Степан несколько раз угождал «на песок». Капуста бьет реже других мастеров да и не так зверски, но он непрерывно размахивает палкой, бурчит и шипит, как поднявшаяся опара. И так весь день, все четырнадцать часов… Неизвестно, как другие, но Степан уставал «на песке» больше, чем на любых других работах. К вечеру, когда начинало темнеть, Степан окончательно выдыхался. Его начинало всего трясти, а сил не оставалось на то, чтобы шевельнуть рукой или ногой. И выматывала его не столько работа, сколько вот эта постоянная угроза палкой, нудное бурчание и шипение Капусты;
— Давай! Давай! Шнель! Бистро!
Вот и сейчас Капуста ведет свой «эшелон» к бетономешалкам: пленные катят вагонетки, а Капуста с неразлучной палкой в руке идет сбоку.
Степан предусмотрительно отступает в сторону и, сбавив несколько шаг, наблюдает за мастером. Что с ним случилось? Сегодня Капуста не похож на себя. Он не размахивает палкой, не бурчит и не шипит. Морщины обозначились еще резче. Идет в скорбной задумчивости, точно участвует в похоронной процессии. Удивительно!
В цементном складе Степан неожиданно наскочил на двух немцев мастеров. Отступать было поздно, и Степан, набравшись решимости, деловитой походкой двинулся на них. «Если остановят, скажу — работаю на песке. Ходил в латрин». Но мастера не остановили. Они будто не заметили Степана, как стояли, так и остались стоять, о чем-то тихо и невесело разговаривая. Что за чертовщина?
Своего знакомого вахтмана Пауля Буша Степан увидел около бункеров. Пауль тоже еще издали заметил Степана. Оглянулся и пошел навстречу, засовывая на ходу руку в карман шинели. На лице Пауля странное, похожее на растерянность выражение. Черные грустные глаза блестят.
— Добрый день, Штепан!
Еще раз оглянувшись, он поспешно подал Степану пакет.
— Прячь! Поздравляю!
— С чем? — Степан весь подался вперед.
— Как? Ты ничего не знаешь?
— Нет. А что?
Лицо Пауля мгновенно искажается злобой.
— Марш на место! Работать! Кому говорят?!
Степана будто в грудь толкнули. Ничего не понимая, он испуганно попятился. И вовремя: из-за высокого штабеля досок появился поджарый немец в черном пальто и зеленой велюровой шляпе. Не обращая внимания на пленного, он, как щуп, воткнул в солдата взгляд. Пауль вытянулся, щелкнул каблуками, вскинул правую руку.
— Хайль Гитлер!
Главный инженер стройки продолжал пытливо исследовать солдата. Губы Пауля побелели. Как птица в силке, билась мысль: «Неужели слыхал? Тогда все!.. В лучшем случае — фронт».
Несколько секунд кажутся Паулю вечностью.
Немец, очевидно, приняв какое-то решение, оборачивается, ищет взглядом пленного. Но Степан, не дожидаясь худшего, давно нырнул за вагонетки.
Главный инженер, уколов напоследок коротким взглядом вахтмана, уходит. Уходит, не проронив ни слова.
В цементном складе Степан наткнулся на Бакумова. Вернее, тот первым окликнул его. Бакумов попал сегодня на выгрузку цемента. Он весь серый. Цементная пудра плотно набилась в складки одежды, в черную щетину бороды, в морщины лица, в пилотку, в прошитые сединой волосы, в уши… Степан по себе знает, как неприятно, когда цемент проникает в каждую пору, когда ощущаешь его на зубах, в носу, в горле. А потом каждый мешок весит ни много ни мало пятьдесят килограммов. Пестовать их целый день — занятие не для изнуренного голодом человека.
Пока установленная на втором этаже лебедка опускает в трюм баржи платформу и пока там пленные нагружают ее, у Бакумова свободное время. Он отводит в сторону Степана, нетерпеливо спрашивает:
— Ну, как? Узнал что?
— Да ничего… Чуть не влип…
— Берегись, — советует Бакумов. — Произошло что-то важное. Норвежцы просто ликуют. Я подходил к ним, но мало что понял. «Сталинград… Дойч капут»… Знаешь, мастер на барже. Немцев тут больше не видно. Ты иди, а я посмотрю. Закашляю — убирай ноги.
Они пересекают склад. Бакумов остается в проходе между ярусами мешков цемента, а Степан осторожно направляется к норвежцам, которые возле двух больших окон гнут на верстаках арматуру. Их четверо. Трое балагурят, один нехотя копается в железных прутьях. Для Степана это верный признак, что немца поблизости нет. Смелея, он выходит из-за мешков, подражая норвежцам, мягко говорит:
— Моин![42]
Оглянувшись, работающий, уже пожилой, с пустой трубкой во рту, бросает железный прут. В рыжих от ржавчины брезентовых рукавицах он не спеша подходит к Степану.
— Моин, камрад!
Трое остальных, молодые, высокие парни, тоже подходят, говорят «моин».
— Что в Сталинграде? — спрашивает по-немецки Степан.
— О, Шталинград! Гут! Корошо! — восклицает пожилой и, схватив руку Степана, крепко жмет ее.
Розовощекому белокурому парню кажется, что русский понял недостаточно. Он решает наглядно продемонстрировать победу Красной Армии.
— Камрад! — потеряв осторожность, звонко кричит он и хватает своего товарища за шиворот, гнет его, поддает коленом под зад.
— Тюскер капут! Манге капут![43]
Норвежцы довольно хохочут и все хором спрашивают:
— Понимай?
Тот, которому досталась участь немца, смотрит снизу на Степана и тоже хохочет.
Степан смеется вместе с норвежцами. Не понять нельзя, но Степану хочется знать подробности. Он опять спрашивает по-немецки:
— Как там? Как все произошло?
Смех обрывается. Норвежцы переглядываются. Пожилой начинает старательно рассказывать. Степан, терпеливо выслушав, качает головой.
— Икки форшто[44].
Норвежцы обескуражены.
Норвежцев, не обижая их достоинства, в шутку называют морскими извозчиками. До войны эта страна с населением чуть больше трех миллионов обладала огромным торговым флотом. Корабли под красным, перекрещенным двумя синими полосами флагом, бороздили моря и океаны, доставляя грузы во все крупные порты мира. Самые тесные экономические связи давно установились с Англией. Поэтому мало кто из норвежцев не знает в совершенстве английского языка. Многие умеют объясниться на французском, итальянском.
Меньше зависела Норвегия от Германии, и немецкого языка здесь почти не знают. С оккупацией же страны немцами норвежцы принципиально не хотят знать языка поработителей. Даже те, кто знает, не пользуются им. На все приказания немецких мастеров норвежцы упрямо твердят.: «Икки форшто».
Но сейчас норвежцам так хотелось растолковать русскому товарищу важную новость, что они с досадой пожалели, что никто из четверых не владеет немецким.
— Момент! Момент! — обрадованный догадкой, воскликнул белокурый. И скрылся.
Вернулся он в сопровождении норвежца в синем комбинезоне. Пододетый под комбинезон толстый шерстяной свитер делал его похожим на борца.
Степану еще издали лицо норвежца показалось знакомым. Людвиг! Вот неожиданность!
Шагнув навстречу, Степан спросил:
— Мы встречались. Не забыли? В нашем лагере…
— На память не жалуюсь. Добрый день, Штепан!
Людвиг протянул жесткую сильную руку. Степан обрадованно схватил ее, сжал насколько хватило сил.
— О, даже имя помните! А я вас искал. Людвиг, понимаете, мы не должны терять вашей руки! Руки норвежцев. Я от имени товарищей говорю…
— Наша рука всегда с вами, Штепан. Так передай товарищам.
— Спасибо, Людвиг! А теперь о Сталинграде. Что там? Скорей! Могут прийти…
Людвиг говорил языком сводки английского радио: под Сталинградом окружены и разгромлены 22 дивизии немцев, взято в плен 100 тысяч солдат, 2500 офицеров, 24 генерала во главе с фельдмаршалом Паулюсом. Гитлер объявил трехдневный траур.
— Очень хорошо! Очень!.. — единственное, что мог сказать Степан.
Кашель, а потом свист вернули Степана к действительности.
— Тюскер!
Четверо бросились к рабочим местам, загремели железом. Людвиг, поспешно кивнув, скрылся за мешками цемента. А Степан побежал к Бакумову, который осторожно выглядывал из-за угла штабеля мешков.
