— Мистер Малфой, я решительно… отказываюсь понимать ваши нелепые инсинуа…

Ее выбивала из колеи эта возмутительная близость. Гермиона почувствовала на лице его дыхание и растерялась еще сильнее. А вот голос Люциуса звучал по-прежнему с нарочитым спокойствием.

— У вас есть невероятно раздражающая привычка не заканчивать начатое, профессор Грейнджер.

— Я… не… то есть, я хочу сказать…

Малфой ухмыльнулся и последним шагом приблизился вплотную.

— Не сомневался, что ты поймешь, о чем я…

С этими словами ее подняли на стол. Малфой раздвинул ей ноги и, взмахнув палочкой, поднял юбку на бедра. Гермиона посмотрела вниз: нижнее белье исчезло, она оказалась обнаженной. И прежде чем успела осмыслить происходящее, Люциус опустился перед ней на колени и неспешно, плавно скользнул пальцами по влажным складкам.

— Боже мой… ты с ума сошел! Что ты делаешь?

Малфой поднял лицо, на котором красовалась дразнящая ухмылка.

— Я всего лишь веду конструктивное наблюдение, мисс Грейнджер. Хотя… думаю, что сейчас оно несколько вышло за общепринятые пределы. И это великолепно, не правда ли?

Он наклонился и приник к клитору ртом.

— Люциус… ты не должен… черт, ты не имеешь права делать этого. Пожалуйста! — взволнованно воскликнула она, но невольно запрокинула голову назад.

К счастью, Малфой не обратил никакого внимания на эту жалкую просьбу, и Гермиона поняла, что теряется в собственных ощущениях. Она хотела этого мерзавца. Давно хотела. Даже не помнила уже, сколько лет. И потому сдалась, вцепившись пальцами в белоснежную гриву волос и прижимая Люциуса к себе еще сильней, на что тот довольно откликнулся еще более изощренными ласками.

— Еще… Не останавливайся.

Он и не собирался!

Люциус пил ее слова, как мед, благодарный за эту неожиданную, но столь долгожданную капитуляцию. Он желал эту женщину уже несколько лет. Безумно желал. И был почти уверен — по тайком брошенным взглядам, по так часто алеющим в его присутствии щекам — почти знал, что и Гермиона тоже неравнодушна к нему. Их тяга была взаимна. И все же… Маленькая упрямица упорно избегала даже малейших попыток к сближению, избегала встреч, ревностно храня верность своим чертовым принципам, дому Гриффиндора, правилам приличия и застарелой неприязни, уже давно отправленной Люциусом к дракклам.

И вот… Наконец он победил. И теперь с яростным удовольствием наслаждался своей победой, вкушая ее, как самое изысканное лакомство, и слушая стоны Гермионы Грейнджер, как прекраснейшую музыку. Скоро она задрожала и выгнулась на жесткой столешнице, безуспешно пытаясь заглушить рвущийся из горла крик. Дождавшись, когда ее дрожь немного стихнет, Малфой поднялся с колен и тут же понял, что от болезненной эрекции у него ломит пах.

Он еще не успел дотронуться до застежки брюк, как ощутил там прикосновение тоненьких проворных пальчиков Гермионы Грейнджер.

— Ну же, Люциус… поторопись! О, черт… пожалуйста…

От звука ее голоса, а еще больше от слов, что звучали сейчас из уст одной из самых упрямых, самых независимых ведьм, которых ему довелось знать, знаменитое «малфоевское» эго счастливо мурлыкнуло, а на губах его обладателя появилась самодовольная улыбка.

С коротким глухим стоном Люциус наконец наклонился к Гермионе, которая, в свою очередь, тоже схватила его за плечи и потянула к себе. Их рты встретились. Жадные. Горячие. И поцелуй, в который провалились оба, казалось, по-настоящему пьянил. Пальцы Гермионы запутались в длинных белых прядях.

— Войди уже в меня, Люциус… Не тяни, хочу тебя внутри, — выдохнула она, когда Малфой оторвался от ее губ. — Я уже так давно жду этого…

Гермиона пятками слегка толкнула его ягодицы, прижимая к себе, и у Люциуса перехватило дыхание. Теперь, капитулировав, она просто сводила с ума. Он подтянул ее и резким сильным толчком проник внутрь, пристально глядя в глаза.

Коротко вскрикнув, она слегка прикусила губу и обняла его еще крепче.

Медленно-медленно Малфой отстранился и невольно зашипел, проникая в нее снова — такой сладкой казалась ему эта долгожданная близость, такой обворожительной казалась эта женщина, щедро дарующая ему себя. Тесной. Влажной. Обжигающей. Он рванул на Гермионе блузку и обхватил соски, принявшись дразнить их пальцами. Запрокинув голову, она гортанно простонала:

— Двигайся. Двигайся же!

Но Люциус не нуждался в уговорах, начав размеренно двигаться и блаженно ощущая, как член обволакивает, словно нежнейшей перчаткой.

— Боже мой, как же хорошо… Я даже не представляла, что может быть так хорошо… — Гермиона чувствовала, как каждый его толчок отдается чем-то бесконечно приятным в клиторе и во влагалище одновременно, и понимала, что долго не продержится — оргазм вот-вот накроет ее с головой.

— Ну… милая, если ты попросишь, я даже разрешу тебе потрогать свою знаменитую трость… — в глазах Люциуса прыгали смешинки, что, впрочем, не помешало ему немного ускориться.

Гермиона распахнула глаза от удивления.

— Ах ты, мерзавец! — но потом рассмеялась. — Я… надеялась, что ты не услышишь их, — и тихонько ахнула, откликаясь на особенно глубокий толчок.

— Кажется, ты забыла, что я — Люциус Малфой, дорогая моя… — он повторил движение, отчего спина Гермионы изогнулась. — И слышу все, что мне нужно.

Она же ласково пробежалась ладонями по его плечам и прошептала:

— Быстрее, Люциус… Вот теперь — быстрее.

Глухо рыкнув, Малфой ускорился еще сильнее и почти сразу почувствовал, как пульсирующее влагалище становится огненным. Близость с ней была такой чудесной, что это почти пугало.

— Черт, черт побери, ведьма, ты не можешь себе представить, что ты значишь для меня… Ну же, девочка! Еще разок… давай. Сейчас! — и он слегка сжал пальцами оба соска.

Последние толчки были не просто стремительными, но и очень глубокими, именно они заставили Гермиону задрожать от невероятного удовольствия, охватившего все тело. Издав почти мучительный крик экстаза, она обессилено рухнула на стол, а следом на нее упал и застонавший Люциус. Тишину кабинета нарушало теперь только прерывистое дыхание, удержать которое не могли ни он, ни она.

Наконец Малфой поднялся и, бросив на обоих Очищающее заклинание, тщательно привел себя в порядок.

Гермиона тоже приподнялась, опираясь поначалу на локти, а потом и ладони. Все тело дрожало, поэтому о том, чтобы встать на ноги, и речи быть не могло. Люциус повернулся к ней уже с привычной надменной улыбкой.

— Благодарю вас за интереснейшее занятие по Чароведению, мисс Грейнджер. Оно прошло хорошо… Неожиданно, но… очень хорошо, — проговорил он со знакомым высокомерием, а в глазах снова сверкали лукавые смешинки. И уже повернулся, чтобы уйти, но остановился и сунул руку во внутренний карман мантии. — Да, кстати, вы интересовались, что же такое я писал все это время. Поэтому оставлю свой пергамент вам, — он положил свернутый лист на стол и посмотрел на Гермиону в упор. — До свидания. Очень надеюсь, что это не последняя наша встреча…

Вежливо кивнув, Люциус загадочно улыбнулся, вышел из кабинета и аккуратно прикрыл за собой дверь.

Еще не пришедшая в себя Гермиона поначалу не могла двинуться с места, но в конце концов любопытство оказалось сильней усталости, и она потянулась к пергаменту. Дрожащими пальцами осторожно развернула его. И ахнула.

На листе не было никаких пометок — ни критических замечаний, ни желчных обвинений в недостатке дисциплины. Ничего! Ни единой строчки. Только рисунок…

На котором оказалась мастерски изображена женщина, стоящая в этой же классной комнате. Пустой. Без единого ученика. Она слегка прислонилась бедром к спинке стула, явно собираясь что-то сказать своему невидимому собеседнику. И этой женщиной была… Гермиона Грейнджер. Сходство казалось поразительным и не подлежало никакому сомнению, художник подметил его безукоризненно. Будучи не в силах отвести взгляд, Гермиона смотрела на саму себя, столь восхитительно воплощенную на пергаменте Люциусом Малфоем.