На следующий день наш поезд прибыл в Нижний Новгород к пристани, и нас сейчас же перевели на баржу и посадили на паром. Началось путешествие по Волге и Каме. Дело побега затруднялось. Надежды были на Уральскую железную дорогу. Там, при перевале через Урал, поезд двигается медленно, надзор, вероятно, ослабеет, по мере того, как конвой к нам привыкнет, да и мы успеем подготовиться.
Но и на барже Федорова не успокаивалась. Думала выпилить решетку и броситься в воду. Но и тут мы отговорили ее. Путешествие летом по Волге и Каме успокаивало. Как-то забывалось все прошлое и будущее. Жили красотой берегов, красотой зрелища. Только изредка в нашу жизнь вносилось новое впечатление.
В Уржуме к нам подсадили двух новых товарищей: одного местного деятеля, за пропаганду среди рабочих присужденного к ссылке, и крестьянку из Уржумского уезда, жену нашего спутника Ярцева. Последняя произвела на всех нас, никогда не бывавших в этих местах, впечатление новизной своего внешнего вида. Весь ее костюм носил местный отпечаток. Короткая юбка из ситца в крупных цветах и сверху теплая ватная кацавейка, сшитая в талию со сборками сзади, пестрый головной платок, как-то по особому повязанный. Мы смотрели на нее, однако, не только как на красивый тип... Некоторые из нас сразу соображали, что этот костюм весьма хорошо подойдет к У. Федоровой, если понадобится.
Не помню, сколько времени мы плыли по рекам, затем вновь пересели на железную дорогу, Уральскую, помню только, что не переставая шел разговор о необходимости помочь побегу каторжанок. На Уральском перевале мы еле-еле удержали их, особенно Федорову, от попыток прыгать с поезда.
Наконец, мы добрались до Тюмени... Нас вновь посадили на баржу, на которой мы должны были ждать дальнейшего путешествия. В Тюмени нам удалось устроить исчезновение Уст. Федоровой. Побег был интересен...
Сейчас же после прибытия в Тюмень нас всех перевели на баржу и поместили в трюм. Был конец мая.
Душно и жарко в трюме. Манит солнышко, манит чистый воздух, гладь речной воды. Необходимо во что бы то ни стало поговорить с капитаном, чтобы позволил проводить время на палубе, окруженной решеткой и охраняемой со всех сторон часовыми. Наш староста, Клинг, отправился для переговоров и, чтоб добиться права гулять на палубе, вынужден был дать слово, что никто не убежит... Трудно было это сделать Клингу, который знал о готовящемся побеге. Но что делать?
Итак прогулка на палубе разрешена. Мы все высыпали из трюма и рассеялись по всем уголкам палубы. Немного нужно было времени, чтобы оглядеться.
Наша баржа кормой причалена к корме другой баржи, стоящей у самого берега и служащей временной пристанью. С самого утра к нам на корму стали приходить группами местные крестьянки, приносившие для продажи творог, шаньги, зелень и т. п. Костюмы крестьянок очень похожи на костюм жены Ярцева. Осмотр постов обнаружил, что на обоих бортах имеется по часовому, на носу и на корме. Настроение часовых хорошее. Они охотно вступают в беседу, угощают табачком и разной мелочью. Нас пускают всюду. Мы ходим чаще всего на корму, чтобы купить продуктов.
Это не обращает на себя особого внимания. Людям пить-есть надо, ну и покупают. Все эти наблюдения сразу же показали, что здесь можно попытаться устроить побег одной из каторжанок.
Наскоро собралась небольшая группа товарищей - М. Гоц, Г. Клинг, А. Гаусман, Н. Зотов, и нами быстро был выработан план - переодеть У. Федорову в костюм крестьянки, дать ей в руки тарелку с творогом, закрытую платочком, и предложить ей в момент, когда на корму придут торговки, и мы станем с ними торговаться, вмешаться в толпу и вместе с ними уйти спокойно на берег...
План рискованный, сильный, ибо часовой может заметить и либо дать тревогу, либо заколоть... Рискованный, но возможный.
У Федорова сейчас же согласилась выполнить его, хотя бы и пришлось рискнуть головой. Нам оставалось по возможности ослабить опасность и устроить так, чтобы побег, если он удастся, был открыт конвоем как можно позднее, для того, чтобы Федорова успела уйти подальше.
Мы решили прежде всего занять всех часовых разговорами, песнями в тот момент, когда Федорова должна будет рискнуть., На палубе, обращенной к берегу, часового взялся занять покойный А. Гаусман, на другой палубе и носу - двое других товарищей, а на корме вести торговлю с крестьянками, мыть посуду, занять часового должны были я, Вера Гасох (Гоп), А. Шехтер (Минор) и еще несколько человек. Оставалось назначить время побега. Выбрали следующее же утро, чтобы не откладывать и не обратить на себя внимание.
Таким образом план побега готов. Но этого мало, надо было считаться с ежедневными поверками утром и вечером. Нас не заставляли вставать на поверку в строй. Старший унтер-офицер считал утром на палубе, во время прогулки, а вечером в трюме, когда мы располагались на нарах. Чтобы не дать часовым и старшему освоиться с лицами каторжанок во время прогулок, их старые халаты накидывали на себя другие женщины и часто не три, а четыре, а вечером, на поверке, У. Федорова улеглась на нары и закрылась так, чтобы ее лица не было видно. Ее окружала на нарах группа товарищей, ведших оживленную беседу. Поверка прошла благополучно. Унтер насчитал ровно столько, сколько надо было 72 арестанта. Наша мысль была - и наследующий день во время вечерней поверки улечься вокруг У. Федоровой, а ее закрыть опять халатом, как хворающую.
Наступило утро. В 6 часов Федорова переоделась в костюм Ярцевой, взяла тарелку с творогом, а мы все, участники, заняли свои посты.
Наступил решительный момент. Мы старались сохранить внешнее спокойствие и ничем не выдать серьезности положения. Я занял свое место на корме и мыл посуду, зорко следя за поведением часового, стоявшего у самого прохода с нашей баржи на другую. Другие товарищи, Анастасия Шехтер, Вера Гассох, М. Гоц и Н. Л. Зотов всячески отвлекали внимание часового, занимая его разговорами, особенно в то время, когда стали появляться на корме торговки. Мы старались всячески производить как можно больше движения на корме, усиленно торгуясь с крестьянками и подыскивая момент, когда бы Федоровой можно было незаметно выйти на корму и начать нам предлагать тарелку с творогом. Торговок появилось уже довольно много.
- Тетенька, почем яйца?
- Тетенька, чего стоют шаньги? Сколько за творог? Ну ладно, давайте сдачу с рубля. - Нету-ти! Сходи, принеси медных!
Разговор торговый шел во всю. Одни торговки приходили, другие уходили. Одни тарелки переходили к нам в руки, другие возвращались к торговкам. А в это время часовых занимали в разных пунктах; особенно около нас старались отвлечь его внимание так, чтобы взоры его были обращены в сторону от досок, по которым проходили торговки.
Но вот момент выбран. Незаметно появилась Федорова; у нее в руках тарелка. Разговор короткий. Надо спешить.
- Сколько за творог?
- Двадцать копеек. - Уплачено. Тарелка взята... Часовой отвернулся, чтобы закурить папиросу... Мне показался этот момент вечностью. Мы замолкли... Устинья Федорова смело идет рядом, около часового. Вот она уже на другой барже...
Мы, затаив дыхание, продолжаем, как ни в чем ни бывало, торговаться, работать, говорить, шутить... А в душе вопрос: что с ней? Удастся ли ей выбраться с баржи на берег? Она по нему должна пройти. Мы ее увидим! Прошло не больше 11/2 минут. Я побежал на палубу, с которой виден высокий берег.
- Ушла, шепнул я Гаусману и Руссу. Они взглянули на берег, и в этот момент мы увидели, как она по краю берега спокойно, неторопливо шла... Не удержались бывшие здесь товарищи и бойко, вдохновенно запели дубинушку... Ушла! Но дойдет ли туда, в Россию, заграницу? Что будет с ней, молодой, энергичной, смелой? Что ждет ее в жизни?
Минут через десять я пошел по поручению товарищей предупредить некоторых, не знавших о побеге Федоровой, чтобы они ее не звали громко по имени. Я подошел к А. В. Быстрицкому. Осторожно разбудил его и говорю тихонько, на ухо:
