— …ныне и в час смерти нашей. Аминь. Радуйся, Мария…

Что-то горячее потекло по руке. Она подкатала рукав: раны на предплечье начали открываться, следы от зубов и ногтей расседались и кровоточили как немое обвинение.

Вспомнила: ударила его. Ударила солдата, который был слишком испуган, чтобы думать логически, и который в приступе паники напал на нее. В ярости она лупила его табуретом по голове и рукам, а потом и по всему телу. Никогда и ничего не доставило ей такого удовлетворения.

Она снова глянула вниз, на деформированное, словно в кривом зеркале, лицо. Се лицо бестии, маленькой лживой женщины, что бежала от ответственности в объятия Церкви и желала, чтобы Господь устроил для нее чудо, — и мучала раненого солдата. Столько хороших, умелых людей погибло, сражаясь с Чужими, а она живет. Зачем? Кому она нужна? Что дала другим? Отец и мать не дождались внуков, она порвала связи с друзьями, солдаты гибли, чтобы ее спасти. И зачем все это? Что она пытается доказать? Как любой трус, она хочет прежде всего уверений, что она — не трус; как любая эгоистка, жаждет создать фальшивую картинку, в которой играет роль женщины, преисполненной жертвенностью. А все это — игра иллюзий. Обман. И теперь, в последний час своей жизни, пора содрать эту позолоту, пора впервые встать лицом к лицу с чудовищем и взглянуть ему в глаза.

— …благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего, Иисус. — Губы ее по-прежнему произносили слова молитвы, но она не могла уже отвести взгляд от своего отражения на подносе.

А те глаза смотрели на нее взглядом бездонным, как космические глубины. Черные глаза, неподвижные, словно у рептилии, ни живые, ни мертвые, с лишенным чувств разумом, что таился где-то на их дне. Самолюбивое создание, что сидело в ее голове, — устроилось в черепе и управляло ее жизнью. Это оно избрало для нее путь, который оказался наименее опасным в мире, охваченном войной, — никаких семейных обязательств, никакой мобилизации в армию и безопасное укрытие за монастырскими вратами. Жизнь паразита.

Внезапно она почувствовала его: над глазами, прямо за костью черепа что-то шевельнулось. Ощутила это нечто внутри, в середине мозга, и знала уже: у чужого червяка сегментированное тело, сколько-то десятков ног, похожих на паучьи, и длинный, гибкий хоботок, который разделился на сотню отростков, проникших в важнейшие части мозга. Пойманный врасплох, когда власть его на миг ослабела, он попытался погрузиться глубже, пролезть внутрь, спрятаться. У нее было всего несколько секунд, чтобы до него добраться.

Она подняла поднос и пристально вгляделась в него. Крепкая сталь не должна погнуться при столкновении с черепом. Если ударить достаточно сильно, кость треснет, а потом ей останется только проникнуть внутрь и вытащить червя.

И — освободится.

Нужно ударить ребром. Сильно.

— Святая Мария, Матерь Божья, молись о нас грешных, нынче и в час смерти нашей! Аминь! Святая Мария, Матерь Божья, молись о нас грешных, нынче и в час смерти нашей!! Аминь!! Святая Мария, Матерь Божья, молись о нас грешных, нынче и в час смерти нашей!!! Аминь!!!

Крик этот прорвался сквозь шум, который с какого-то момента нарастал в ушах. Кто-то кричал — не бормотал молитву, не молился даже, а орал изо всех сил, так, словно с него сдирали кожу. Похоже, он даже не набирал воздух в легкие. Словно завис и, не в силах вспомнить дальнейшие слова, орал просьбу о чуде. Сама она перестала молиться уже некоторое время назад, что было ей не свойственно. Венок молитв не следует прерывать даже из-за паразита в голове. Она отыскала взглядом кричавшего, бедный парень смотрел на нее, словно на сумасшедшую, и, кажется, пытался разорвать путы. Ему почти удалось привстать с постели, но ремни выдержали. Так невозможно молиться.

Она улыбнулась.

— Радуйся, Мария, — медленно начала она, передвинув очередное зернышко четок между пальцами, — благодати полная, Господь с Тобою, благословенна Ты между женами…

Он следовал за ней, позволил ввести себя в молитву, а она кивала каждому слову, как учительница, помогающая не слишком сообразительному ученику. Он подхватил. Через минуту — уже молились вместе, равномерно, единым голосом. Она была довольна его реакцией, тем, что он, похоже, изо всех сил старался предать свою судьбу в руки Господа.

Внезапно он запнулся, закашлялся и замолчал на полуслове.

Удивленная, она смотрела, как влажнеют его глаза, а по лицу текут слезы.

— Я… я трус, сестра. Я боялся, что останусь здесь в одиночестве… боялся так, что почти обмочился, а… а потом сумел вспомнить только одну строку молитвы… Солдаты не плачут… не плачут… не-е-ет… — разревелся он так, что аж из носа полилось.

Она ничего не ответила. Несколько последних минут обрушились на нее, каждая эмоция, каждая грязная паскудная мысль. Солдат — не бедный парень, всего лишь солдат. А она сидит в бункере, на покинутой линии фронта. А магхосты…

Магхосты всегда сначала нападают на слабых.

Она уже проходила сквозь это, не раз и не два, но никогда так тяжело, как сейчас. Погружение в молитву всегда окружало ее сознание густым коконом, который сдерживал голоса безумия и приводил к тому, что казались они не более чем тихим шепотом. Но сегодня…

— …ныне и в час смерти нашей. Аминь. — Она передвинула еще одно зерно четок.

«Забудь о том, что было, сестра Вероника Аманда Рэдглоу, — тихо сказала она сама себе. — Забудь об этом, старая, тщетная женщина. Забудь, трусливый паразит». Она мысленно улыбнулась: «Я уже знаю вас, мои мерзкие демоны, не единожды смотрела я в ваши крохотные красные глазки. И теперь я вам не сдамся, потому что должна спасти этого парня». Она поглядела на часы: еще несколько минут.

— …и благословен плод чрева Твоего, Иисус. Святая Мария, Матерь Божья…

«И все же он молится, несмотря ни на что», — успела она подумать, глядя, как бесшумно шевелятся губы капрала. И тогда кулак Господа ударил в бункер и смел половину потолка, вскрыв его, словно консерву, и наполнив пространство цементной пылью.

Тьма.

Кнехты и оруженосцы приняли бой без него. Волна меньших демонов добралась до их линии защиты и пала, пораженная залпом стрел. Потом еще одна, и еще. Эти значения не имели — были как блохи, которых следовало раздавить, истинный враг приближался неторопливо.

И был огромен. Громадней, чем можно было решить, бросив первый взгляд. Гигантский, тестоподобный корпус, словно бычья шкура, наполненная сражавшимися друг с другом змеями, окруженный полосами ядовитых испарений. Бой не будет легким, эта тварь не падет под одним ударом, тут надобно множество ударов меча, а единственный способ справиться наверняка — подорвать тварь.

В голове его промелькнули десятки планов, главной целью которых было подложить под врага бочонок с порохом. Ожидала их быстрая атака, возможно, немало солдат погибнет, возможно, и сам он сложит голову, но если хотя бы одна бочка окажется под боком у демона — они выиграли. И тогда…

Одна полоса из этих серых испарений монстра внезапно разворачивается и бьет в их шанцы. Двое оруженосцев отскакивают прочь, один, с арбалетом, делает это быстрее, серая полоса едва касается его, второй же — с тяжелой гвизармой в руке — куда медленнее, миазмы оборачиваются вокруг него, впиваются в щели доспеха, лезут в распахнутый для крика рот. В течение нескольких мгновений солдат синеет, хрипит, давится и кашляет. Тело его чернеет, мясо отслаивается от костей.

Завиша отворачивается, не в силах снести такое зрелище. Это хуже, чем смерть от кипящей смолы. И тогда отступающий туман утрачивает цельность, плотность — и разливается ядовитой мглой по шанцам. Внезапно оказывается вокруг него самого. Не дышать!

Вспышка!

Поле битвы выглядит ужаснее, чем прежде. Оно горит. Пылают земля, небо, даже воздух, у огня нездоровый, сине-фиолетовый оттенок. Над землей несутся тысячи маленьких светильников, каждый мчится быстрее стрелы из арбалета; они ударяют в медленно движущиеся темные формы, что выглядят как вязанки хвороста на ножках, комки тряпок на странных суставчатых лапах, отвратительные твари, к которым прицеплены какие-то колеса и механизмы. Вокруг кипит бой, твари горят, падают под ударами светильников и копий темного света, их разрывают в клочья мощные взрывы. Но и твари не остаются в долгу: те, что выглядят как небольшие шары с сотнями длинных шипов, выбрасывают те шипы из себя и делают это с такой силой, что шанцы вздрагивают от ударов. Другие изрыгают темные испарения, пожирающие все на своем пути, третьи плюются шарами огня. А напротив тех тварей… напротив — окоп, в котором несколько десятков железных демонов стреляет из странных трубок, мечет снаряды, тянущие за собой огненные хвосты комет, и плюет драконовым огнем из ладоней. Ад сражается с адом.