Вскоре всех нас мужчин заковали, и необычайный звон понесся по двору.
Начался первый день нашей каторги. Для нас четверых бессрочников и для приговоренных к 20 и 15 годам вначале это, как я уже говорил, было как бы средством успокоить душевную муку после казней и убийств. Но человек уже так устроен, к счастью, что страдание им сравнительно скоро переживается в его острой форме. Сначала горе заставляет думать о самоубийстве, затем человек рыдает, мучается, ночей не спит, но вскоре жизнь берет свое, повседневные интересы заполняют ее, и измученный горем вновь начинает жить настоящим и будущим. То же случилось и с нами.
Предстояла отправка всех нас в каторжную тюрьму. Петербургские власти избрали для нас старую тюрьму в г. Вилюйске, Якутской области, в тысяче верстах к северо-западу от г. Якутска.
Что нас ждет там? Какая это тюрьма? Будут ли нас принуждать к тяжелым работам? Возникали тысячи вопросов, все они волновали нас, интересовали, требовали ответа и... отвлекали от недавнего прошлого.
Мы узнали, что вилюйская тюрьма была построена в 1863 году специально для Н. Г. Чернышевского и двух польских повстанцев Огрызко и Дворжачека и что, со времени их освобождения, она совершенно пустовала. Это не сулило нам ничего хорошего: стены от мороза вероятно полопались, грязь, гниль...
Относительно работ шли слухи, что там намерены возобновить брошенные соляные копи. Копи эти по слухам находятся верстах в ста от Вилюйска, в глухой местности. Работы в них чрезвычайно тяжелы. Мы решили от работ, если они будут, не отказываться. Покончив с первыми впечатлениями от пережитого, мы задумались над тем, как сделать совершившийся факт достоянием русского и западноевропейского общественного мнения. Как мы ни были подавлены, мы понимали, что жертвы нас обязывают продолжать борьбу, не покладая рук.
Но что мы могли сделать? Нам оставалось действовать через печать в России и заграницей. Работа закипела. Кто мог, писал в Россию, в сибирские города, другие писали подробные отчеты и призывы заграницу. Только гораздо позднее мы узнали результаты нашей работы. В целом ряде сибирских городов ссыльные подняли протесты. Одни писали их в нелегальной форме, другие открыто обращались к губернаторам или в министерство, выражая свое возмущение насилием правительства и сочувствие к пострадавшим.
Одна группа, в которой были Кранихфельд, П. Грабовский, Ожигов, Улановская и др., написала чрезвычайно резкий протест я выразила свою полную солидарность с нами. За это они были арестованы, преданы суду и осуждены на вечное поселение в Сибири, Ссылка зашевелилась. Возникали всевозможные планы ответа на насилие против якутской ссылки.
Ссыльным товарищам в г. Якутске приходилось быть свидетелями активных попыток ответа насилием на насилия, организованные губернатором Осташкиным.
В ноябре, декабре и феврале нас стали отправлять в Вилюйск. Морозы стояли жестокие, доходившие до 60 градусов по Реомюру; одежонка была у нас арестантская, денег было мало, хотя товарищи по ссылке собирали между собой и среди посторонних, чтобы помочь нам. Путь предстоял более тяжелый даже, чем тот, который мы проделали от Иркутска до Якутска. Станции отстояли в то время друг от друга на расстоянии от 35 верст до 120. Прибавьте к тому же, что версты там "екатерининские", т. е. по 700 сажен! Но ехать так ехать!
Сначала отправляли мужчин по двое. В. одну из пар попал и я. Из Якутска мы выехали в недурных кошевах (сани с плетеной корзинкой), наполненных сеном, прикрытым толстым войлоком. Первая станция показалась нам раем по сравнению с тюрьмой. Хоть и мерзли немного ноги от кандалов, но терпеть было можно. На станции, - юрта; большая теплая. В середине большой камелек, поставленный из жердей, обмазанных толстым слоем глины. Вдоль стен низкие нары, застланные мехами. В углу стол, табуретка. Мы быстро разделись и стали отогреваться у огня, а хозяйка, пожилая якутка, поставила самовар, подвинула к огню котелок, из которого торчали рыбьи хвосты.
Это она по-якутски варила рыбу. Приготовление очень простое. Взяв мерзлую рыбу, хозяин-якут острым ножом быстро вырезал желчный пузырь, а хозяйка совала рыбу головой в котелок, стойком. Чешую не чистят и внутренностей не вынимают. Когда вода в котле вскипит, рыба считается готовой. Ее выложили на деревянную грязную доску и поставили на стол. Как раз в это же время поспел и самовар. Мы уселись вместе с казаками за трапезу, предварительно осмотрев наши собственные запасы пищи - два круга замороженных щей, столько же замороженного молока и сотню тоже замороженных кусков мяса и котлет.
Отдохнув, согрелись, поели и двинулись дальше. К вечеру стало еще холоднее, и мы чуть не замерзли. Среди дороги разложили костер и стали греться, но пока согревались ноги, руки и лицо, мерзла спина. Пришлось двинуться пешком. Кое-как добрели. На утро нам запрягли уже оленей в нарты. Было еще холоднее, поднялся ветер.
С горем двигались и двигались со станка на станок около трех недель, наконец прибыли в Вилюйск. Так постепенно собрались туда все осужденные, 22 человека.
Как жестоко относились к нам, трудно передать. Но вот факт. Одна из осужденных, А. Н. Шехтер, в Якутской тюрьме родила ребенка и просила оставить ее в тюрьме до более теплого времени. Но никакие просьбы не помогли. Ее с грудным двухмесячным ребенком все-таки отправили. Прибыв на первую станцию, мать увидала, что ребенок у нее на руках замерз. Ей дали похоронить дочь и сейчас же отправили дальше... (ldn-knigi - А. Шехтер - была женой Минора...)
Но вот мы все в тюрьме. Начинаем отбывать каторгу.
ВИЛЮЙСКАЯ КАТОРЖНАЯ ТЮРЬМА
Все в сборе. Начинаем устраиваться в тюрьме надолго. Одну камеру, наиболее светлую и чистую, отвели женщинам. Тут вместо нар поставлены железные кровати, столики и табуретки. Потолок затянут холстом, не для красоты, а для защиты от сыплющегося сквозь щели песку. Две другие камеры для мужчин. Здесь нары, один общий стол, табуретки. Одна комната в распоряжении двух надзирателей и, наконец, обширный общий дом, где мы проводим дни, обедаем, читаем и т. д.
Большой двор. На нем две пристройки, кухня с пекарней и баня. Все работы по внутреннему хозяйству должны исполняться нами. Колоть и таскать дрова, топить печи, убирать баню, кухню, печь хлеб, вывозить со двора сугробы снега и т. д. Летом - огородничать. Одним словом - работы сколько угодно, тем более, что от тяжелой домашней работы женщины, конечно, были свободны.
На первых порах мы установили нашу конституцию, известный порядок. Мы были предоставлены внутри тюремной ограды самим себе: начальник тюрьмы, казачий офицер, совершенно не касался нас.
Он ограничил свою деятельность заботами финансового характера и общей охраной тюрьмы, за ее оградой. Но будучи предоставлены сами себе, мы, конечно, не могли жить так, как каждому хотелось бы. Мы тут воочию увидали, как образуется общество и его жизнь. Когда люди оказываются в таких условиях, когда пространство для них ограничено, сырье в ограниченном количестве и их связывает неизбежность удовлетворения основных потребностей в пище, крове, покое, то люди по необходимости устраиваются так, чтобы можно было жить.
В тюрьме надо топить печи, печь хлеб, варить пищу, поддерживать чистоту. Для всего этого установилась очередь, и каждый принимал участие во всех работах, при чем та работа, которая не всем доступна по слабости или неумению, падала на другого, сильного и умелого. Разделение труда легло в основание нашей общественной организации, и это давало возможность каждому из нас иметь довольно времени для серьезных занятий с целью пополнения и расширения знаний.
Вначале мы все еще были подавлены событиями, и многие из нас занялись изучением языков и математики. Это давало возможность забыться, успокаивало и все-таки получалось удовлетворение.
Через 3-4 месяца товарищи, не знавшие совершенно английского языка, уже читали единственную имевшуюся у нас книгу на этом языке, Шекспира, сравнительно редко пользуясь словарем. Другие товарищи изучали математику. Но большинство упорно читало и изучало историю. К счастью, у нас была "Всемирная История" Шлоссера и вновь вышедшая история Вебера. Кое-кто интересовался политической экономией, социологией и философией. Никаких журналов и газет у нас не было. Мы, таким образом, совершенно оторванные от жизни, коротали дни в работе, беседах и среди книг. Я не жалел, что книг было сравнительно мало: их волей-неволей приходилось не просто читать, а изучать, и я убедился, что при таком отношении к книгам из них гораздо больше приобретаешь, ибо над ними больше думаешь, что собственно самое важное при чтении.
