Керн много хлопотал, старался. Он не хотел, чтобы его сын убивал и сам подвергался нечеловеческим мукам.

У него была огромная радость, когда сын поступил в университет. Его Вольфганг станет врачом. Он будет избавлять людей от болезней, смерти. Но Гитлер сделал Вольфганга солдатом…

Керн пишет. Перо скользит по гладкой блестящей бумаге. Он сдержан в чувствах так, как подобает быть сдержанным двум военным… Керн знает, как туда приходят письма. Солдата разнесло снарядом, а мать желает ему здоровья, советует беречь себя. Возможно, и он разговаривает с мертвым?.. «Логово бандитов»… — вспоминает он слова унтера. Бандиты нападают. А те, кто защищает себя, свой дом, разве бандиты? Странные суждения…

Сдав экспедитору письмо, Керн в накинутом на плечи плаще проходит в лагерь пленных. Стемнело. Моросит дождь.

Керн заходит в барак. В одной из комнат поют. Поют тихо, почти не раскрывая ртов, «душой». Керн без слов понимает, что русские жалуются на свою долю, тоскуют о доме… У них невесты, жены, дети… Стараниями нацистов теперь мало кто из немцев считает русских за людей. Им плевать даже на Чайковского, Льва Толстого и Достоевского. Надутые высокомерием, немцы признают полноценными только самих себя. Для них создан мир.

Керн принимал участие в оккупации Чехословакии, а после ранения в Югославии его признали «ограниченно годным» и отправили в Норвегию. Здесь он, как и раньше, командовал батальоном.

Как понял Керн, пребывание в плену явилось основным мотивом для назначения его комендантом лагеря. Об этом сказал главный инженер Брандт, когда инструктировал его. Выхоленный, мускулистый (видно, что систематически занимается спортом), с вежливой, но холодной улыбкой на завидно молодом лице, Брандт пригласил Керна сесть, угостил сигарой отличного турецкого табака.

— Господин обер-лейтенант, — Брандт смотрел не в лицо Керна, а чуть пониже подбородка, в то место, где висел Железный крест, — считаю излишним напоминать вам, что положение усложнилось. Впрочем, лично меня это только радует. Доблесть победы прямо пропорциональна сложности ситуации. Фюрер умеет из невероятного сделать вероятное, — теперь главный инженер нацелился зорким, все замечающим взглядом в лицо Керну. Он требовал отношения к высказанному, и Керну ничего не оставалось, как согласно кивнуть.

— Так вот. господин обер-лейтенант, пленные для меня такой же строительный материал, как, скажем, цемент, железо, песок. Если раньше у нас был избыток этого строительного материала, мы расходовали его расточительно, то теперь разбрасываться пока не приходится. Пленные должны работать эффективно, производительно. Надо взять от них все, что они в состоянии дать. А русские много могут… Их выносливости приходится завидовать…

— Господин главный инженер, — Керн встал. — Боюсь, что это выше моих возможностей. Ведь я только солдат. Я знаю устав, тактику…

— Сидите, господин обер-лейтенант. Я ценю скромность. Так я понял… Вы сами были в плену. Короче, я уверен, что вы сделаете все, как никто другой. Вам предоставляется право улучшить содержание пленных, но это должно привести к прямой отдаче мышц. Непременно!.. Базу ждут. Берлин не дает мне покоя…

Керн вышел из огромного кабинета главного инженера хмурым. Ему совсем не хотелось браться за непривычное дело, превращать себя в бич высокомерного Брандта. Командовать батальоном здесь, в Норвегии, было значительно спокойней. Правда, несколько раз они выезжали по тревоге на облаву партизан, но все их старания привели к тому, что они нашли лишь следы небольшого лагеря. Впрочем, это не принесло огорчения Керну…

Первое же знакомство Керна с лагерем военнопленных живо подняло в нем прошлое, вызвало участие к судьбе русских. Расчет Брандта оказался чисто механическим, инженерным. Он не предусмотрел сущего «пустяка» — души Керна. И еще Брандт не знает того, что Керн раньше встречался с русскими.

Когда Россия после революции вышла из войны, солдат экспедиционного корпуса загнали к ним в лагерь.

Их разделял только один ряд колючей проволоки. Через эту проволоку Керн не раз разговаривал с русскими, обменивался продуктами. Это добрые парни. Теперь, говорят, почти все русские стали большевиками. Но они остались людьми. А потом разве убеждения, идеи делают иным человека? Идеи воспринимаются лишь тогда, когда они отвечают складу ума, запросам души. Вот нацизму подходит вес эгоистическое, бессовестное, оголтелое… А русские приняли коммунизм. Керн не знает коммунизма, но знает немного русских. Вот почему он, не задумываясь, улучшил условия жизни пленных. Иначе поступить он не мог. А как быть с остальным, с тем, для чего его назначили сюда? Он солдат, и в его жизни еще не было случая, чтобы он намеренно уклонялся от выполнения приказаний.

Пленные в его власти. Для того, чтобы вымотать из них до конца силы, не надо большого ума. Чего проще питание пленных поставить в зависимость от выполнения аккордных заданий. И тогда или работай или умирай с голоду.

«Приказ»… — шепчет сморщенными губами Керн.

Песок, выгружаемый из барж в бункера, сразу весь в бетон не используется. Часть его отправляется в запас. Маленький, похожий на игрушечный паровозик с натужным пыхтением и пронзительным криком медленно тянет вереницу груженых вагонеток. Описывая плавную кривую, состав взбирается на холм, с него на деревянную эстакаду. Здесь пленные опрокидывают вагонетки, разгребают песок. Сквозь решетчатый настил песок падает с десятиметровой высоты.

Там, внизу, уложена между свай труба из бетонных полуколец. Она настолько длинна, что, зайдя с одного конца, второй еле видишь. В трубе проложена колея рельс, сделаны люки для поступления песка, горят электрические лампочки. Когда случаются перебои с доставкой песка баржами, немцы берут его из запаса. Паровозик заводит вагонетки в трубу, устанавливает напротив люков. Люки открывают, и песок, стекая ручьями, заполняет вагонетки.

Капуста, распоряжающийся песком, убежден, что загружать вагонетки в трубе — дело не по способностям русских. Поэтому каждое утро он отправляет в трубу трех норвежцев. И среди них вот уже вторую неделю — циммерман[48] Людвиг.

Часто случается, что два-три дня потребности в дополнительном песке не возникает. Здравый смысл говорит, что незачем все это время держать норвежцев в трубе. Однако немецкая пунктуальность часто берет верх над здравым смыслом. Зачем Капусте канителиться — снимать расставленных с утра по работам людей? Куда спокойней, если трое постоянно находятся в трубе.

Норвежцы, конечно, довольны. Им, как и русским, лишь бы день провести. Вот только сквозной ветер не дает покоя. Он с гулом врывается в трубу, мчится по ней экспрессом, все пронизывая на своем пути. От него плохо спасает и толстая одежда. Чтобы согреться, норвежцы тузят друг друга под бока, борются, выскакивают по очереди на свет божий. А когда в конце трубы появляется силуэт Капусты, норвежцы с покорным видом застывают у люков. Немец, конечно, доволен, что его подвластные находятся на указанных местах.

Степан теперь редкий день не навещает камрада. Он доволен, что Людвиг работает в трубе. Здесь почти безопасно. При появлении немца Степан может незаметно выскользнуть в противоположный конец трубы.

Встреча начинается рукопожатием, после этого Степан спрашивает:

— Вас ист тиденте?

Этот комбинированный вопрос Степан задает не впервые. И всякий раз норвежцы, переглядываясь, довольно улыбаются. Им приятно, что русский камрад знает хоть одно норвежское слово — тиденте[49]. Да и новости приятные.

Сегодня Людвиг сообщает, что Красная Армия развивает наступление, бьет фашистов. Освобожден Ростов-на-Дону. Тяжелые бои идут за Харьков.

Двое норвежцев, услыхав название знакомых городов, подтверждающе кивают, улыбаются.

Степан интересуется делами союзников. Людвиг говорит, что союзники наращивают бомбежку Германии. Только за два дня англичане сбросили на Берлин семьсот тонн бомб.