Я конечно же старался быть спокойным, невозмутимым, хотя внутри себя я просто кричал от страха, но перед ней я просто обязан был показать всю свою силу. Показать свою уверенность и свою веру в то, что она справится и всё пройдёт хорошо, потому что я знал, что это хоть немного, но поможет ей. Я старался постоянно держать её за руку, старался прикладывать холодное полотенце к её лбу, чтобы ей было не так жарко. Я пытался подобрать нежные и ласковые слова, чтобы она чувствовала мою поддержку. Гладил её по спине, когда видел, что она нуждалась в этом. Старался улыбаться ей и видел в ответ её слабую улыбку. Когда кто-то приходил, я просто умолял их уйти поскорее, потому что не хотел, чтобы хоть кто-то видел её страдания, думаю, и она бы не хотела показать всем свою боль и свои мучения. Они с пониманием кивали и уходили. Сидели и ждали в коридоре. Мысленно поддерживая нас в эти часы. Все наши друзья спокойно и выжидательно сидели на стульях. Я был благодарен им за такую поддержку. Приехали и мои родители, чуть позже Пресли и Джексон. Все они сидели и ждали, когда Лиз родит наших дочерей. По большей части они переживали за неё. Все знали про её слабый организм, но никто ничего не мог поделать. Даже врачи. Наши дочери просто измучили её. Конечно же, они не виноваты в этом, но я не знал, сколько ещё сможет выдержать слабый организм моей жены, испытывая такие страдания.
Ей было очень тяжело. У меня создавалось впечатление, что это отбирает её жизнь. Мне казалось, что ещё чуть-чуть, и я потеряю её. Лиз была такой слабой, такой бледной. Постоянно стонала от боли. Тихо разговаривала. Она слабела с каждым часом, с каждой минутой. Я чувствовал это. Особенно чётко я ощутил это тогда, когда она отказалась от кесарева и сказала, что будет рожать сама. Тогда я испытал настоящий, поглощающий и цепенеющий страх. Ужас. Ужас от того, что она не справится, потому что за эти двенадцать часов повторяющейся боли она истратила все свои силы. Я видел, какой измотанной и уставшей она была из-за этих схваток. Мне хотелось помочь ей. Ведь когда у родного человека что-то болит ты осознаёшь, что лучше бы болело у тебя. Хочется всю боль взять на себя, главное чтобы он не страдал. Сейчас мне так хотелось забрать всю её боль, но это было невозможно и меня раздражало, что я ничего не могу сделать для неё.
Я боялся, что у Лиз не хватит сил. Я боялся потерять её. Я не мог потерять её, потому что без неё моя жизнь не имеет никакого смысла. Но она настояла. Она умоляла. Лиз хотела сама родить наших дочерей, поэтому мне пришлось сдаться и поддаться на её уговоры, хотя я был не уверен в правильности её решения и её желания.
Всё это время я держал её за руку. Она крепче и крепче сжимала её. Я целую её и глажу по волосам. Вижу, как из неё уходят последние силы. Она плачет. Плачет от всего: от боли, от усталости, от того, что всё никак не может закончиться. В перерывах я целую её в губы, чтобы придать хоть какие-то силы и мне кажется это помогает ей. Но всё это просто не выносимо и я молю Бога только об одном, чтобы моя жена справилась с этим и осталась жива. Потому что если вдруг случится так, что её заберут у меня я не смогу жить дальше. Без неё не будет меня. Она всё, что мне нужно.
И тут раздается детский крик. Это плач наших детей. Наших дочерей. У неё получилось. Моя девочка справилась. Чувствую, как всё её тело вмиг расслабилось. Впервые за долгое-долгое и безумно мучительное время. Она успокаивается и мирно дышит, и я успокаиваюсь вместе с ней. И позволяю себе расслабиться.
— У вас дочки, — сообщает доктор Стивенс радостным голосом. — Поздравляю.
Лиз с облегчением выдыхает. Я нежно глажу её по волосам.
— Умница моя, — шепчу я своей жене, и целую её в висок. — Ты справилась. Я горжусь тобой. Очень горжусь, — нежно целую её в губы. Она слегка улыбается и часто дышит. Хоть её губы кажутся сухими, но я чувствую какие они сладкие, впрочем, как и всегда. В свой поцелуй я стараюсь вложить благодарность, которая сейчас во мне по отношению к своей героической жене.
Я поворачиваю голову и смотрю на то, как моих дочерей заворачивают в розовые одеяльца. На секунду отпускаю её руку, но только для того чтобы мне дали на руки наших дочерей. Я осторожно беру детей из рук медсестры. Они такие крошечные, такие маленькие, но такие крепкие и сильные. Дочери открывают глазки, и, боже мой, они карие. Карие, как и мои глаза. Я не могу сдержаться и понимаю, что по щекам текут слёзы. Мне плевать, что все это видят, потому что ничего не имеет значения по сравнению с этой радостью и гордостью, которую я испытываю сейчас, держа на руках своих дочерей. Дочерей, которых подарила моя потрясающая жена. Моя Лиз. Я осторожно целую их в лобик. Я смотрю на свою жену и вижу, что её глаза закрыты.
— Что происходит? — спрашиваю я испуганно и чувствую, как внутри меня развивается паника и полностью заполняет меня.
Только не это! Этого не может быть. Она не может оставить меня. Сильнее прижимаю дочерей к своей груди, они мое единственное утешение и поддержка в данный момент, когда я предаюсь этой панике. Как так? Не может быть. Понимаю, что мне становится страшно. Очень страшно. Как будто материализовался мой самый худший кошмар. Сейчас внутри у меня один только ужас. Он потихонечку заполняет каждую клеточку моего тела. Я ничего и никогда в жизни так не боялся, как потерять единственную, ради которой я дышу. Даже думать не хочу о том, что она больше не откроет свои прекрасные глаза. Какой я идиот. Нужно было уговорить её на кесарево. Ну почему я поддался ей? Вот её упрямство и сыграло злую шутку со всеми нами.
В моей голове всё звенело, даже потемнело в глазах, мне стало трудно дышать. На мгновение я подумал, будто падаю в пропасть. Огромную пропасть, в которой не видно земли. А я всё падаю и падаю. Очень быстро и стремительно, и мне не за что ухватится, потому что в мыслях только одно, у Лиз не хватило сил поддержать свою жизнь, потому что она пожертвовала собой ради наших дочерей. Сейчас я чувствую как тону, и впервые в жизни мне кажется, что я не смогу выплыть. И первый раз в жизни мне хочется плакать. Не просто плакать тихо и мирно наедине с собой под одеялом, а рыдать, выть, но я не могу себе этого позволить. Мне нужно сосредоточиться. Мне нужно взять себя в руки. Сейчас мне нельзя поддаваться страху, который заполнил всё внутри меня. Я просто обязан прогнать его. Я нужен своим дочерям и прежде всего я нужен Лиз. Я обещал ей, что постоянно буду рядом с ней, и я обязан сдержать данное ей слово. «С ней всё будет хорошо» — повторяю я про себя. Я знаю, что она не бросит меня и сделает всё, чтобы побороться за свою жизнь. Я закрываю глаза, стараясь снова обрести контроль над собой.
Постепенно привожу свои мысли в порядок. Усмиряю свою панику и свой дикий ужас. Пока я стоял в оцепенении мне казалось, что прошла целая вечность, но когда я пришёл в себя, то понял, что прошло всего лишь несколько секунд. Вижу, как Доктор Стивенс стоит около Лиз и осматривает её: слушает дыхание, проверяет пульс, смотрит на мониторы и проверяет её сердцебиение. Смотрю на своих девочек, они уже мирно спят на моих руках. «С мамой всё будет в порядке. Вы её обязательно увидите, и она также обнимет вас, как и я» — говорю я нашим дочкам тихо. Целую их в лоб и передаю ближайшей медсестре. Она со всей осторожностью забирает их.
— Что с ней? — спрашиваю я снова уже более настойчиво, но стараюсь не показывать своего страха, хотя голос мой дрожит. Я сам это слышу. Подхожу к кушетке и беру свою жену за руку. Она тёплая и у меня появляется надежда, что ещё не всё потеряно. Я подношу её ладонь к своим губам и оставляю на ней краткие поцелуи. — Ты только не оставляй меня, — шепчу я ей. — Не оставляй нас. Малышка, я прошу тебя, Лиз, ты должна увидеть наших дочерей, — мой голос дрожит и полон мольбы. — Не бросай меня, родная. Без тебя я не справлюсь, — я дотрагиваюсь губами до её лба.
Мне позволяют это сделать, но сразу после этого просят покинуть палату. Я не хочу уходить, но у меня нет другого выхода, и я обреченно выхожу за дверь, бросая последний взгляд на свою жену. Ребята вопросительно смотрят на меня, но я просто качаю головой, давая им понять, что сейчас я не могу говорить. Они не задают вопросов, видя, что сейчас я не в состоянии разговаривать, садятся обратно на стулья и ждут. Замечаю, что постепенно их охватывает паника и страх. Они догадываются о том, что что-то пошло не так.
