовало.

Сердце бешено колотилось, когда Гермиона, оставшись, наконец, одна, взяла коробочку в руки.

«Нет, конечно же, Рон никогда не сделал бы ничего подобного… Особенно сейчас, после последнего скандала…»

Она была уверена, что подарок прислан совсем другим человеком.

Осторожно развязав трепещущую ленточку, Гермиона открыла крышку и осторожно сдвинула папиросную бумагу, прикрывающую сам подарок. Внутри оказалась небольшая, но из чистого золота и инкрустированная эмалью фигурка лебедя, с маленькими бриллиантиками на глазах и крыльях. Которая была изумительна. А когда Гермиона положила ее на ладонь, фигурка сразу же начала двигаться, ероша крылья, будто скользя по водной глади пруда. Невольно улыбнувшись от удивления и восторга, Гермиона бережно опустила подарок на стол, где изящный крошечный лебедь продолжил плавать по гладкой поверхности дуба.

Заглянув в коробку, заметила небольшую белую карточку и достала ее. Безупречно ровным, почти каллиграфическим почерком на ней было написано: «До понедельника, Л.» Поднеся карточку к лицу, Гермиона глубоко вздохнула и закрыла глаза. Легкие снова наполнил его запах: запах, который казался сейчас самым прекрасным в мире. Ощутив, как внутренности привычно дрогнули и сжались, Гермиона изо всех сил пыталась сосредоточиться на реальности. Лебедь продолжал плавать по столу и, полюбовавшись еще немного, она уложила его обратно в коробку, где фигурка тут же и затихла. А затем убрала и сам подарок, и карточку в сумку, подальше от любопытных глаз.

Сердце заполонила щемящая нежность: так трогательно и волнующе подействовал на нее этот неожиданный жест Люциуса. Ужасно хотелось тоже послать ему что-то в благодарность и признание, но в голову, как назло, не лезло ничего такого же необычного и прекрасного.

От Люциуса мысли скользнули к тому, что уже совсем скоро придется вернуться к Рону, лгать ему, жить ложью все ближайшие выходные, и в то же время отчаянно, мучительно желать другого мужчину. Не желать которого она уже не могла…

В половине шестого Гермиона поняла, что прятаться на работе и дальше становится трусливо и бессмысленно.

«Довольно трусить! Пора идти!»

Убеждая саму себя и пытаясь подавить тошнотворное ощущение страха, она собрала вещи и направилась домой.

========== Глава 19. Нарастание ==========

Едва войдя в квартиру, она увидела Рона, сидящего спиной к двери, и сердце тут же болезненно сжалось при мысли о гадком обмане, с которым теперь придется жить. Гермиона опустила сумку и сняла плащ. Рон так и не обернулся, что, впрочем, было абсолютно предсказуемо. Невольно ощутив волну раздражения, она медленно подошла и встала прямо перед ним. Что заставило Рона, в конце концов, поднять глаза от телевизора.

— Как родители? — в напряженном голосе звучала горечь.

— Хорошо. Спасибо.

«Ложь номер один…»

Гермионе стало стыдно за то, насколько легко и спокойно она соврала сейчас близкому человеку.

«Или… уже не близкому?»

Напряжение между ними сгустилось еще сильней и, казалось, нет таких слов, что смогли бы развеять его. Что-то принципиально изменилось в их отношениях. Нет. Скорее, в ее отношении к Рону, даже если и не принимать во внимание сам факт измены.

«Господи…. Я просто… не могу сообщить ему об этом прямо сейчас. Не могу! Да, я гадкая, мерзкая трусиха! Но как сказать, что провела эти дни не в родительском доме, а в объятиях бывшего Пожирателем Смерти? Признать, что потеряла к Рону всякое уважение? И что дальше? Расстаться сегодня же, вот так?»

Все это — неприглядная реальность вместе с бушующими эмоциями — застали Гермиону врасплох и, больше ничего не ответив Рону, она прошла в ванную комнату и заперла за собой дверь.

Какое-то время просидела на закрытой крышке унитаза, тупо уставившись взглядом в противоположную стену. Она чувствовала себя разбитой и абсолютно опустошенной. Даже не знала, как и откуда сможет найти силы, чтобы суметь притворяться целых два дня. Потом, наконец, поднялась и вернулась в гостиную. Рон по-прежнему сидел, уставившись в телевизор, который они купили всего несколько месяцев назад, отдавая дань его давнишней мечте об этой магловской игрушке. Шел футбольный матч. Гермиона присела рядом. Они долго молчали, пока Рон не заговорил.

— Идиотский какой-то спорт этот футбол, по сравнению с квиддичем. Что за смысл целой толпой пинать мяч по огромному зеленому прямоугольнику? Не понимаю, — он возмущенно махнул рукой.

Напряженность начала несколько спадать, но Гермиона знала, что проговорить свое отсутствие все равно придется.

— Мне нужно было уйти, Рон. Пойми. Наверное, тоска по родительскому дому обострилась, и это сыграло свою роль. А встреча с мамой и папой в опере заставила понять, как сильно я скучаю по ним.

«Ложь номер два!»

Рон вздохнул и повернулся к ней.

— Я с ума сходил… Беспокоился. Но, если тебе это было нужно, то пусть так.

— О, Господи, пожалуйста, не переживай за меня, — еще раз ощутив себя редкой дрянью, Гермиона почти умоляла его.

«Я не могу! Он же… поверил мне. И на самом деле волнуется. Думает, я истосковалась по родителям! А я… Черт!»

Рон продолжал смотреть на нее.

— Ладно, — он искренне и по-доброму улыбнулся. — Рад, что ты вернулась… И прости, если обидел чем-то.

Понимание, что правильнее всего будет отозваться на его реплику чем-то подобным, билось в сознании. Но язык почему-то не поворачивался. Все, что удалось сделать Гермионе — это лишь слабо улыбнуться в ответ и, сразу же поднявшись с дивана, уйти на кухню.

— У нас есть что-нибудь поесть? — с натужной бодростью спросила уже оттуда.

— Лишь тот же суп, что и пару дней назад, — в голосе Рона послышались привычные сварливые нотки.

Гермиона поняла, что он обиделся, не услышав встречных извинений, но, по крайней мере, дуться не стал, а начал хоть как-то общаться.

«Что ж… Может у меня и получится протянуть так еще два дня? Надо просто занять себя чем-то и постараться не думать о…» — сердце болезненно сжалось.

Поговорив за ужином на ничего не значащие темы, уже скоро они отправились в спальню, где суховато пожелав «Доброй ночи», отвернулись друг от друга. Прошло несколько минут и дыхание Рона стало спокойнее. Он уснул.

Отчаянно стыдясь, что его присутствие в постели вызывает лишь легкую тошноту, Гермиона откатилась как можно дальше к краю, пытаясь представить, что спит одна. Теперь, когда она знала, каково это — проводить ночи с Люциусом Малфоем, никакое чувство вины уже не могло заглушить острой болезненной тоски по этому мужчине. Ощущая вселенскую пустоту, осторожно опустила руку вниз: туда, где под кроватью лежала коробочка с его подарком. Гермиона наощупь приоткрыла крышку и нежно погладила маленького лебедя, пытаясь хотя бы чуть-чуть почувствовать рядом самого Люциуса. Надеясь ощутить его, пусть и на расстоянии.

Воспоминания, нахлынув волной, заставили плакать. Она вспомнила Люциуса — сильного и живого. Люциуса и его запах, его тело. Его губы, утоляющие жажду поцелуев; руки, дарящие блаженство прикосновений; и сам он, двигающийся в ней, то яростно, то нежно, и заставляющий раз за разом растворяться в невероятной близости душ и тел. Гермиона заплакала сильнее и прикусила губу, чтобы звуки рыданий не нарушили тишину комнаты.

«Мерлин! Я и понятия, глупая, не имела, что можно чувствовать к кому-то подобное… Обладание. Только так можно назвать то, что происходит между нами. Полное взаимное обладание…»

На секунду стало стыдно, что Малфой превратил ее в обезумевшую от вожделения самку, но потом, мысленно чертыхнувшись, Гермиона усмехнулась собственному ханжеству.

«К черту! С ним я чувствую себя живой и полной любви. Могу быть такой, какая есть… И не откажусь от этого!» — так она и провалилась в тяжелый сон: ощущая мучительную тоску и болезненно пульсирующее влагалище.

Следующее утро практически повторило вчерашний вечер. Они с Роном почти не разговаривали, но со стороны могло показаться, что пара живет привычной спокойной жизнью, и все у них в порядке.