Ей была очень важна реакция Малфоя на эту тираду.

В ответ Люциус лишь непонятно улыбнулся и, обведя глазами ее лицо, попытался привести в порядок спутавшуюся каштановую гриву, но так ничего и не сказал.

Разочарованная его молчанием, Гермиона снова легла. Малфой ощутил короткую вспышку ее недовольства и глубоко вздохнул. И только после того, как продолжил нежно поглаживать ее еще несколько минут, заговорил, и голос его сладко ласкал слух, растягивая слова без привычного сарказма.

— Ты являешь собой… совершенство, Гермиона. Ты — то, чего я уже не ждал. И даже никогда не думал, что может у меня быть. Ты — радость, страсть, счастье… ты — сама жизнь.

Глаза тут же кольнуло, и Гермиона ощутила, как слезы непрошено покатились по лицу.

Люциус продолжил:

— Я знаю, что отвратительно испортил своего сына, морально уродуя его год за годом, невольно заставляя расти похожим на меня самого, но клянусь: я никогда не относился к нему так, как ко мне относился мой отец! Я никогда не делал с Драко то, что мой отец делал со мной: бил, мучил, топтал мою душу, заставлял меня совершать совсем не то, что я хочу; преследуя свои собственные интересы; направляя исключительно по своему пути. Но, как ни странно, с Драко случилось именно то, чего я пытался избежать — не имея оснований бунтовать против меня, сопротивляться мне, он принял мой путь и мой выбор целиком и полностью.

Люциус помолчал, а затем продолжил снова:

— Единственное, чего я когда-либо требовал от Драко — были его успехи в учебе. То, что было важно и для меня, когда рос сам. Я хотел действительно гордиться своим сыном, также как отец гордился мной. Я был самым лучшим студентом Хогвартса своего поколения, и хотел, чтобы Драко стал таким же. Потому что знал: после выпуска именно блестящие результаты смогут открыть для него, как можно больше нужных и полезных дверей. Но всякий раз, когда я спрашивал его об этом, звучало только одно имя, разрушающее мою маленькую мечту: Гермиона Грейнджер! Не только самая талантливая ведьма своего поколения, но еще и очаровательная, популярная, красивая, в конце концов.

— И кто же тебе обо всем этом рассказывал? — все еще задыхаясь от слез, недоверчиво спросила Гермиона.

— Естественно, Драко.

— Что?.. — изумление ее казалось беспредельным.

— Мерлин, тебя это так удивляет? О тебе часто говорили за обеденным столом Малфоев, дорогая, поверь мне. Более того, могу сказать, что твое имя звучало гораздо чаще, чем имя Гарри Поттера.

— Но… Драко… он же ненавидел меня. И по-хамски вел себя с самого начала, Люциус. Он… он был просто ужасен.

— Конечно, ведь он ревновал тебя к учителям и завидовал, не справляясь со своими эмоциями. Я давал ему все, что он хотел — материально, но мне нечего было дать ему эмоционально, я так и не смог научить его чувствовать. И все это в сочетании с чистокровными методами воспитания, за которые несу ответственность только я, заставило его реагировать единственным возможным для него способом. Думаю, что какое-то время ты даже нравилась моему сыну, хотя его симпатия скоро прошла, потому что и я, и Темный Лорд продолжали влиять на него.

Малфой сделал паузу, прежде чем продолжить.

— В этой жизни мы всегда хотим больше всего то, чего не можем получить… Это закономерно.

Гермионе было очень трудно поверить, что в детстве Драко чувствовал к ней что-то, кроме холодной вражды и ненависти. Не говоря уже о том, чтобы так ярко описывать ее перед своей семьей. Так, что она даже сама себя не узнавала.

— Для меня же ты была таким ребенком, каким я хотел видеть своего собственного… А то, что ты была еще и маглорожденной, лишь подчеркивало мои собственные недостатки, недостатки отца и человека. Я ненавидел тебя за это и всеми силами заставлял Драко почувствовать то же самое. Любое уважение или влечение, которое он испытывал к тебе, было уничтожено еще на первых курсах Хогвартса. А для меня… после войны, когда потерял все, во что верил: свое достоинство, свою гордость… Многое из того, что у меня было… Даже свою жену. И увидел то, чего ты и твои друзья достигли… благодаря своим убеждениям, которые многие годы казались мне редкой нелепицей… Думаю, что именно это осознание и спасло меня… Я понял, как сильно ошибался большую часть своей жизни. Понял, что эти ошибки разрушили мою жизнь. И практически уничтожили меня самого. Мерлин, хотя бы на это мужества у меня хватило…

Люциус опять замолчал, и Гермиона почувствовала, как он судорожно глотнул.

— А потом осталось лишь самое страшное — признать, что больше мне терять нечего. Чем я мог рисковать в этой жизни еще, кроме бесплодной изможденной души. И ради чего? Единственная моя ценность — мой сын. И он был наконец в безопасности… Чего желать еще? Как и зачем жить дальше? И как бороться с демонами, тащившими меня в бездну еще с юности… после смерти Эви?..

— И вот, в один прекрасный день в моей жизни снова появилась ты, буквально свалившись на меня: мы столкнулись в книжном магазине, помнишь?

Гермиона прикрыла глаза и мягко улыбнулась.

«Неужели он не понимает, как этот день повлиял на меня?»

Но ответила лишь:

— Да, помню.

— Ты вцепилась в мою мантию. И казалось, чувствовала себя немного… нехорошо… вполне понятно — почему. Но потом посмотрела на меня, и в твоих глазах плескалось столько эмоций, что мне стало не по себе. Разве Люциус Малфой мог внушать только такие чувства? В тот момент я ощутил себя достаточно сильным и уверенным, чтобы победить маленькую испуганную мисс Грейнджер; чувствовал себя таким же, как и раньше, но мне стало… страшно. Странное чувство: с одной стороны страх, а с другой — облегчение. Именно ты и вернула мне тогда внутреннюю силу и желание жить. Я вдруг отчетливо понял, что девушка, стоящая сейчас передо мной — и есть ответ на мои самые главные вопросы. И с той минуты ты стала нужна мне, как воздух… — его голос затих.

Не веря своим ушам, Гермиона не двигалась. Она понятия не имела, что он тоже помнит их первую встречу. И помнит именно так. Краем сознания она понимала, что в тот день испытала по отношению к Люциусу лишь ужас, хотя позже и признала, что именно тот момент стал началом ее невероятных, необъяснимых чувств к Люциусу Малфою. Гермиона не знала, как реагировать, но, в конце концов, заговорила.

— Но… ты был так суров и холоден в тот день. И даже испугал меня.

— Старые привычки умирают с трудом. Я и сам оказался очень уязвим тогда. Не мог показать тебе, насколько потрясен, поэтому и отреагировал единственным способом, который знал — пытаясь запугать. Но… ммм … ты так… жарко реагировала на меня… — Малфой глубоко вздохнул.

И в воздухе повисло молчание, оставляя многие вопросы без ответа. Поняв это, Гермиона пришла в отчаянье и, не желая давить на него, вернулась к их следующей встрече, которая измучила и ее душу, и ее тело.

— А в следующий раз, в опере… Почему ты не…

— Не забрал тебя оттуда? — отрывисто закончил за нее Люциус.

— Да, — Гермиона слегка покраснела.

— Я хотел, правда. Мне казалось, что подохну, если не сделаю тебя своей тем же вечером. Это было невыносимо. Я сгорал от того, как ты нужна мне, как я хочу тебя. Но… ты открыла уже так много для меня… и это было слишком. Когда нес тебя на руках, ты так доверчиво прижималась ко мне, что я понял, насколько сильно не заслуживаю твоего доверия; я был противен тогда сам себе. И подобные ощущения казались такими необычными для меня, такими удивительными… Я четко осознал, что хочу заслужить тебя. Хотя бы чуть-чуть. И это засело у меня в голове, которая и так уже раскалывалась от мыслей… А ты продолжала прижиматься — так естественно, будто уже делала подобное сотни раз. И сводила меня с ума… Да и как было не сойти? Когда красивое, изысканное, прекраснейшее существо добровольно отдалось на мою волю… даже несмотря на то, что пережило из-за меня когда-то. Мне стало страшно, Гермиона. Очень страшно. Пришлось сознательно оттолкнуть тебя… и это получилось, я знаю.

Ни слова не смогла выдавить из себя Гермиона: то, как он выворачивал себя перед ней наизнанку, примиряло со многим. А потом снова услышала шепот: