Санкт-Петербург. Весна 1898 года.

– Машенька!

Голос Дмитрия вывел ее из задумчивости.

– Машенька, тебе пора возвращаться, дорогая. Мы и так рискуем рассердить твоего батюшку…

– Как, уже? – с некоторой растерянностью пробормотала Мария. А я хотела… Мы могли бы зайти куда-нибудь выпить по чашечке кофе…

Они как раз остановились на углу Лиговского проспекта и Большой Великокняжеской улицы: напротив расположилась знаменитая булочная Филлиповского. Над входом её висел огромный золоченый калач – символ заведения. Внутри гостя ожидал превеликий выбор – хлеб ситный, хлеб житный, двадцать сортов, баранок, пряники печатные и глазурованные, с медом и вареньем, печенья самых разных видов и форм – от миндального до изюмного, калачи и крендели… Кроме того, к магазину примыкала уютная кондитерская, – с длинной деревянной буфетной стойкой, зеркалами по стенам, и небольшими столикам и на двоих. Тут можно было выпить кофе либо горячего шоколада или ароматного чая, со сладостями, испеченными тут же, купить товар на вынос поболтать с приятелем или подружкой, полистать газеты и журналы. Не «Вольф и Беранже» положим, но вполне пристойное место.

Из кондитерской тянуло свежей выпечкой, ванилью и еще чем-то очень вкусным. Этот апрельский вечер был на удивление теплым и уютным. Весенний воздух впитал в себя ароматы первой зелени, оттаявшей земли и дух моря. Дурманящий запах весны плыл над городом, и ни дымок от множества печей ни запах дегтя от извозчичьих телег не мог его перебить.

Женщины одевали весенние одежды и легкие ботинки на высоком каблуке, а мужчины распахивали полы пальто. Господа в цилиндрах смотрели на цветочниц и задорно подмигивали.

Дамы бальзаковских лет бросали взгляды на бравых юнкеров и улыбались, провожая тех глазами полными сожалений об ушедшей молодости…

А Мария смотрела лишь на Дмитрия и не могла отвести глаз от возлюбленного. В своей студенческой летней шинели и тужурке с петлицами он казался молодым офицером – хотя учился всего-навсего в Горном институте.

– Машенька! – повторил Дмитрий. Нам и в самом деле пора. Я возьму извозчика. И… Я люблю тебя, Машенька. Помни это…

Она кивнула. Как такое можно забыть?

…Мария стояла перед массивным венецианским зеркалом в золоченой раме оглядывая себя так и эдак.

С грустью подумала что не красавица. Черты её лица были лишена мягкости и округлости, так украшающих слабую половину рода людского по мнению света. Она мало походила на свою мать – скорее уж в ней чем старше тем явственнее проступали черты отца – сурового и несентиментального купца, поднявшегося из низов к своему богатству и положению. Но вместе с тем в правильных линиях лица вместе с силой и упорством, читалась какая-то скрытая нежность, а полные губы дышали свежестью.

Ведь не случайно Дмитрий – её Дмитрий! – в неё влюбился!

Она вспомнила тот день почти полгода назад, когда они впервые встретились. Это случилось на свадьбе её гимназической подруги Милены Христич, дочери гражданского генерала из Министерства Путей Сообщения – с которым её отец вел какие-то дела по части железных дорог.

Дмитрий приходился дальним родственником жениху – молодому титулярному советнику и камер-юнкеру Константину Левитину из МИДа, и учился на третьем курсе Горного института. И хотя Константин и был довольно видным молодым человеком, Дмитрий с его безупречной лепки лицом, прямым носом, и решительным подбородком затмевал новобрачного. Дмитрий покорил ее с первого взгляда а она – его.

Не было и дня чтобы Мария не думала бы о нем и не мечтала его увидеть вновь – даже расставшись час назад.

Она вдруг ощутила что проголодалась и решила навесить кухню: не найдется ли там чего вкусненького для нее? Проходя мимо кабинета отца, она невольно прислушалась.

– Выгодное дельце?! – басил Михаил Еремеевич. Скажите на милость! Мы-то понимаем: медведь любит мёд, а кузнец железо куёт! А эти господа нас видать за дурачков считают! Манчжурская хлопковая компания – выдумают же такое! Недоумки! Думают «взять фарт» как говорили разные варнаки во дни моей молодости? Так скажите вы им, Виктор Петрович, что они могут идти куда им заблагорассудится! Хоть к чёрту в пекло! Так дела не делаются – ни в нефтяной добыче, ни в плантаторстве, ни даже в торговле дровами и горшками! Ни полушки им не видать из капитала товарищества! Я еще с ума не сошел!

Как поняла Мария, у отца в кабинете сейчас находился Виктор Петрович Корф – столбовой дворянин и отставной офицер, сменивший мундир и шашку на счеты и гроссбух. Этот тридцатипятилетний импозантный красавец – не по-русски темный как жук брюнет с блекло-серыми глазами был давним деловым партнером батюшки папы и не так давно даже стал компаньоном в товариществе на вере «Баранцов и К»

Невольная улыбка проскользнула по лицу Марии, но тут же пропала.

Она знала, что многие её подруги – гимназистки, что заглядывали к ней в гости, считают Корфа завидным кавалером – за солидный вид, подтянутую фигуру бывшего кавалергарда и уверенную походку. Но Маше он решительно не нравился.

…Капитолина Ивановна Мышко, тетка Маши со стороны матери, проводила уходящую племянницу взглядом. «Как быстро Машенька выросла», – подумала пожилая дама.

Совсем как сестричка Калечка – царствие ей Небесное…

Да и она сама тоже ведь много была такой же красавицей, как это юное создание. Но это было очень давно. Теперь ее старые знакомые и не узнали бы прежнюю Капу – плясунью и певунью в располневшей почтенной даме. Муж ее – управляющий царицынской конторой Волго-Камского пароходства Иван Иеронимович Мышко давно умер, и почти десять лет назад она переехала в Санкт-Петербург – к овдовевшему супругу её младшей сестры Калерии, который остался с маленькой дочкой на руках.

Бог не дал ей детей – и всю нерастраченную любовь она отдала племяннице. В то время Маша была юным существом с добрым сердечком, отзывчивым на тепло и ласку, так что Капитолина Ивановна и девочка быстро сдружились. Это несмотря на то что Мария была не самым послушным ребенком, и стала не менее свободолюбивой девушкой. Никто не блистал на балах, так как Маша Баранцова, и никто из учениц 2-й-купеческой Санкт-Петербургской гимназии не имел столько поклонников. А еще никто не мог обогнать её как она становилась на коньки или верхом… Да уж – обычному и пристойному, по мнению Капитолины Ивановны, девичьему времяпрепровождению вроде вышивания, игры на пианино или театра – ну в крайнем случае какого-нибудь амурного французского романа, Маша предпочитала новомодные увлечения вроде спорта… Ну пусть были бы эти музыкальные вечера, любительские спектакли или поездки на пикники – хотя там молодые девушки уж слишком непринужденно общаются с молодыми людьми. Ну пусть бы их! Но – подумать только – её племянница посещает женское (!!!) спортивном обществе с пошловато звучащим именем «Левкиппа», в честь какой-то упомянутой у Гомера амазонки.

Капитолина Ивановна считала такое сугубо неправильным и как-то раз попыталась поговорить с зятем о воспитании Маши, упирая на то, что такое вольное поведение отпугнет не только женихов, но что хуже – и их родителей. Но разговора не получилось.

– Ты не права, Капитолина, – после первых же слов нахмурился Баранцов. Машутка такая как есть и с этим ничего не поделать – моя кровь… Что же насчет всего прочего… – он хитро прищурился, – я так кумекаю – с моим капиталом у неё не будет нехватки в женихах – когда придет время. И хватит об этом!

… Да что уж говорить – видать времена такие. Слава Богу по крайней мере хоть не какой-нибудь кружок вольнодумцев – откуда и до ссылки в места отдаленные недалеко(экий каламбур право слово вышел!)… Чем-чем а этими «новыми веяниями» девочка не интересуется совершенно.

Капитолина Ивановна тяжело вздохнула. Пора было возвращаться к обязанностям хозяйки дома. Тут нужен глаз да глаз – вот только сегодня она отправила горничную Марту Роотс, девушку из ревельских мещан, за бельем к белошвейке. Но с тех пор прошло много времени. Наверное, строит глазки какому-нибудь приказчику. Она была дочерью любимой служанки её покойной сестры, и которую та, умирая, вручила заботам покойной Калерии, не зная что той ненадолго суждено пережить свою любимицу. И теперь Капитолина Ивановна на полном серьезе считала себя опекуншей девушки. У Марты было изящное фарфоровое личико волосы цвета ржаной соломы, вполне подходившие к бледновато голубым глазам. Ее стройную фигурку подчеркивало строгое платье, талию перетягивал белый кружевной передник – одеяние горничной очень ей шло. Мда… будь Михаил помоложе да поздоровее – она бы начала беспокоится за невинность Марты…