– Лады… Понял.

– Да, и еще вот что. – Рыжий посмотрел Чахлику в глаза. – Ты, говорят, машку себе персональную завел. – Он показал глазами на парня с лопухом, испуганно жмущегося к стене.

– Да я… – Чахлик с ужасом глядел в темные зрачки Рыжего.

– Смотри, малый, мы все знаем. Не ссы, но и не наглей. Ясно? Пока воры на твоей стороне. Живи давай.

Рыжий повернулся и пошел прочь. А Чахлик решил, что сегодня же отправит парня к главпетуху. Пусть со всеми опущенными вместе живет. Он вернулся к компании и, заметив, что часовой смотрит в другую сторону, несильно ударил парня с лопухом ногой в живот. А потом взял гитару и снова запел. Но тут случилась неприятность – порвалась первая струна.

Чахлик плюнул и пошел в барак.

В колонии царили волчьи законы. Но был среди этой стаи один человек, который не подчинялся этим законам. Его звали Сергей Бабурин.

Он попал на зону случайно. По его собственным словам – по причине излишнего темперамента. На какой-то вечеринке в ресторане подрался с пьяными бандюками и, поскольку был разрядником по боксу, так крепко им наподдал, что одного отправили в травматологию с множественными переломами лицевой части, а второму пришлось вправлять челюсть.

На зоне Сергей стал неожиданно читать духовную литературу, прослыл блажным и, после того как со смиренным выражением лица нокаутировал двоих излишне настырных зеков, был вызван на беседу к смотрящему. После этого всем велено было оставить блажного в покое.

Бабурин жил тихо, спокойно работал. Правда, в последнее время к этому сильному человеку стали тянуться многие из так называемых мужиков. Но авторитету воров это пока не вредило, и они смотрели на эти духовные собрания сквозь пальцы. Они послали пару раз своих людей, чтобы послушали, чем это занимаются мужики, но ничего вразумительного «засланные казачки» объяснить не сумели. Блажной говорил длинно и витиевато, и, хоть понятного было мало, уходить не хотелось, а хотелось сидеть и слушать, слушать… Воры не понимали, откуда взялось такое странное свойство. Покумекав немного, решили, что, раз никакого вреда эти собрания не приносят, трогать блажного не надо.

На лесосеке был объявлен перекур. Чахлик вышел сегодня на работу. Он не прикасался к инструменту и целый день проспал в мягких еловых ветках. Сейчас он проснулся и с раздражением слушал беседу блажного Сергея с тремя мужиками. Они не заметили спящего и устроились на перекур неподалеку.

– Смирение, друзья мои, есть лучший путь для человека, – говорил Сергей. – Вот птичка небесная, вечная странница, не пашет и не сеет, дома не имеет, а если нет у нее, к примеру, корма, то она смиряется, и корм сам появляется. Так и человек должен поступать – не сеять и не жать, а только долг свой исполнять.

Чахлик прислушивался к странным зарифмованным фразам блажного и удивлялся, как же это у него складно выходит.

– А труд, от которого отказываются заблудшие, – продолжал Бабурин, – есть лучшее лекарство в горестях. Лень и безделье страшные пороки. Они порождают извращенную злобу и похоть, заставляют человека совершать гнусные поступки.

– Что правда, то правда, – сказал один из слушателей, покусывая хвоину, оторванную от ветки. – Я на воле часто в командировки ездил на поезде. Бывало, едешь три-четыре дня. Заняться нечем – такая дурь в голову лезет.

– Заняться, говоришь, нечем? – наконец вылез из своего убежища Чахлик. – Вот и возьмешь мою норму на сегодня, понял? Работа дураков любит.

– Я не могу, – испуганно возразил мужик.

– Чего?! Как это – не могу? Охренел, что ли?

– Я за Рыжего делаю. – Мужик вжал голову в плечи. – Не успею.

– Ладно, тогда ты возьмешь. – Чахлик ткнул пальцем в другого рабочего.

– Он тоже не может, – вступился Сергей. – Попроси своих прихвостней, Секу или Калину.

– Ты мне еще указывать будешь, попадья! – Чахлик замахнулся на Сергея.

Тот вскочил на ноги и остановил руку зека. Ладонь у него была мощная, и Чахлику показалось, что его руку сжали стальные тиски.

– Не надо. Мы тебя не трогаем, и ты нас не тронь. – Сергей смотрел Чахлику в глаза, и тот не видел страха в его взгляде.

– Ладно, отпусти руку. – Зек потер запястье, занемевшее в стальной хватке. Он огляделся по сторонам. Кажется никто не видел, как он спасовал перед мужиком.

– Сочтемся еще, блажной! – с ненавистью сказал Чахлик, отходя в сторону.

– Мне с тобой считать нечего, – спокойно сказал Сергей. – А про разговор наш никто не узнает. Не бойся. Я порядки знаю. И нарушать их не буду.

Чахлик отправился искать Секу и Калину. В его голове уже зародился план мести.

Смотрящего на зоне, где сидел Чахлик, звали Усманом. Это был старый вор, который двадцать пять лет из своих пятидесяти провел в заключении. Лагерь был для него родным домом, и когда Усман выходил на свободу, чувствовал себя неуютно, как в чужой стране. Поэтому торопился снова совершить что-нибудь такое, чтобы вернуться к привычному укладу жизни.

Колонией он управлял уже пять лет. Советниками при нем состояли Рыжий и Мозырь, но решения Усман принимал всегда единолично.

Была ночь. В черном углу, где жил Усман, колготилась его кентовка. Бойцы сегодня получили добро на пользование услугами опущенных. Возле входа в отгороженный угол барака сидел на полу главпетух Петюня, пожилой, совершенно обабившийся зек, с писклявым голосом и желтыми белками коровьих глаз. В большой полиэтиленовый пакет с изображением грудастой девицы в купальнике Петюня собирал дань за пользование его гаремом. Бойцы бросали ему пачки чая, бутылочки с одеколоном, пакетики с анашой и получали взамен на какое-то время «девочку», как называл своих подчиненных начальник. Встречи происходили на двухъярусной шконке, отделенной от барака временной ширмой из одеял.

В самом логове Усмана сидели он сам, Рыжий и Мозырь, а также те, кто ждал своей очереди. Мозырь и Усман курили анашу и запивали это дело водкой. Рыжий только пил.

– Ты посмотри, что делается, Усман, – сказал Мозырь, выпустив дым. – Смены нам нет никакой. Жизнь на воле настала сладкая. Редкий вор на зону идти хочет. Забывают законы. В золоте купаются. Кто держать порядок будет, когда мы выйдем?

– Сладкая, говоришь? А ты не люби сладкое, а люби горькое. Чтобы потом не расстраиваться попусту.

– Ну а тут-то, на зоне, сладкого мало.

– Ну это кому как, – задумчиво пробормотал Усман. – Кому и на киче дом родной.

– А ты не выходи, – сказал Мозырю Рыжий. – Мочкани кого-нибудь – и еще десятерик обломится. Вот и зона без присмотра не останется.

– Типун тебе на язык. – Мозырь выпил и закусил хлебушком. – Я еще погуляю. Да и не по понятиям это вору в юшке мараться. Слава богу, бойцов не переводится.

– Да этого хлама вал, – сказал Усман, который полулежал с закрытыми глазами, откинувшись на цветные засаленные подушки. – А вот ребята с головой попадаются все реже. Некому скоро будет этим бакланьем рулить. Правильно я говорю?

Он обратился к крепкому узколобому парню, с сопением прислушивающемуся к рычанию и скрипам за занавеской.

– Нет базара, Усман, – улыбнулся парень остатками выбитых и сломанных зубов.

– Вот смотрите… Он даже не вкурил, что говорят. – Усман взъерошил ежик седых волос, а Рыжий расхохотался. Несмело засмеялся и узколобый парнишка.

В этот момент в загородку зашел Чахлик. Воры приветствовали его почти как равного. Предложили место за столом, предложили стакан, косячок. Но Чахлик отказался, сел в сторонке, он знал, что не всякое приглашение следует принимать. Как говорится, ваше дело предложить – наше отказаться. Не по чину ему пока что с ворами за одним столом сидеть.

– С чем пожаловал, друг ситный? – спросил Усман.

– Да дело такое. Рыжий сказал, что интерес к двум пацанам моим имеете. Что проверить их нужно. Предложение есть у меня.

– Ну пацаны, положим, наши. – Усман нахмурился.

– Извини, ошибся. – Чахлик побледнел и сглотнул слюну.